Он поднялся со стула и взволнованно заходил взад-вперёд по палате, взбудораженный собственными воспоминаниями. Светлана видела, что он слегка хромает, но не торопила события — ждала, что Даниэль сам доберётся до этого в своём рассказе и объяснит.

— Штабные офицеры, словно соревнуясь друг с другом, изощрялись в издевательствах. Помню, после двух месяцев безостановочных боёв целый батальон, даже не заводя в полк, остановили в поле. Раздели догола, а затем заставили, прошу прощения, наклониться раком и раздвинуть задницу. Это был приказ командира дивизии.

— Боже, зачем? — ахнула Светлана.

— Искали, кто чем разжился на поле боя из карманов убитых моджахедов… Да что мы могли добыть?! Пару апельсинов, кусок мыла, поношенные электронные часы «мэйд ин Чайна», десяток афганей… Скотам было до лампочки, что мы все дико устали. Что мы голодные, грязные и вонючие. Что мы хотим просто помыться, пожрать и заснуть. Проверяли долго, несколько часов подряд. Лезли в наши дырявые кальсоны. В автоматные рожки. Обнюхивали бронежилеты. Мы все были на пределы. Нервы накалились до критической отметки. Если бы в тот момент кто-то из наших не выдержал и съездил бы в морду проверяющим… мы, наверное, все схватились бы за автоматы. Я диву даюсь, как не сдох, не оскотинился в той атмосфере. Только твои письма и выручали. Да ещё мамины… А потом… потом я попал в плен.

Светлана вздрогнула и уставилась на него с недоверием и страхом.

— Как так вышло?

— Офицеры приказали мне и ещё двум парням отправиться в ближайший кишлак и принести оттуда сигареты, чай и… наркотики, — он отвёл взгляд. — Глупо и нелепо получилось… как раз по той же дороге проходила группа афганских моджахедов. Мы называли их «духами» — производное от «душман», враг. А афганцы звали нас «шурави». Их было десять человек, а нас — всего трое. Мы, конечно, пытались сопротивляться… Юрку убили при попытке сбежать тут же, на месте. Мне целенаправленно прострелили ногу, чтобы я не смог уйти. Тимура тоже ранили. После этого нам завязали глаза и поволокли в горы, где стоял отряд одного из лидеров афганской оппозиции, знаменитого Ахмада Шаха Масуда, против которого советские войска предпринимали, в общей сложности, девять военных операций. И ни одна из них не увенчалась успехом. Ни одна! — Даниэль покачал головой. — После операции в Панджшерской долине он даже получил прозвище «Шер-е-Панджшер», то есть Панджшерский лев — и это многое говорило о его характере, силе и бесстрашии.

— И вас не пытались искать? Освободить? — кусая губы, спросила Светлана.

— Мы с Тимуром понимали, что, скорее всего, объявлены дезертирами — которые якобы самовольно, да ещё и с оружием, покинули расположение части. За это нам грозил неминуемый трибунал, как уверяли афганцы, и горячо убеждали перейти на их сторону. Сначала мы не понимали, почему с нами, обычными зелёными солдатами, столько возни. Оказалось, что на фоне бойцов отряда Шаха Масуда мы выгодно выделяемся: обширные знания, внимание к мелочам, прекрасное владение стратегией ближнего боя. Всё-таки багаж знаний, полученный в школах СССР, был весьма и весьма солиден — даже у Тимура, рядового троечника. Тимур, к тому же, без труда чинил почти все типы оружия — и стрелкового, и артиллерийского. Духи постоянно обращались к нему за помощью…

— Вас там… били? Пытали?

— Поначалу нет. Относились хорошо, даже с уважением. К тому же, нам с Тимуром требовалась помощь врача, обоим. Помню, когда нас доставили на место, сняли повязки с глаз и развязали руки, первым делом я стащил с себя сапог и вылил из него кровь…

— Что было с ногой? — быстро спросила Светлана, заранее боясь того, что сейчас услышит.

— Была задета кость. Местный лекарь пытался как-то облегчить ситуацию, но становилось только хуже… Хоть я и не успел поступить в медицинский в Союзе, но всё-таки нахватался кое-каких общих знаний. В общем, — он глубоко вздохнул, — я сам уговорил афганца на ампутацию голени.

— Нет… — выдохнула Светлана. Даниэль присел рядом с ней и успокаивающе погладил по плечу.

— Это было спасением в моей ситуации. Иначе… иначе вообще не остался бы в живых.

— Тебя доставили в больницу?! — требовательно воскликнула она. Даниэль покачал головой.

— Какая уж там больница… Операция была проведена в абсолютно полевых условиях. Про анестезию и хирургические инструменты ты лучше даже не спрашивай. Не нужно тебе этого знать…

Она зажмурилась и некоторое время молчала, осмысливая новую, столь шокирующую для неё, информацию.

— Извини, что пришлось тебе это рассказать, — виновато произнёс он. — Ни к чему тебе такие волнения.

Светлана открыла глаза, подняла голову и резковато ответила:

— Переживу! Не сахарная. Наоборот, рассказывай мне всё без прикрас… как было! Хочу знать абсолютно всё.

Тогда Даниэль, наклонившись, закатал правую штанину и продемонстрировал то, о чём Светлана уже, разумеется, и сама догадалась. Протез. Искусно выполненный, явно дорогой… Протез вместо живой ноги.

— Выглядит, конечно, немного жутковато, — с еле уловимым напряжением в голосе сказал Даниэль, — но сработано всё по новейшим технологиям. Очень удобно. Почти как своя нога. Во всяком случае, я себя неполноценным не ощущаю. А вот там, в Афгане… как только всё немного зажило, мне выдали какой-то жуткий старый костыль и велели тренироваться с ним ходить. Я тогда всё время думал о тебе. О том, как ты отреагируешь, увидев меня таким… безногим уродом.

— Дурак, — сказала Светлана и, не выдержав, заплакала. — Господи, какой же ты дурак…

Он обнял её, и некоторое время они сидели так и молчали. Даниэль ждал, когда высохнут её слёзы, чтобы продолжить рассказ.

— К тому времени, как мне стало лучше и я понемногу привык скакать на костыле, Тимур уже перешёл на их сторону… Я не виню его и не осуждаю. Нам постоянно промывали мозги на предмет того, что там, в Союзе, в своей стране, мы без вариантов — предатели, и вернуться домой всё равно не сможем. Тимуру, наверное, было легче, чем мне… ведь он, по крайней мере, родился в семье узбеков, среди которых даже в советское время сохранилось много верующих мусульман. Так что для него ломка была не такой уж и болезненной… К тому же, он влюбился в дочь одного из командиров. Очень красивая была девушка. Шарифа… Она иногда приходила в горы из кишлака и приносила бойцам продукты, домашнюю еду, сигареты…

— Сколько ты провёл в плену?

— Чуть больше года. Меня не пристрелили только потому, что духам нужны были мои скудные познания в медицине. Их лекарь не справлялся в одиночку, так что я был у него на подхвате. Но мною не особо дорожили. Обращались порой, как с собакой. Даже хуже… Я думал о побеге, но… как далеко я бы уковылял без ноги?.. А потом вдруг внезапно пришло избавление.

— Каким образом?

— Меня и ещё нескольких советских ребят, находящихся в плену у моджахедов, обменяли на афганских военнопленных. Родина нас не забыла… — усмехнулся он. — Удивляюсь, что наши со мной ничего не сделали. Даже не судили, и в дисбат не отправили. Вероятно, я был слишком мелкой сошкой… Когда я улетал в Союз, с нами в самолёт посадили двух солдат под охраной. Вот их судили за мародёрство и убийства. По слухам, их везли на смертную казнь. Но они искренне верили, что просто на зону…

— Ты прилетел домой? — запинаясь, уточнила Светлана.

— Ну нет, домой я попал далеко не сразу… Самолёт сел в какой-то дыре ещё до Ташкента. Спасибо хоть, что уже в Союзе. Там нам всем выдали копейки за боевые и ранения. Суммы и впрямь были смешные. Кому-то пятьдесят, кому-то сто рублей… Потом ткнули в непроходимую ночную темень и сказали: «Там Ташкент». Всем было абсолютно наплевать на наши награды, бинты и костыли. Нас просто бросили одних в незнакомом месте и сказали: выкручивайтесь, как знаете.

— Так не бывает, — покачала головой Светлана. — Такого просто не может, не должно быть!!!

Даниэль бережно провёл ладонью по её лицу, отодвигая упавшие на лоб волосы. Смотрел он при этом ни Светлане в лицо, а точно сквозь неё.

— Мы с ребятами купили хлеба, сигарет и консервов. Водки не нашли. Вернулись к осуждённым и угостили их. Они ведь были наши. Мы не делали различия между арестованными и собой. Караульные не рискнули мешать. Наоборот — даже сняли с них наручники, чтобы пацаны смогли пожрать нормально. Потом мы с ребятами скинулись и поймали машину до Ташкента. Приехали в аэропорт… и увидели, что там сидит не менее двух тысяч людей, таких же, как мы — уставших от войны и покалеченных ею.

Светлана ясно, как наяву, увидела перед глазами эту картину. Увидела — и содрогнулась.

— Еды не было. Денег не было, — продолжал Даниэль. — Многие солдаты сидели в ожидании бесплатных билетов по два месяца. Да даже если бы и остались какие-то деньги… всё равно не было билетов в нужном направлении. У касс выстроились огромные очереди. Дышать в зале аэропорта было нечем. Всем были глубоко безразличны наши увечья и окровавленные бинты. Но и нам было наплевать на всех. Особенно на никогда не воевавших полковников и генералов. Мы, дембельнувшиеся, не отдавали честь никому. Ни патрулю. Ни офицерам… Один подполковник возле кассы попытался было покачать права, но жена быстро уволокла его от греха подальше, взглянув нам в глаза. Дверь в комендатуру кто-то выбил. Милиция, военный комендант и патрульные сваливали на ночь из аэропорта — боялись. Нас, наверное, и в самом деле можно было испугаться. В наших лицах не осталось ничего человеческого…

Он снова замолчал. Светлана видела, что эта исповедь морально опустошила его. Но всё-таки не удержалась от вопроса.

— Так тебе удалось улететь домой?

Он покачал головой.

— Не успел.

— Что значит — не успел?

— Недавно я нашёл в интернете статью… — откликнулся он. — В Ташкенте за время афганской войны было убито несколько тысяч советских дембелей, вот так же ожидающих бесплатных солдатских билетов по требованию. Убито не врагами, а своими же соотечественниками: местными ташкентскими бандитами. Охотились за «чеками». Грабили, отбирали последние гроши, раздевали… Мне, наверное, повезло. Меня не убили. Шарахнули в темноте по голове железным ломом, а потом, обыскав, просто бросили без документов в какой-то канаве, надеясь, что подохну сам.