Светлана привычно обхватила руками собственные плечи, словно уговаривая себя успокоиться.

— У меня не укладывается в голове, — произнесла она наконец, — как такое могло произойти в Ташкенте. В этом чудесном, гостеприимном, солнечном городе!.. Я ведь была там на съёмках. Славные, очень приветливые и хлебосольные люди… Грабили? Убивали? Железным ломом по голове — и в канаву?!

— Ну, отморозков хватает в любом городе, даже в самом замечательном, — отозвался Даниэль. — Всегда и везде найдутся охотники за лёгкой наживой… А дембеля-афганцы были действительно лёгкой добычей. Особенно поодиночке… Подкараулить такого в тёмном переулке и взять тёпленьким — раз плюнуть.

— Но почему, зачем, боже мой — во имя чего нужно было всё это терпеть?! — воскликнула Светлана, негодуя от всего сердца. — Я имею в виду, сидеть день за днём в аэропорту, ждать бесплатных билетов как манны небесной, подвергать опасности собственную жизнь… вам самого Афгана, что ли, было мало? Почему нельзя было просто позвонить родителям?! Почему нельзя было… ну, я не знаю… добраться домой на попутках?

— Представляю это увлекательное путешествие безногого дембеля из Ташкента — аж в Московскую область, — усмехнулся Даниэль. — Многие из нас физически не вынесли бы подобное путешествие. Разумеется, каждый, кто мог — связывался с родными, за ними приезжали и забирали домой. У кого-то просто не было домашнего телефона, так что звонить было некуда. Многие ребята вообще были из деревень… Кто-то не хотел напрасно беспокоить членов своей семьи. В общем, у каждого был свой резон так поступать.

— А у тебя-то, у тебя самого — какой был резон? Почему нельзя было сообщить Дине Наумовне, да даже мне в общагу мог бы позвонить — я примчалась бы моментально, хоть на ковре-самолёте, хоть на метле, — Светлана попыталась шуткой сгладить резкость своего тона.

— Тебе я не хотел звонить ни в коем случае, — он явно смутился. — Ты должна была увидеть меня героем, а не тем, в кого я превратился. На костылях, весь заросший грязью, вшивый… Мне нужно было время и силы, чтобы подготовиться к встрече с тобой. Я так долго этого ждал! Я просто не имел права… разочаровать тебя, понимаешь, Ветка? Да и родителей не хотелось дёргать, срывать с места, просить денег… Совесть заела бы — мол, как же так, воевал в Афганистане, а теперь, как младенец, хватаешься за мамочкину юбку и хнычешь, вместо того чтобы вести себя как мужик…

— Идиот, — отозвалась она, глядя на него с нежностью и горечью. — Ты знаешь, я ведь часто представляла себе твоё возвращение. Воображала, как мы, наконец, встретимся… Мне было абсолютно всё равно, как ты будешь выглядеть. Хотела только одного — чтобы остался живым… Что ж, я получила то, о чём просила: ты выжил. Но сколько времени прошло, прежде чем я об этом узнала! Как же тебя сломала эта война. Как она всех нас сломала…

Даниэль некоторое время молчал, словно собираясь с мыслями.

— Ты не думай, Светлячок, что всё было настолько плохо и беспросветно. Сейчас вообще модно очернять прошлое… Но для меня и тогда, и даже сейчас всё однозначно. Я был предан своей стране, то есть Союзу. А значит — наше дело правое… Просто, понимаешь… ну не может быть на войне единой сияющей правды, кроме, разве что, той, кто «наш», а кто — враг. Всё остальное очень неоднозначно. А твари среди людей встречаются. Ты, наверное, и сама об этом знаешь. Но это же не значит, что абсолютно все плохие… Вообще, — он запустил пальцы в свои волосы, с силой сжимая виски, словно мучился от головной боли, — я не люблю об этом вспоминать. Да и тебе не стал бы рассказывать, наверное, в другой ситуации. Но сейчас я должен, иначе ты не поймёшь, почему…

— Продолжай, — кивнула Светлана.— Так что с тобой случилось дальше? Как скоро ты пришёл в себя?

— Очнулся уже в больнице. Но сказать, что «пришёл в себя»… это слишком смелое заявление. Я просто никого не узнавал. Не разговаривал. Не отдавал себе отчёт, что вообще происходит. В первые дни медсёстры даже кормили меня с ложечки, потому что я не сразу вспомнил, как надо есть самому… К слову, это в итоге было единственным, что я смог делать в больнице самостоятельно. А в остальном… даже в туалет не мог сходить. В общем, превратился практически в овощ. Ситуация осложнялась ещё и тем, что все документы, которые удостоверяли мою личность, были утеряны. Персонал в больнице вообще не представлял, кто я такой, откуда и что со мной произошло. Они, конечно, обратились в милицию, но… меня никто не разыскивал, никто обо мне не спрашивал.

— Мне страшно, Даня, — взмолилась Светлана, жалобно взглянув ему в лицо. — Я всё жду, когда в твоей истории начнёт происходить хоть что-то хорошее, а она становится всё ужаснее и ужаснее…

Он притянул её к себе. Обнял. Погладил по волосам.

— Врачи, нянечки и пациенты в больнице были очень хорошими. Они носились со мной, как с ребёнком. И терпеливо ждали, когда удастся выяснить хоть что-нибудь обо мне… Через месяц повезло — в ту же больницу попал один из наших офицеров. Он узнал меня, назвал моё имя. Тут же отыскались мои документы — оказывается, их просто бросили недалеко от того места, где меня избили, и какой-то добрый человек сразу же понёс их в ближайшее отделение милиции. В общем, мир не без добрых людей, Веточка… Вскоре позвонили моим родителям в Речной, и они приехали за мной…

Светлане показалось, что она ослышалась.

— Родители? — переспросила она тихо. — Я… ничего не понимаю, Даня. Это ведь случилось ещё до их отъезда в Израиль… — её вдруг осенила ужасающая догадка. — То есть, Дина Наумовна знала, что ты живой? Я звонила вам домой каждую неделю, чтобы узнать, нет ли от тебя весточки, но… она ни словечком мне об этом не обмолвилась.

Он кивнул, ещё крепче прижимая её к себе.

— Да. Мама скрыла от тебя то, что я вернулся. Это было очень легко сделать… вы же общались только по телефону, а в Речном ты совсем перестала появляться.

— Нет… — ошеломлённо произнесла Светлана, потрясённая подобной подлостью. Этой немыслимой, невыносимой гнусностью. — Нет, нет, нет!!! — закричала она. — Ну скажи мне, что это неправда!!! Я же так ей доверяла… Я так надеялась, что она понимает, как я тебя жду… Что я без тебя просто каждый день умираю!!!

— Это правда, Веточка. Мне… очень жаль. Я не имею права просить, чтобы ты её простила…

— Никогда! — горячо перебила она. — Никогда я этого не прощу и не забуду!

— В таком случае, хотя бы постарайся понять её мотивы. Во-первых, она не хотела навязывать тебе меня — такого. Я же говорил тебе, в кого превратился… Ей было прекрасно известно, что ты не бросишь меня даже уродом и инвалидом, так и будешь всю жизнь тянуть на себе этот крест… Ей просто было жаль тебя. Ну, а во-вторых… Она боялась, что ты не отпустишь меня в Израиль вместе с ними. А их решение уехать стало к тому моменту окончательным и бесповоротным. Я же… я никак не мог повлиять на ситуацию. Я просто не отдавал себе ни в чём отчёта… понимаешь? — он виновато прижался губами к её волосам.

— И они взяли тебя, безвольного и беспомощного, — бесцветным голосом резюмировала Светлана, — и увезли от меня в Израиль. Не сказав ни слова…

— Именно так. Наверное, будь я здоров, им не удалось бы так быстро собрать все необходимые документы. Я же побывал в плену у афганцев, и у властей могло возникнуть ко мне множество вопросов. Но… в том виде, в котором я оказался на Родине, отдав свой интернациональный долг… я просто был никому не интересен. Списанный, использованный, отработанный, абсолютно бесполезный материал. Почему бы и не кинуть подачку напоследок — разрешить всей моей семье выезд в Израиль… И мы уехали.

— Как она могла… — застонала Светлана, — как она могла… Если бы я знала, что ты жив… что ты рядом… я бы горы свернула, наверное. Я бы… ну не знаю, вышла за тебя замуж, что ли, и поехала бы в Израиль вместе с вами!

Он невесело рассмеялся.

— Если бы я имел право голоса в той ситуации, я тоже был бы категорически против того, чтобы ты эмигрировала со мной.

— Но почему?

— Ты такая талантливая. У тебя всё было впереди. Что тебя могло ждать в Израиле? Вряд ли посыпались бы предложения сниматься в кино. У всех советских евреев выбор работы после переезда был не так уж велик. Бывшие профессора, актёры, писатели и музыканты часто устраивались простыми уборщиками…

— Да хоть бы и уборщицей. Хоть посудомойкой. Хоть дворником… но с тобой…

Даня глубоко вздохнул.

— Через пару лет меня поставили на ноги. В Израиле, как выяснилось, отличные врачи, которые творят буквально чудеса… Я снова стал нормальным человеком: заговорил, начал ходить и полностью себя обслуживать (мне, наконец, смастерили протез), всё вспомнил… Первое, что я сделал, когда более-менее восстановился — начал писать тебе письма. Одно за другим…

— Я не получала от тебя никаких писем, — отозвалась она. Голос её был совершенно бесцветным и потерянным.

— Я же не знал тогда, что твоя мама переехала, и отправлял письма на ваш старый адрес в Речном… А куда писать тебе в Москву, я понятия не имел. Ты к тому времени уже окончила учёбу и вряд ли жила в общаге. Я всё писал и писал, и как дурак ждал ответа… А потом случайно узнал, что ты, оказывается, уже была в то время замужем…

— Это была моя огромная ошибка… — отозвалась Светлана. — Сама не понимаю, что на меня нашло. Наверное, я просто устала жить без тебя. Так хотелось почувствовать себя нужной хоть кому-то…

— Я не виню тебя, Ветка. Ты имела право жить своей жизнью. А вот у меня от новости о твоём браке буквально сорвало крышу. Я как с цепи сорвался… И назло то ли тебе, то ли себе, сделал предложение одной девчонке, которая давно оказывала мне знаки внимания. Мне казалось, что таким способом я вышибу тебя из памяти. Мама, конечно, пришла в ужас от нашего скоропостижного брака. Но я стоял на своём — хочу жениться. Слишком уж болело при мысли о тебе…

Светлана намеренно не задавала ему никаких наводящих вопросов о жене. Кем она была… как выглядела… чем занималась… Ждала, чем он сам захочет поделиться. Что сочтёт, а что не сочтёт нужным рассказать ей.