И приподняла один из тюков. Кире ничего не оставалось, как подхватить его с другой стороны. Тюки были тяжелыми, но не настолько, чтобы вдвоем они не смогли их поднять. Надо отдать должное, Комякова шла первой и, когда спускались по лестнице, основная тяжесть приходилась на нее.—лицо у нее взмокло и покраснело от напряжения, но она не жаловалась. Таким образом они спустили три тюка и погрузили в уже поджидающее у подъезда такси. Поехали. На Киру навалилась какая-то тупая покорность, и она даже не спрашивала, куда они едут. А приехали они на вещевой рынок в самом дальнем конце города на месте какого-то заброшенного стадиона. Над трибунами стадиона еще оскаливались лозунги былых времен, но часть букв уже исчезла и выглядели эти призывы примерно так: «ПУТЬ К КОМ..У», «ПАРТИЯ… НАРОД… ЕД…» или еще лаконичнее «П…Н…ЕД».Такая китайская грамота для человека непосвященного, но нечто вполне понятное для человека, прожившего в этой стране жизнь. Комякова приоткрыла дверцу машины и подозвала каких-то парней. Те немного поторговались, вытащили тюки и понесли, куда указывала Комякова. Нести было довольно далеко, за стадион, к длинному прилавку из досок, на котором разложена была всякая всячина от обуви до японских дешевых часов. Свободного места на прилавке не было, но Комякова вытащила какую-то бумажку и стала совать ее под нос по-очереди всем продавцам, в результате они потеснились. Сопротивление оказал только один – высокий, худой парень, торговавший часами. Тогда Комякова, как бы насквозь просверливая его глазами, произнесла длинную, витиеватую фразу, состоявшую исключительно из одних фамилий. Парень оторопел и, на всякий случай, тоже потеснился. («Кого это ты называла?» – спустя время спросила Кира у Комяковой. «А, - не все ли равно, - ответила Комякова легкомысленно. – Что в голову пришло.» Короче, «П… Н… ЕД». )

Комякова поместила Киру за прилавок, а перед ней разложила кофточки трех видов, распаковав один из тюков. Дальше Комякова то появлялась, то исчезала куда-то и надолго, а Кира все стояла и стояла за прилавком. Весеннее солнце стало припекать… Покупатели шли мимо, на ее кофточки никто не обращал внимания.

- Слушай, так не пойдет, - сказала Комякова в одно из своих появлений. – Во всем нужен профессионализм. Скромность, конечно, украшает, но не всегда и не везде. И не всех.

Она бесцеремонно подошла к двум каким-то девушкам и потащила к прилавку.

- Что ж вы от счастья своего отказываетесь? (Она так и сказала, нагло-таки – «счастья».) Ведь это же – писк! (Она так и сказала «писк».) Везли из Италии, по особым каналам. Вы знаете, девочки, что такое Италия? Италия – это солнце, это Рим, Возрождение, Леонардо да Винчи, Рафаэль. Италия – это стиль и вкус. А вам кусочек этой Италии достается почти бесплатно. – при этом она опять прямо-таки сверлила девушек своими вмиг потемневшими, почти черными глазами.

Киру такой натиск просто ошеломил – кофточки, имеющей отношение к Леонардо да Винчи и способные принести кому-то счастье, лежали перед ней мирно распластавшись на прилавке, бессильно протянув пустые рукава, и не издавали никаких звуков…

Девушки высокомерно посмотрели на Кирин товар, но кофточки стали рассматривать, а одну даже купили. Между тем, Комякова подтащила к прилавку еще двух покупателей. Торговля как-то пошла. И был момент, когда Кира как-то невольно, хоть все еще стесняясь, сама сказала какой-то женщине:

- Что вы, это же писк!

К вечеру Кира уже еле стояла на ногах. За весь день она съела два пирожка и выпила бутылку колы. Ноги, как будто налились свинцом, голова кружилась…

Уже дома Комякова протянула ей небольшую, хрустящую бумажку… Кира быстро умножила цифры, переведя устойчивую валюту в неустойчивые деньги – это была треть ее зарплаты. К себе она возвращалась совсем в другом настроении, откуда только силы взялись… И мечтала, мечтала, что если все будет идти, как сегодня, сколько всего она сделает для своей дачи. И вечерний город, за окном троллейбуса, еще вчера ей ненавистный, сейчас казался совсем другим, загадочным, полным новых волшебных возможностей… С мистической формулой «П…Н…ЕД».


Комякова вышла из коморки Вахтера и направилась к лестнице. Она поднялась на второй этаж, прошла по длинному коридору, заглядывая во все кабинеты. Людей было много, они сидели там, в этих кабинетах или проходили мимо нее с неизменно озабоченными лицами, но Варениной среди них не было. Не было ее и на третьем этаже. На четвертом она столкнулась с ней в коридоре. Варенина несла заварочный чайник.

- Извини, я очень занята, - сказала Варенина и направилась к одной из дверей.

Комякова пошла следом. Кабинет был переполнен. В основном, писали, примостившись по несколько человек за одним столом. Все курили и сизая дымка окутывала помещение. Варенина разлила чай по граненым стаканам и разнесла присутствующим. Те, отложили свои дела, и началось долгое, очень долгое, молчаливое чаепитие, напоминавшее, скорее, какую-то торжественную церемонию. Слышалось лишь неторопливое постукивание стаканов и звук проглатываемого кипятка. При этом лица у всех оставались озабоченными. Варенина собрала стаканы и направилась к выходу, Комякова опять пошла за ней.

- Извини, - сказала Варенина. – Я очень занята. Надо помыть стаканы и поставить чай.


- Они, как белки в колесе… - сказала Комякова.

Вахтер вытер тряпкой шероховатую поверхность стола, поставил два граненых стакана и насыпал заварки. И только после сказал:

- Значит, так положено.

- Я не хочу пить чай, - сказала Комякова, отодвигая стакан. – Здесь и так пьют слишком много чая.

- Это – церемония, - сказал Вахтер.

- Церемония – громко сказано, - сказала

Комякова. – Церемония у японцев или у китайцев. Церемония у англичан… А плеснуть в граненый стакан щепотку сена, залить кипятком и балдеть, это не церемония, а свинство,

- Это уж как получается, - сказал Вахтер. И он посмотрел на Комякову с таким выражением, как будто увидел ее впервые. – Вы-то откуда взялись?

- Не знаю, - сказала Комякова. – Мне это тоже хотелось бы знать.

- Просто так ничего не бывает, - задумчиво сказала Вахтер. – Во всем есть смысл.

- Вам виднее, - сказала Комякова. – Вы вот ключи не можете найти, там… все пьют чай. И вы считаете, в этом есть смысл?

- Конечно, - сказала Вахтер, - просто вы его не понимаете.

- А какой смысл в том, что я здесь?

- Этого я не понимаю, но он есть. Во всем есть смысл.

- Для министра вы какой-то слишком продвинутый, - сказала Комякова.

- С чего вы взяли, что я был министром?

- У меня отличная зрительная память, - сказала Комякова.

- Вы мне льстите, - сказала Вахтер. – Предлагаете довериться вашей зрительной памяти?

- Доверьтесь,- сказала Комякова.

- Вы еще не были в подвале? – спросил Вахтер.

- Зачем? – удивилась Комякова. – Я вообще не люблю подвалов.

- Возможно, для вас там будет что-то любопытное.

И он взял тяжелую связку ключей.

- Вы нашли ключи? – спросила Комякова.

- Это не те, - сказал Вахтер. – Это ключи от подвала.

…Они подошли к лестнице, - один ее пролет шел вверх, а другой, как и положено – вниз, в подвал. Дверь, ведущая в подвал, была оббита жестью. Ключ долго заедал, наконец, дверь отворилась. Вниз спускалась лестница, освещенная тусклыми лампочками. Вахтер, первым, стал спускать по ступенькам…

Лестничный пролет заканчивался площадкой, от которой расходилось несколько коридоров. Следующий пролет уходил дальше, вниз…

- Подождите, - сказал Вахтер. – Я отыщу мел.

- Зачем вам мел? – спросила Комякова.

- Здесь большие пространства… - уклончиво сказал Вахтер.

Он долго рылся по карманам и, наконец, нашел кусочек мела, обычного мела, каким учителя пишут формулы на школьной доске, и, по мере того, как они углублялись в лабиринт коридоров – один коридор переходил в другой, разветвлялся на несколько – ставил на стене маленькие отметины.

- Мы не заблудимся? – забеспокоилась Комякова.

- Нет, - сказал Вахтер.—Я знаю эти места. Это на всякий случай, для страховки.

Дальше коридоры сделались довольно узкими, вдвоем не развернуться – Вахтер по-прежнему шел впереди. Тусклые, желтоватые лампочки светили по бокам, отчего лицо его стало отливать желтизной. Они шли так довольно долго.

- Куда мы идем? – спросила, наконец, Комякова.

- Наберитесь терпения, - сказал Вахтер.

Коридор в который раз разветвлялся на два рукава, в этом месте Вахтер остановился. И тут, в этот самый момент, совсем рядом, близко, кто-то позвал ее по имени. Голос был мужской, незнакомый. Потом имя повторили.

- Вам туда… - сказал Вахтер, указав на один из рукавов коридора. – Идите, я подожду.

И Комякова, робея, пошла по коридору в указанном направлении. По-прежнему, тускло светили желтые лампочки, коридор не расширялся и не сужался, но она чувствовала вокруг какое-то изменение, словно стены, сжимавшие ее, стали не такими плотными, не такими конкретными, а чуть размытыми. Вдруг, и этот коридор, с вроде бы размытыми стенами, резко оборвался и она очутилась в огромном помещении под высоким куполом, напоминающим станцию метро. Действительно, это было что-то подобное, потому что с двух сторон платформы, в разные стороны то и дело, но не останавливаясь, проносились поезда. Платформа была пуста, только на одной из скамеек, ближайшей к ней, сидел человек и смотрел в ее сторону. Она подошла.

Лет сорока, изможденный, небритый, в какой-то замасленной, рабочей куртке… Но в лице его было что-то такое, что заставило ее вздрогнуть.

- Ну, - сказал человек. – Садись, - он опять назвал ее по имени и подвинулся.

Комякова села.

Она никогда его не видела, только на фотографиях в семейном альбоме, да и тех было всего несколько. (Вообще-то, он был революционером. Рассказывали, Комякова уже не помнила, кто и когда – молодость невнимательна, что готовясь к выступлениям, он за ночь мог выпить два самовара чая, и был до того красноречив, что слушавшие его люди, готовы были пойти за ним следом куда угодно. А он шел по следам Ленина, конечно, Ленина…) Комякова смотрела на него сбоку и узнавала строение своего собственного черепа.