Я всегда стремилась к тому, чтобы быть лучшей. Доказать это составляло для меня огромный смысл. Я усиленно боролась за место под солнцем и всегда сгорала в этой борьбе. Меня никто не бросал. Это я уходила. Уходила сама, потому, что считала так. Я всегда хотела быть лучшей. И сравнения с кем-то не могла простить. Может, это было глупостью, но мне было бы намного легче, если б я застала объект своей любви в постели с другим мужчиной. Мужчину (гомосексуальный опыт) я могла простить. Женщину — никогда. Не умевшая лгать, я не терпела лжи другого человека. И не умела забывать. Даже если бы я простила, то не смогла бы забыть.

В ту ночь, проснувшись от боли, я вдруг почувствовала эту странную психофизическую несовместимость с моим кошмаром. Если мы не совместимы настолько, что для него измена — обычное дело, а для меня — жизненный кошмар, зачем я к нему так стремлюсь? Зачем так хочу вернуть наши отношения, если он живет с кем-то? По самому больному месту меня ударил именно этот человек. Человек, которого я любила. В три часа ночи в постели я чужим мужчиной я поняла, что отомстила себе. Отомстила себе за боль. За ненависть. За отчаяние. За собственную обиду. Поэтому я должна его вернуть.

Под утро я вернулась домой. Как возвращалась всегда — откуда-то ни было и во что бы ни стало.

Но прошло очень много мучительных, долгих, раскаленных дней, прежде чем я действительно сняла телефонную трубку. Было очень много ночей, в которые я сражалась с присевшими на край моей постели демонами. А из темноты каждый раз выплывало лицо, калеча мою душу и застревая в ней как кровоточащий, воспаленный нарыв. При дневном свете моя логика поражала: я отомстила себе за то, что он меня обидел, причинил боль, а теперь я умираю от желания его вернуть! Я отомстила себе за то, что он посмел меня обидеть!

При дневном свете я с такой логикой я казалась себе умственно отсталой. Но потом приходила ночь. Демоны осаждали мою постель, и я не могла с ними спорить. И в окружающем ходе вещей я не хотела ничего изменить.

В темные минуты бессонницы, сидя на краю кровати, я обхватывала обеими руками собственное тело, в котором от отчаяния болела каждая клетка, и думала о незыблемом праве любимых рук, дающих не счастье, а унижение. Мое тело жаждало именно его рук — с такой жгучей, невыносимой силой, от которой хотелось выть волком или просто истерически орать — громко, во весь голос. В эти мучительные, иссушающие минуты тоски я разменивала каждую ночь как трагический сон, разрывая одновременно свое тело и душу. Я замирала от восторга, представляя, что будет, когда мое тело соединиться с его телом. А моя душа (мне так хотелось в это верить!) с его душой! Тогда, именно тогда, в горьких спазмах судорожных ночных часов впервые поняла, что люблю его. До безумия. И что это не оскорбленное самолюбие, не легкое увлечение или тоска. Я люблю его в ослепляющем отчаянии накатывающих на меня спазм. И это прочное и глубокое чувство. Судорожно ворочаясь на ставшей раскаленной постели и глотая воздух как рыба, выброшенная на песок, я ловила себя на мысли, что так неожиданно стала взрослой. Я стала взрослой женщиной потому, что познала боль.

Он был моей мечтой, моей жизнью и моим Богом, и именно этому призраку я отдавала всю свою исстрадавшуюся душу, пытаясь рваться к нему не только всем телом, но и душой. Остальные? Все остальные? Ласки всех остальных скатывались с моего тела словно грязные мыльные пузыри. И мне казалось, что я всегда принадлежала ему потому, что он был единственным мужчиной в моей жизни. Эта иссушающая любовь сделала меня невинной. Я была целомудренна, скромна и прекрасна, как строгая девственница, воспитанная в монастыре. Я собиралась всю жизнь хранить верность своему единственному мужчине. Глупому и грубому оттого, что он упорно отказывался дар моей души замечать.

И каждую ночь, просыпаясь как от резкого толчка в грудь от болезненного приступа воспоминаний, я садилась на кровати и обхватывала руками колени, сгоняя со щек тонны горьких, соленных слез. Я рвала свою душу в полном бессилии прикоснуться к телефонной трубке. В эти ночи мне стал сниться ужасный сон.

Я бесконечно металась по темному, пустому, вымершему городу. Я вбегала в пустые дома, в какие-то брошенные квартиры в поисках действующего телефона, пыталась найти телефонные автоматы на улицах. Но из каждой трубки гробовое молчание ранило мою душу и утрировало боль, превращаясь в застывшие холодные звезды. И я просыпалась в полном отчаянии от ужаса, что больше не найду его — никогда…. Я отдала бы все на свете за одно только мгновение его увидеть. За час, проведенный с ним, я с легкостью бы подарила десять лет своей жизни.

Но утром — наступал новый день и нужно было куда-то идти, теряясь в сковавшей меня панцирем холодной тоске. Чтобы не сойти с ума, я зарывалась в холодные изломы вечерних улиц и бесконечно видела его отражение в каждой точке дрожащего света на мостовой, в каждом оконном стекле… И очень удивилась бы, если б мне кто-то сказал, что во всем этом он не отражался никогда.

Очень странно, но я не запомнила утро, в которое из моей жизни уехал Сергей. Все, что осталось-только скученные, не связные друг с другом обрывки. Очень холодный дождливый рассвет… Я не поехала провожать его в аэропорт. Мы быстро — по — скорому, попрощались в гостинице. Быстро потому, что он опаздывал на самолет, а я уже воспринимала его как равнодушный обрывок жизни. Я зашла к нему в гостиницу (вернее, он насильно затащил меня), чтобы попрощаться, но ничего особенного между нами не было. Только холодные, все объясняющие и все прощающие поцелуи. Может быть, он даже целовал меня искренне. Но, не испытывая ничего, я застыла как статуя, относясь к нему так, как будто его нет.

— Тот, кто однажды тебя увидел, больше никогда не забудет….

Я кивала, со всем соглашаясь «ты можешь со мною проститься, но не сможешь меня забыть…» И говорила я эти слова не ему — случайному, ничего не значившему в моей жизни Сергею, а другому, единственному и любимому, тому самому, с которым можно проститься, но невозможно забыть… Чужой, немножечко хриплый от осени голос пел откуда-то сверху о том, что я — единственная для него, а я рассеянно смотрела в окно, не понимая, что происходит — день или холодный ранний рассвет.

На его щеках отпечатками оставались дневные тени спрятанного осеннего солнца, исчезающего словно вечность в пожелтевшей и опавшей листве. Он сел в такси, продолжая говорить о том, что теперь не сможет без меня жить и будет звонить, писать, ждать… А я провожала его до самого выхода или входа, равнодушно, словно немая деталь фрагмента в навсегда исчезающем мираже. Только одной реальностью представала окружающая жизнь — телефонной трубкой, к которой я пока не могла прикоснуться. Но в будущем собиралась преодолеть этот барьер.

Я не знаю, на что похож аэропорт, когда провожаешь не любимых. Кроме меня и моей боли больше никто не существовал на этой земле. Только время, растянутое, как липкий сироп, застывало в моих волосах и обрывком тонкой паутины падало на мои плечи.

Помню тот вечер так же хорошо, как и всё остальное. В череде моих любовных воспоминаний он занимает свое определенное место. Может, потому, что этот телефонный звонок я сразу связала с ним. А может потому, что я не смогла забыть охвативший меня тогда ужас.

Было два часа ночи. Раздался телефонный звонок. Я расслышала его сквозь сон и сползла с постели.

— Грязная сука, ты пожалеешь о том, что сделала…

Мужской голос был хриплым, свистящим… Мне пришло на ум, что кто-то намеренно изменяет звук.

— Кто это? Куда вы звоните?

— Тебе, сука, звоню. Ты пожалеешь о том, что ты сделала. До конца жизни будешь платить.

Я перепугалась и заорала:

— Кто вы? Что вам нужно?

— Впрочем, — не отвечая, продолжал голос, — жить тебе осталось совсем недолго. Я позвонил просто тебя предупредить. Тебе осталось жить всего несколько дней, если ты не умеешь себя вести. А ты не умеешь себя вести и даже не соображаешь, грязная сука, что ты сделала. Ты унизила и оскорбила одного человека. И этот человек собирается тебе за все заплатить.

Я заорала еще громче:

— Кто этот человек? Что я сделала?

Голос зашипел совсем мерзко:

— Ты пожалеешь, сука… Обо всем пожалеешь…

На другом конце провода повесили трубку. Прибежали разбуженные домашние — на мой крик.

Утром я позвонила одному своему другу, работающему в детективном агентстве. Он внимательно меня выслушал, потом сказал:

— Знаешь, телефонный звонок с угрозами — это уже серьезно. Если ты хоть немного предполагаешь, от кого могут исходить эти угрозы, попробуй ему позвонить.

— Какого черта?! — взвилась я, — он устраивает эти звонки, а я буду унижаться?!

— Знаешь, это серьезно. Может быть, этот человек не совсем нормален психически. Но если есть возможность уладить все мирным путем, надо ею воспользоваться, и только потом принимать крутые меры. Попробуй ему позвонить.

Не совсем нормален психически… Я вспомнила фотографии с изрезанным телом девушки. Как ни странно, но в этот раз воспоминание оставило меня равнодушной. Наоборот — словно придало остроты то, что я играю со смертью. Незабываемый колорит… Не совсем нормален психически! Мой знакомый даже не предполагал, насколько.

Я сказала, что попробую, но, закончив разговор, решила никуда не звонить. То, что я пережила потом, больше напоминает избитую сценку дешевой детективной истории. Темная улица… Шаги, звучащие за спиной… Может быть, этот человек просто хотел вырвать у меня сумку… Я очнулась лицом на земле, с горящей от удара спиной. Кто-то очень сильно ударил меня в спину, толкнул и я упала. Кажется, я кричала… Кажется, ко мне бежали какие-то люди… Я не помнила, как добралась домой. Дома я сказала, что у меня хотели вырвать сумку, поэтому напали на темной улице. Какой-то бомж. Толкнул, очень сильно ударил в спину, я упала. Но сумку не успел схватить. Кажется, мне говорили, что нужно заявить в милицию, но я отказалась — сумку ведь не украли. И ничего особенного (кроме моего падения) не произошло.