Именно из этих обязанностей, нанизанных, точно бусины, на нить повседневности, и состояла её теперешняя жизнь. Новая жизнь, в которой Света невольно стала главой семьи. Было нелегко, но она справлялась. В любом случае, рассчитывать больше ей было не на кого.

Мама после ухода отца совершенно расклеилась. Всё валилось у неё из рук, она стала страдать забывчивостью и рассеянностью, могла не есть сутками, если Света не напоминала ей и не кормила чуть ли не с ложечки. Она сделалась вяло-равнодушной ко всему, словно существовала по инерции. Машинально ела, машинально ходила на работу, машинально поддерживала разговор. Но в глазах её не было больше жизни.

Поначалу Света наивно полагала, что мама может потихоньку оклематься, если вернётся к привычным заботам о детях — о том же Тёме. Что это отвлечёт её от депрессии. Однако выяснилось, что «странности» братишки, и раньше-то раздражающие мать, теперь воспринимались ею и вовсе как неподъёмный груз. Полная неприспособленность Тёмы к быту вкупе с абсолютно наплевательским отношением к чужим интересам, кроме своих собственных, выбивали маму из колеи всерьёз и надолго. Стоило ей хотя бы полчаса повзаимодействовать с родным сыном один на один — и она принималась рыдать от беспомощности и невозможности на него повлиять.

— Это же невозможно вынести, — плача, жаловалась мать Свете. — Годы идут, а всё его поведение, все желания остались на уровне детского сада, и не сдвигаются ни на шаг…

Тёма не хотел ничегошеньки из того, что было «надо» — и поэтому всё, чего он не хотел, вызывало у него яростное сопротивление и борьбу. Он сражался и воевал за то, чтобы не чистить зубы, не расчёсываться, не мыться, не одеваться, не убирать игрушки, не застилать кровать, не ложиться спать вовремя, не вставать утром в школу. Он ни разу не убрал в раковину свою грязную тарелку после еды, не говоря уж о том, чтобы помыть её. Если снимал с себя одежду — то просто кидал её тут же, где стоял. Если проливал что-то или рассыпал на пол — то не допускал и мысли о том, что нужно взять веник или тряпку и прибрать за собой.


Поначалу Света решила доверить матери обязанность будить Тёму и собирать его в школу — не так уж и трудно, на первый взгляд. Однако мама начинала реветь уже при одной только мысли, что ей придётся поднимать сына с постели, настолько это было нелегко: варианта, чтобы Тёма просто встал, оделся, позавтракал и ушёл, в принципе не существовало. Начинать будить мальчика нужно было как минимум за пару часов до выхода из дома.

Тёма не хотел вставать просто так. Если мама или Света подходили к кровати и говорили: «Тёмочка, подъём, время!» — не происходило ровным счётом ничего. Если они трясли его за плечо, приговаривая: «Вставай, вставай, просыпайся!» — он недовольно сбрасывал чужую руку и ложился поудобнее, продолжая сладко посапывать. Если они выходили из комнаты — он спокойно спал дальше. Поэтому надо было плясать вокруг него с разговорами, уговорами и даже угрозами, на которые минут сорок он вовсе не реагировал.

Затем, кое-как подняв мальчишку с постели, нужно было всеми правдами и неправдами заставить его умыться и одеться. Сначала — чуть ли не пинками загнать в ванную, где он мог зависнуть на полчаса, а то и час, если не контролировать его и не подгонять. Он не мыл руки, не чистил зубы, не умывал лицо, если его не заставляли. А заставлять приходилось всякий раз. Каждый божий день.

Быстро одеваться Тёма не умел. Вернее, не желал. Он долго-долго раскачивался, а затем медленно-медленно натягивал носок на одну ногу, потом — так же неторопливо — на вторую, сидел с отсутствующим видом, глазел по сторонам, либо снова клевал носом. Требовалось постоянно поторапливать его, иногда даже давать тычка для скорости.

Следующая задача — впихнуть в него завтрак, потому что есть в школьной столовой этот педант категорически отказывался Позавтракать нормально Тёма тоже не мог, он просто сидел и спал над своей тарелкой каши. При попытках ускорить его, как-то расшевелить, даже наорать — он (в лучшем случае) начинал канючить, либо (в худшем) рыдать взахлёб, до красных глаз и соплей.

Портфель с утра, разумеется, оказывался несобранным. Заставлять Тёму собирать его было гиблым делом, проще было найти раскиданные по квартире тетрадки, учебники и пенал и затолкать их в портфель самостоятельно. В школе, конечно же, оказывалось, что у него с собой нет и половины необходимого — новый повод для рыданий, но никаких выводов для себя мальчик не делал и на следующий день всё повторялось сызнова, как под копирку.

Видя, как морально выматывается мама от подобных ежеутренних плясок с бубном перед сыном, Света сжалилась и отныне будила и собирала Тёму в школу сама. Даже если ей приходилось для этого вставать в шесть утра…


Впервые Света забыла о собственном дне рождения. И не только потому, что её никто не поздравил — ни мать, погружённая в пучину своих страданий, ни отец, увлечённый строительством новой ячейки общества. Просто Света и сама перестала с волнением и трепетом ждать пятое сентября, как величайший на свете праздник. Праздник, который раньше они делили на троих с Даней и Шуриком… Впервые они не собрались все вместе, не обменялись подарками, не задули свечки на трёх тортиках… С общими семейными застольями Звёздных, Шульман и Костровых было покончено навсегда.

Только в школе, взглянув на написанное на доске число, Света сообразила, что она нынче именинница. Надо ли упоминать о том, что настроение у неё было абсолютно не праздничным?..

Вечером она всё-таки не выдержала. Дождавшись, когда Тёма вырубится в своей кровати, а мама отправится полежать в ванной перед сном, Света подошла к телефону и дрожащими пальцами набрала номер, давно заученный наизусть. Она и сама не знала толком, зачем это делает. И уж совершенно точно, она не собиралась разговаривать с Даней. Просто… невыносимо захотелось услышать его голос. Ох, а если трубку снимет кто-нибудь другой? Дина Наумовна, Михаэль Давидович или вообще Шурик? Она ведь у них теперь частая гостья, судя по всему…

На звонок ответил сам Даня:

— Алло.

Всего одно короткое слово — и сердце Светы пустилось в пляс, щекам стало жарко, а колени мелко затряслись.

— Я слушаю, говорите, — спокойно повторил Даня. Света молчала, впитывая каждой своей клеточкой звук его голоса. Господи, как же она скучала по нему…

Он тоже замолчал, испытывающе изучая тишину на том конце провода. Света подумала было, что их рассоединили, но звуки в Даниной квартире — где-то за его спиной фоном раздавался весёлый смех, играла музыка — свидетельствовали о том, что он всё ещё на связи. Он празднует. У него гости. Люди едят, пьют и веселятся. У единственного сына четы Шульман сегодня день рождения. Шестнадцать лет.

— Я вас… внимательно слушаю, — повторил Даня очень тихо, почти шёпотом. Пауза и в самом деле слишком затянулась, но почему-то при этом он не спешил бросать трубку.

Света закрыла глаза, чувствуя, как в них предательски защипало. Не было сил первой прервать эту невыносимую пытку и оборвать разговор — точнее, даже не разговор, а многозначительное молчание…

— Светлячок?.. — спросил вдруг Даня нерешительно. А затем его голос, зазвенев, окреп. — Ветка… Веточка, это ты?

Света с силой шваркнула трубкой о рычаг, дрожа, как осиновый лист. Нет, скорее — как трусливый заяц. Пойманный с поличным, невероятно испуганный и такой счастливый заяц…

Телефон зазвонил.

Света ни секунды не сомневалась, кто это звонит. Она гипнотизировала аппарат взглядом и считала трели: одна… другая… третья… По щекам её катились слёзы, а на губах против воли расцветала улыбка.

«С днём рождения, Даня!» — пожелала она мысленно и выдернула телефонный шнур из розетки.

1982

Новый год они встречали втроём.

Света очень старалась, чтобы всё получилось, как положено — с украшенной ёлкой, накрытым столом, подарками и «Голубым огоньком» по телевизору. Мама не проявила никакого интереса к предпраздничной подготовке, а Тёме и подавно была всегда безразлична эта суета. Единственное, на что он рассчитывал — это получить положенный ему подарок от Деда Мороза. Поэтому Свете пришлось брать инициативу в свои руки. Ей и самой хотелось немного отвлечься от зелёной тоски, нырнуть с головой в атмосферу радостного ожидания, и она решила, что всё у них будет по-настоящему, пусть даже без папы.

Она самолично поехала на ёлочный базар и выбрала аккуратную невысокую сосенку, а дома, достав с антресолей старый чемоданчик с игрушками, нарядила пушистое колючее деревце по всем правилам. Правда, пришлось немного повозиться с тем, чтобы установить ствол в деревянной крестовине — ёлка то и дело норовила завалиться набок. Затем Света купила подарки маме и Тёме: ей — изящные серебряные серьги, а ему — гэдээровский конструктор (симпатичный панельный дом с белыми стенами, синими окошечками, зелёными подоконниками и красными балконами).

Тёме повезло больше всех: ему полагалось ещё два подарка, один от профкома на маминой работе, второй — от школы. К тому же, Света упросила маму взять для сына приглашение на ёлку в местный Дворец Пионеров. Таким образом, подарки получили все, кроме самой Светы. Впрочем, она предполагала, что так будет, поэтому убедила себя не расстраиваться. В конце концов, у неё ещё оставались деньги от гонорара за последние съёмки — она могла сама побаловать себя и купить всё, что душа пожелает.

За пару дней до Нового года Света залезла в мамину кулинарную книгу и тщательно проштудировала её на предмет классических новогодних рецептов. Совершив несколько рейдов в магазин и отстояв гигантские очереди (хорошо, что некоторые продукты были куплены сильно заранее — и сгущённое молоко, и майонез, и зелёный горошек, и маринованные огурчики), Света закрылась в кухне и принялась колдовать — точнее, священнодействовать. Это даже развлекло её немного: она оживилась, разрумянилась, то и дело пробовала готовящиеся блюда и сама поражалась, что у неё — вечной неумехи — получается настоящая вкусная еда! И пусть у торта слегка подгорели коржи, заливное получилось жидковатым, а салат оливье, наоборот, немного суховатым, потому что не хватило майонеза, а ещё Света, натирая морковь для чесночного салата, до крови содрала кожу у себя на пальце — всё равно это было взаправдашнее новогоднее застолье. Во всяком случае, ей так хотелось убедить в этом маму…