Мужчины среди патологических лжецов попадаются редко. Как правило, это настоящие монстры — потому, что в совершенстве владеют обоими видами лжи. Они соединяют все вместе — и тогда получается кошмар. Мой любовник был именно такой патологический лжец. Он был настолько редкой и яркой особью, что очень долго я не могла раскусить в нем патологического лжеца! А когда раскусила, то пришла в шок! Мне попался редкостный экземпляр — на примере которого можно было защитить психологическую диссертацию. Или психиатрическую. Не знаю, как лучше. Поэтому я и сомневалась в его словах. Я чувствовала, что признание о его скорой женитьбе может быть такой патологической ложью.

Но знания не смягчали боль. Недаром говорят: чем больше знаний, тем больше боли. Несмотря на то, что я предполагала, что рассталась с ним навсегда, я не могла прогнать от себя его образ. Он остался со мной так, как будто ничего не произошло. Я поняла это уже на следующее утро.

А через несколько дней я шла по центральной улице города. Было четыре часа дня и на улице было много людей. Я шла по центру, одна. Подошла к середине квартала, когда сзади услышала шум. И, обернувшись, увидела, как на тротуар въехала машина.

Дальше все произошло очень быстро. Машина была темная, с тонированными стеклами и заграничными номерами. Резко дернулась вперед, рывок… машина пыталась сбить меня. Единственное, что меня спасло-то, что я очень быстро прыгнула в сторону. Кинувшись вбок, я не удержалась на ногах и упала на землю, больно ударившись спиной и правым бедром. Я все еще сидела (вернее, полулежала на земле) когда вместо того, чтобы быстро смыться, машина подъехала ко мне и остановилась. Остановилась буквально в нескольких сантиметрах от меня. Стекло со стороны пассажира (рядом с водителем) опустилось. Я увидела, что в машине находятся двое мужчин. Водитель и пассажир рядом. Рядом с водителем сидел….

Мой кошмар! Он посмотрел на меня в упор и ухмыльнулся. Потом — стекло быстро взлетело вверх. Еще секунда — и машина стремительно растворилась в огромном потоке движения. Ко мне подбежали люди. Парень из магазина поблизости, какая-то женщина. Меня спрашивали, сильно ли я ушиблась, и предлагали позвонить в милицию. Я сказала, что все в порядке и в милицию не нужно звонить. Они кричали, что, если б я не отскочила в сторону, то могла бы серьезно пострадать. Я сделала вид, что ни номера машины, ни людей, сидевших внутри, не запомнила. Мне помогли встать на ноги. И, перекошенная, я пошла прочь, ощутимо чувствуя все ушибленные части тела. Ушибы болели еще пару дней, а на бедре выскочил огромный фиолетово — бардовый синяк. Настолько большой, что я не могла одеть короткую юбку. Как ни странно, но именно боль от ушибов помогла мне разобраться в своих мыслях. Поняла, что водитель машины прекрасно видел, что я могу отскочить назад. Значит, меня не собирались убить. Меня просто хотели напугать. Зачем? Зачем, если я ему безразлична настолько, что он собирается жениться?! Вывод напрашивался сам собой, и он был один. Очевидно, сообщение об его женитьбе было очередной ложью.

Второй странный случай был так же примечателен, как и первый. Вечером одного дня мне позвонили друзья и пригласили присоединиться к ним в кафе. Когда я уходила из кафе в довольно шумной компании, было около полуночи. Мы проходили мимо моей телевизионной редакции. Все семь редакционных окон были ярко освещены. Разумеется, мне было очень интересно, в честь чего была устроена такая иллюминация… Я узнала об этом на следующее утро, первой. Когда я пришла на работу, мне заявили, что мою передачу на две недели убрали из эфира (это было два выпуска). Это было удивительно — потому, что программа, в которой я работала, должна была выйти и была заявлена в программе этим же вечером.

По секрету мне рассказали (рассказал человек, принимавший участие в самом процессе), что вечером в редакцию заявился один очень богатый предприниматель и закупил все эфирное время на две недели — эфирное время именно моей передачи. Под какую-то бессмысленную рекламу. Ему предложили другое время, но он настоял на том, чтобы время было именно мое. Сумма была настолько крупной, что руководство телеканала просто не могло устоять. И мою передачу выкинули из эфира. И ночью монтировали рекламу, которую вместо меня пустят вечером в эфир. На телевидение это были обычные вещи. Я спросила имя предпринимателя. По огромному секрету мне сообщили: этот человек работает на Юркова. Я была в потрясении. Настолько сильном, что даже не устроила истерики. Немного придя в себя, я попыталась расставить все по местам.

Он пытался сбить меня машиной. Он влез на мою работу и сделал пакость. Он мстит. За что? Ответ тоже напрашивался сам собой. Так шестилетние мальчишки дергают за косички девчонок. Намеренно причиняют боль тем, в кого они имели несчастье влюбиться. Способ ухаживания из детского сада. Даже хуже, чем полный бред. По идее, я должна была плакать, но мне было смешно. Смех породил легкость. Легкость заглаживала старые раны. Ложь. Сообщение об его женитьбе была полная ложь.

Много позже, когда раздробленные дни того месяца проскальзывали мимо глаз как мыльные пузыри, когда от хронической памяти проведенных в закулисье часов остались только яркие вспышки сознания, сполохи, много позже, когда исчезали радужные ореолы вокруг моих глаз — тогда, именно тогда пришло это скрытное желание — тихонько замереть в пустоте и навсегда раствориться в каменном монолите окружающих тебя стен. Тихо и просто втягивая голову в плечи.

Я поступала не так. Я все делала не так. И когда я смотрела по утрам на себя в зеркало, я поражалась ужасающей пропасти смотрящих на меня глаз. Чужих глаз — словно провалы. Тогда я впервые стала понимать, что такое настоящая боль. Яркий рыхлый колодец уносящего в никуда света.

Я окружала себя ограненными жизнью людьми, прошедшими тщательную обработку и полировку. Сверху — вроде бриллиант, внутри — разлагающаяся гниль. Так окружают себя пустыми стаканами после бурного праздника. Эти люди, вызывающие зависть у окружающих, для меня были посредственны и смешны. Мои наряды были полны фальшивого блеска и боли. Я знала, что очень трудно искать следы боли в сияющих складках парадных одежд… Не догадываясь о том, что каждый шаг, как в сказке, приближает полночь.

Пробираясь сквозь трущобы человеческих лиц, каждый раз я искала его в этой толпе. Я выходила на улицы, чтобы его искать — и чтобы никогда не найти. Я искала только одного крошечного мгновения: мелькнувший взгляд, беглая тень… Мне хватило бы этого, чтобы надолго приложить такое дорогое воспоминание к своему сердцу.

Я искала его во всех разукрашенных кафе и барах центральных улиц. На площадях в модных магазинах и дорогих ночных клубах. На закрытых и опустевших к осени пляжах и молчащих тупиковых проулках. На автомобильных стоянках — везде, везде… Чтобы никогда не увидеть. И жалкое понимание этой страшной истины свисало с моих плеч как рванные, вышедшие из моды лохмотья. И в то же время не существовало такой силы, которая заставила бы меня «случайно» пойти в те места, где я действительно могла его найти.

Город готовился к фестивалю. То грандиозное зрелище, которое обещали провести организаторы, надолго должно было войти в историю города. Три дня блестящего шоу с участием самых лучших и модных артистов. И все это — на центральной площади, открытое для всех. Зрелище должно было порадовать всех — и особенно неимущую часть населения, то есть студентов и молодежь.

За неделю до сценических мероприятий железнодорожными вагонами перегнали тонны сценической, звуковой аппаратуры и строительных материалов. Площадка, которую собирались устроить на центральной площади города, по суммам, затраченным на ее изготовление, должна была действительно соответствовать лучшим сценическим стандартам. Такое зрелище я не могла пропустить. Я уговорила своего умного и лояльного шефа устроить мои съемки за кулисами абсолютно всех происходящих концертов. И дать мне хорошего оператора, который сделал бы замечательные кадры. Взамен я обещала «потрясти мир» и продать передачу на один из центральных каналов. Впоследствии так и произошло.

Передача получилась потрясающей и шеф продал ее несколько раз. Несмотря на то, что я мечтала о профессиональном успехе, мне даже в голову не могла прийти мысль, что в моей жизни способно произойти что-то еще, способное отодвинуть на второй план, обесцветить и сделать абсолютно не важным этот профессиональный успех. В мою несчастную больную голову даже не закрадывалась мысль о том, что в шипящем свете концертных лазеров я могу снова увидеть пустые глазницы своей судьбы. Пустые глазницы, напоминающие взгляд смерти.

Но тогда я даже не думала обо всем этом. Тогда я бегала в пресс — центр мэрии и бесконечно пересчитывала километры городских улиц.

Холод обрушился на город, как жестокий, тупой удар из — за угла. Заморозив теплые окна жилых домов, и заставив намертво качаться на ветру пустые, обледенелые ветки. Что-то словно медленно умирало в душе с каждым упавшим с ветки листком. Замерзало, превращалось в ледяной сгусток и падало на застывшую, замеревшую землю.

Жар, подгоняющий меня изнутри, был настолько могуч, что я просто не замечала того, что на мне одето. И только когда холод, как тупой удар в грудь ржавым ножом, перерезал мои жилы и вены, я обнаружила, что хожу в шелковой легкой кофточке, и сразу превратилась в ледяной комок. На том самом ветру, который, словно бешенный зверь, насквозь продувал каждую мою клетку. Свинцовые, тяжелые волны моря обдували берег миллионом соленых брызг. Они были созвучны этим сбивающим с ног потокам холодного воздуха, уносящим никуда — в полном смысле этого слова, за темнеющий горизонт, где даже птицы превращались в ледяные комки. Вся земля казалась плоской. Будто все обрывалось за этим морем и не существовало на свете никаких других морей. Только обрывистая дорога в ад, куда проваливались корабли и люди.

Когда я заметила, что в город пришел холод, было слишком поздно. Первые признаки болезни пришли почти незаметным жаром в ладонях и свинцовой тяжестью в ногах. Да еще сухие комки кашля поселились в побледневшем от боли горле. Боли оттого, что постоянно, до спазм я кого-то очень звала по ночам…