Светка и тут не стала долго размышлять.

— У меня есть одноклассница, Надька Ходкова, — заговорщически поделилась она, делая круглые глаза и заранее прыская в кулачок. — Её квартира как раз над нашей. На третьем этаже. Так вот, когда Надькиной матери нужно готовить, она сажает Надьку на цепь на балконе и уходит на кухню.

— Почему — на цепь? — оторопело поинтересовался Романовский.

— Да чтобы не упала! — пояснила ему Светка, как несмышлёнышу. — А ведь Надьке уже целых двенадцать лет!!!

— Безобразие, — возмутилась гримёрша. — Могу себе представить моральное состояние ребёнка…

— Да нет, нормально, — отмахнулась Светка. — Надька же понимает, что это не наказание, а ради её безопасности. Она там сидит и вечно песни орёт на весь двор!

…Ржали все. И режиссёр, и оператор, и даже гримёрша вытирала платочком выступившие слёзы.

— Молодец, — отсмеявшись, произнёс наконец режиссёр. — Спасибо тебе, Света. Можешь идти переодеваться в свою одежду. И позови сюда сестрёнку…

Светка вышла из павильона крайне озадаченной — она так и не поняла, понравилось её выступление Романовскому или нет, прошла ли она эти кинопробы, ведь финального вердикта так и не прозвучало. Обидно, что Иван тоже куда-то подевался из виду, иначе она бы поинтересовалась его мнением на этот счёт. Мальчишка выглядел вполне подкованным в области киносъёмок — наверняка ему уже ясно, провалилась она или выступила с успехом. И если каких-то полчаса назад Светка была преисполнена уверенности, что всё идёт просто прекрасно, то сейчас накрутила себя до того, что всерьёз засомневалось: а был ли он, этот успех? Быть может, она его себе просто придумала? Обычное дружелюбие и расположенность приняла за признание своего таланта?..

— Ну, как всё прошло? — бросилась к ней тётя Люба. — Что делать заставляли? Стихи рассказывать? Петь, танцевать?

— Пусть Шурик зайдёт — её уже ждут, — рассеянно откликнулась Светка, думая о своём. — Там всё и узнает.


Шурика продержали в павильоне недолго. Всё это время, ожидая возвращения дочери, тётя Люба не сказала Светке ни слова. Она нервно покусывала губы, вскакивала с места и принималась бегать туда-сюда, с хрустом выламывая себе пальцы — так сильно переживала за дитятко.

Уже минут через двадцать Шурика выпустили на волю.

— Так быстро? — удивилась Светка тоном бывалой особы, на собственной шкуре познавшей, что происходит там, внутри.

Оказалось, подругу попросили прочесть несколько строчек роли — и всё на этом. Никаких дополнительных вопросов, никакого вывода на эмоции, просто «спасибо — до свидания». Ей, как и Светке, не стали озвучивать окончательного решения, поэтому тётя Люба пыталась вытянуть из дочери хотя бы намёки на её дальнейшую судьбу.

— Как они выглядели?.. Довольными? Сердитыми? Режиссёр улыбался или хмурился? А оператор?.. Если не стали тебя надолго задерживать… это означает, что ты им сразу и безоговорочно подошла, или наоборот — что ты совершенно безнадёжна?

— Мам, да не знаю я, — немного взвинченно отмахнулась Шурик; она тоже порядком перенервничала. — Сказали, что в случае чего позвонят. А вот из-за причёски, кстати, ругали, — обиженно вспомнила она. Тётя Люба схватилась за сердце.

— Как — «ругали»? Почему?

— Да сказали, что накручивать локоны перед кинопробами — это глупо. Ну, то есть, не прямо мне сказали, но между собой тихонько перешёптывались, а я услышала. Говорили, что им в фильме нужна живая и озорная девчонка, а не фарфоровая кукла.

Тётя Люба покосилась на взлохмаченную Светкину шевелюру с откровенной досадой.

— Ладно… — процедила она сквозь зубы. — Чего уж теперь… Подождём обещанного звонка. Может, всё ещё устроится.

Не говоря больше друг другу ни слова, они молча зашагали по направлению к проходной.


Уже почти на выходе их догнал запыхавшийся Иван.

— Вот, ты оставила на стуле, — он протянул Светке её резинки для волос.

— Ой! — обрадованно спохватилась девочка. Эти резинки были её любимыми, с весёлыми пластмассовыми ромашками. — Спасибо! Вот я растяпа, вечно всё забываю…

— Ну ничего, — улыбнулся Иван. — Значит, ты к нам ещё вернёшься: примета такая…

Шурик тоже обрадовалась Ивану — этот юный джентльмен умел производить на девчонок неизгладимое впечатление с самого первого взгляда. Тётя Люба же моментально просекла его акцент на фразе «вернёшься к нам», безошибочно сделав вывод о принадлежности мальчишки к миру кинематографа.

— Это Ваня. Мы с ним вместе текст перед камерой читали, он тоже актёр, — похвасталась Шурик, подтверждая догадки матери. Та мгновенно сделала охотничью стойку, не обращая внимания на то, что Ивану, кажется, совершенно не понравилось то, что его представили банальным Ваней.

— Послушай, дружок, — ласково обратилась она к мальчугану, — может быть, ты в курсе, как там всё прошло с моей дочкой? Я имею в виду, сами пробы… Она справилась? Ведь ты же наверняка понимаешь в этом.

Иван замялся. По его лицу было заметно, что, с одной стороны, он не горит желанием разбалтывать секреты внутренней киношной кухни, в которой по праву считает себя своим. А с другой стороны — ему хотелось продемонстрировать, что он тоже не последний человек на съёмочной площадке.

— Откровенно говоря, — придавая голосу нарочито пренебрежительный тон, но явно рисуясь, проговорил он, — я думаю, что Света нам подходит на сто процентов. А вот Саша нет.

— Почему это? — вспыхнула тётя Люба. Светка тоже вспыхнула — правда, по другой причине: от радости, неожиданности и смущения. Неужели её правда возьмут сниматься?!

— Ну, только это сугубо между нами, вы понимаете… — Иван продолжал рисоваться, используя взрослые словечки и выражения. — Камера Сашу не любит, уж извините, так что — как киноактриса она абсолютно бесперспективна. Оператор сказал, что у неё лицо плоское, совершенно невыразительное. Несмотря на то, что по жизни она очень даже симпатичная, — постарался он напоследок подсластить пилюлю. Шурик, несмотря на безжалостный уничижительный приговор, невольно зарделась от удовольствия. Удивительно, с какой лёгкостью Иван это произнёс! Да все их знакомые мальчишки-ровесники предпочли бы скорее откусить себе язык, чем так откровенно признать кого-нибудь из девчонок симпатичной.

Тётя Люба даже не пыталась скрыть охватившего её отчаяния, смешанного с горечью разочарования и рухнувших надежд. «Мальчишка… сопляк! — думала она со злостью. — Разболтался тут! Да что он может понимать в этих делах? Там что-то подслушал, тут где-то ухватил…» Нет, это определённо какая-то ошибка. Никто не мог так сказать про Александру. Она не просто симпатичная — она писаная красавица, куда там прощелыге Светке!

Едва сдерживаясь, чтобы не сорвать злость на подруге дочери, тётя Люба ровным голосом попрощалась с Иваном и велела девочкам следовать за ней.

В этот момент к проходной лихо подкатили новенькие «Жигули». С водительской стороны выскочил молодой мужчина и, обежав машину спереди, любезно распахнул дверцу перед пассажиром. Точнее, пассажиркой. Тётя Люба невольно ахнула, моментально узнав обоих: это были известные киноактёры Мирон Андреев и Раиса Голубкова.

Андреев с удовольствием поздоровался с Иваном и даже пожал ему руку. Все его движения были какими-то стремительными, лёгкими и невероятно пластичными. Обаяние хлестало из него во все стороны настоящим фонтаном. Мальчишка же принял знак внимания популярного артиста как должное. Мало того — он ещё панибратски поздравил пару с недавним бракосочетанием.

Андреев скользнул по остальной компании мимолётным взглядом, понял, что они незнакомы, вежливо улыбнулся и тут же потерял к ним интерес. А вот Голубкова была истинной женщиной — от внимания тёти Любы не укрылось, с каким жадным любопытством артистка рассматривала её нарядную шёлковую кофточку и новые туфли. И этот — даже чуточку завистливый — взгляд прелестной кинодивы стал для тёти Любы капелькой целительного бальзама, который чуть-чуть облегчил муки после столь позорного провала её дочери на кинопробах.


В качестве утешения для Шурика (и, должно быть, в отместку Светке) тётя Люба вновь повела их в «Детский мир» перед отъездом и купила дочери самую дорогую, самую красивую куклу из всех имеющихся — Золушку в чудесном бальном платье розового цвета и серебряных туфельках.

Шурик любовалась куклой всю дорогу в электричке. Глядя на её сияющее лицо, тётя Люба старательно давила в себе ростки чернющей зависти, граничащей с ненавистью, по отношению к Светке. Девчонка дура, что с неё возьмёшь… Не она виновата в неудаче Шурика, а идиот оператор и не менее тупой режиссёр. Они сами не знают, что потеряли, отказав её дочери!

Светка тоже давила в себе зависть — по отношению к подруге и её кукле. Она утешала себя тем, что уже взрослая. До кукол ли ей скоро будет? Год, ну два — и всё… И всё же Золушка была невыразимо прекрасна, притягательна, великолепна…

Своими сбережениями Светка распорядилась следующим образом: купила за шестьдесят копеек диафильм «Старик Хоттабыч» для Тёмы и губную помаду («губнушку») для мамы — за рубль. На оставшиеся деньги она приобрела килограмм бананов — всем хватит, даже чтобы папу угостить.


Через пару дней в их квартире раздался телефонный звонок.

Светка совсем извелась за это время. Её то кидало в пучину отчаяния, то несло и мягко покачивало на волнах эйфории. Она передумала все возможные варианты: от «мне не позвонят, потому что я не подошла» — до «мои кинопробы увидели другие знаменитые режиссёры и теперь дерутся друг с другом за право первыми заполучить меня в свой фильм». Она боялась включать телевизор и радио, а также совершенно перестала слушать свои пластинки, чтобы не пропустить долгожданный звонок.

Как назло, мама — да и все домашние — делали вид, будто ничего не происходит. Будто и не ездила Светка в Москву ни на какие пробы… Папа, конечно, спросил для проформы, как оно там всё прошло. Мама же предпочла отмолчаться: то ли потому, что не хотела тешить дочь напрасными надеждами, питая её радужные иллюзии (ведь боль неизбежного разочарования будет очень острой), то ли потому, что изначально ко всей этой затее относилась как к блажи, которую просто необходимо перетерпеть. «Ну, поигралась в артистку — и будет!» — словно говорил её взгляд, устремлённый на девочку.