— В другой раз, — с нажимом повторил Илья, и глаза его опасно блеснули. — Ты же не хочешь испортить отношения?..

Это был шантаж, грубый, откровенный и подлый. Но, отдавая себе в этом отчёт, Светлана понимала, что у неё действительно нет выхода. Скандалить, призывать на помощь соседей, жаловаться — не в её интересах. Придётся возвращаться к себе домой, несолоно хлебавши…


Двадцать пятого декабря Союз Советских Социалистических Республик прекратил своё существование.

Вечером, в семь часов тридцать восемь минут, с флагштока Кремлёвского дворца был спущен алый флаг Советской империи и поднят трёхцветный стяг России. Кто-то наблюдал за этим историческим событием по телевизору, кто-то — вживую. Первый и последний президент СССР Михаил Горбачёв, выступив в прямом эфире Центрального телевидения, отдал «ядерный чемоданчик» и покинул Кремль.

…Машина маршала Шапошникова в сопровождении нескольких чёрных иномарок с пуленепробиваемыми стёклами и вооружёнными офицерами Главного управления охраны мчалась к Белому дому, на Краснопресненскую набережную.

Вечерняя Москва гудела и жила своей жизнью. Светлана, как во сне, бездумно брела по проспекту Калинина среди толпы равнодушных к её горю прохожих. Её толкали, задевали плечами и локтями, громко выражали недовольство тем, что она так «медленно тащится»… Ни она сама, ни остальные москвичи даже не догадывались, что вереница автомобилей с мигалками, так бесцеремонно прущая по нейтральной полосе, везёт Ельцину самый грозный в мире атрибут политической и военной власти.

Впрочем, даже если бы Светлана знала об этом — ей было бы абсолютно всё равно…


Илья не сдержал своего слова по поводу того, что разрешит Светлане видеться с девочкой. Когда бы Светлана ни приходила и ни звонила — он непременно был занят или собирался вот-вот уезжать. Или Наташа спала. Или готовилась ко сну. Или купалась. Или кушала. Или отбыла на прогулку с няней…

— Давай, я сама буду с ней гулять! — молила Светлана. — Всё лучше, чем с посторонней женщиной…

— Извини, дорогая, — невозмутимо отзывался Илья, — но няне я доверяю больше, чем тебе. По крайней мере, в плане опыта общения с детьми.

Тридцать первого декабря, в канун Нового года, Светлана попыталась снова заявиться домой к бывшему мужу — без предупреждения, но была деликатно, но твёрдо приостановлена за локоток дежурившим у подъезда охранником.

— Извините, вам туда нельзя, — сказал он непререкаемым тоном. — У меня приказ…

— Но я её мать, — запротестовала Светлана, предпринимая тщетные попытки высвободить локоть из его стальной хватки.

— Всё понимаю. И сочувствую. Но вам туда нельзя, — повторил он.

— Я… кричать буду! — беспомощно выдохнула Светлана. Охранник покачал головой, глядя на неё с искренним сожалением.

— Настоятельно не рекомендую. Я работаю на серьёзных людей, поверьте. Они найдут способ заткнуть вам рот… даже если придётся заткнуть его навсегда.

Светлана опешила.

— Вы что, мне угрожаете? — спросила она в замешательстве. Лицо охранника осталось совершенно невозмутимым.

— Имеющий уши — да услышит.

Она развернулась и зашагала прочь. В спину ей полетело то ли издевательское, то ли искреннее:

— С наступающим!


Девяносто второй год Светлана встретила в полном одиночестве. Она стояла у окна в своей квартире, наблюдала за полыхающим за окном салютом и, даже не морщась, отхлёбывала какое-то жуткое пойло прямо из бутылки, которое купила у старухи в подземном переходе. Та уверяла, что это «чистейший самогон». Светлане хотелось забыться. Напиться до такой степени, чтобы уйти в полную отключку. Состояние было сродни тому, которое она испытывала после пропажи Дани… На душе было черным-черно. Чем больше Светлана пила, тем больше ненавидела Новый год и всю эту карнавальную атрибутику. Много лет назад этот праздник стал для неё предвестником страшных или печальных событий. Сначала, перед самым Новым годом, Даню забрали в армию. Год спустя — тоже под Новый год — он бесследно исчез… А теперь у неё окончательно отняли надежду увидеть и вернуть дочь.

Да, наверное, я слабая, отстранённо думала Светлана о себе, отхлёбывая из бутылки. Иные в подобной ситуации отрастили бы и зубы, и когти — чтобы бороться за свои права. Кто-то прошиб бы головой стену, чтобы изменить ситуацию. А она… она просто обессилела. Безвольно плыла по течению. Точнее, катилась кубарем в пропасть… Кто-то, возможно, осудил бы её — и был бы абсолютно прав. Но, чёрт, думала Светлана в душившей её ярости, кто-нибудь из вас — осуждающих — был на моём месте? Оказывался в таком же положении?!

Традиционное новогоднее обращение Светлана не слушала. Она вообще не включала телевизор в эту ночь, поэтому так и не узнала, что с наступающим всех жителей бывшего СССР поздравлял не президент, а сатирик Михаил Задорнов. Он выступал, импровизируя, и не смог уложиться в установленный лимит времени. Бой курантов в телевизионном эфире появился на одну минуту позже положенного, однако на фоне великих потрясений уходящего года этого небольшого недоразумения никто не заметил…

Где-то снаружи проходила чужая жизнь. Люди под окнами орали «ура», палили из хлопушек и зажигали бенгальские огни. Из квартир неслись звуки бурного ликования — пение, танцы, радостные крики, мелодии «Новогоднего бала в Останкино» с участием Розенбаума, Леонтьева, Долиной, Добрынина… Пустые прилавки магазинов, отсутствие спиртного и нормальных продуктов никого не смущали — во всех домах, словно по мановению волшебной палочки, были накрыты новогодние столы с традиционными салатами и самодельными тортами.

А Светлана, невольно прислушиваясь к чужому веселью, всё стояла у окна в темноте и пила — всё так же не морщась и не закусывая. Пила до тех пор, пока бутылка не опустела.

— С новым годом, — сказала она самой себе, когда в бутылке не осталось ни капли. — С новым счастьем, — добавила она и, размахнувшись, изо всех сил запустила бутылкой в окно.

Раздался звон разбитого стекла, тут же потонувший в треске фейерверков и людском гомоне. Осколки посыпались на пол, под ноги Светлане. Из образовавшегося проёма вмиг потянуло холодом. А она стояла, не чувствуя ни мороза, ни опьянения. Стояла и молча вглядывалась в темноту, расчерченную всполохами новогодних салютов.

2005

Светлана постепенно успокоилась и перестала плакать. Тим заставил её съесть лёгкий ужин, а затем заварил свежий чай с травами. Мельком взглянул на часы: домой, похоже, он сегодня опять не попадает… Марьяшка его убьёт. Но как, как можно было бросить Светлану в таком состоянии?.. Проще уж, и в самом деле, перевезти сюда некоторые свои вещи и остаться до тех пор, пока…

Границы этого «пока» Тим определять боялся.

— На что же вы жили все эти годы, извините за нескромный вопрос? Вы ведь упоминали, что больше не снимались в кино…

Она утвердительно кивнула.

— В полном метре — больше ни разу. Однажды выпускник ГИТИСа попросил меня поучаствовать в его дипломной короткометражке — заплатил, конечно, сущие копейки, но работать с ним было интересно… А двери в большое кино закрылись для меня навсегда. Я рассказывала тебе, Тимофей, что в девяностых стали массово снимать обнажёнку, откровенную дешёвую эротику, почти порнографию — и всё это под прикрытием громких слов о великих режиссёрских замыслах и новаторских идеях. Мне же это было поперёк горла… «Все показывают сиськи на экране, — сказал мне как-то один режиссёр, жутко модный и популярный сейчас. — Без сисек ты никому не нужна, так и знай!» В итоге он оказался прав. Я категорически отказывалась сниматься голой, и обо мне постепенно забыли. Перестали приглашать на кинопробы, звать на кастинги… Иногда приезжали из скандальных жёлтых изданий — предлагали немаленькие деньги за интервью «с откровениями». Ну, чтобы я прополоскала своё грязное бельё у всех на виду. Особенно их интересовало всё, что касалось моих мужчин… Этим я тоже всегда отказывала, закрывая дверь перед их носом. А деньги… Да зарабатывала понемножку, по мере сил. Иногда подрабатывала, снимаясь в рекламе. Участвовала в телевизионных ток-шоу. Пару лет даже вела детский драмкружок в ДК.

— А что случилось с вашей мамой после того, как она уехала? Вы поддерживали общение?

Светлана передёрнула плечами.

— Поначалу она писала мне письма. Я рвала их и выбрасывала, не читая. Тяжело было… Да и зачем? Я ведь прекрасно понимала, что пишет она мне исключительно из чувства долга, чем из любви или реального беспокойства о моей судьбе. Наши отношения тяготили её так же, как и меня. Вероятно… — Светлана запнулась, пытаясь подобрать нужные слова, — вероятно, она вообще не была создана ни для материнства, ни для возни с внуками. Может быть, детдомовское прошлое давало о себе знать. А может, она хотела просто быть женщиной. Только женщиной… Именно поэтому её так подкосил уход отца. А затем вернул к жизни новый мужчина. В общем, поняв, что все её письма остаются без ответа, она очень скоро перестала мне писать.

— И вы никогда больше с ней не виделись? — удивился Тим.

— Несколько лет назад она приезжала в Россию. Продавала свою квартиру в Речном… Ей понадобились эти деньги, чтобы вложить в расширение их с мужем семейного бизнеса. Ну, а потом заехала в Москву, чтобы повидаться со мной и расспросить, как мои дела. У них-то с мужем, судя по всему, дела идут просто отлично. Открыли мини-отель — точнее, гостевой домик для туристов. Всё, как полагается: вкусная домашняя кухня, кавказская и русская, уютный сад, близость Каспийского моря… Говорила, что от клиентов нет отбоя. Выглядела она очень хорошо и свежо… Чего, разумеется, нельзя было сказать обо мне. Мама искренне сокрушалась, в кого я превратилась — дескать, неужели мне самой не противно быть таким пугалом. К тому же, она поняла, что я выпиваю… — Светлана покраснела и отвернулась.

Тиму тяжело дался этот вопрос, но он всё-таки задал его. Не мог не задать.