— Именно поэтому он не хочет на мне жениться? Это его сознательное решение! Он говорил то, что думал!

— И снова — собачья чушь! Он сказал это для того, чтобы подействовать тебе на нервы! Чтобы ты разозлилась!

— Он не имел права меня оскорблять. Тем более — так унизительно!

— А он считает, что оскорбила его ты. Вообщем, заканчивай этот детский сад. Все разрешится со временем.

Я пожалела о том, что завела этот разговор.

Ослепительная феерия — звука и света… Сумерки, похожие на дымчатый сапфир… Мне казалось: я протягиваю руки к солнцу и навсегда ухожу с этой планеты — в прозрачную мглу прекрасной, как утренняя роса, любви.

Огни. Я знала: с любовью прощаются как с драгоценностью. Я знала: нужно прощаться заживо, улетая в бесконечную, расступающуюся перед тобой мглу… Заживо. Я улыбалась. И с моего лица медленно слезали розовые куски кожи, обнажающей воистину то, что я никогда не посмела сказать… В электрическом вихре я не замечала легкую испарину на ладонях, выступающую, как пятна крови. И когда туманная дымка ослепляющего цвета задела оболочку зрачков, я знала: в моих ладонях тает, навсегда уходит от меня что-то мягкое и очень прекрасное. Моя любовь плакала отчаянными каплями крови, медленно сползая вместе с улыбкой с кожи моего лица. И было больно, очень больно — словно мне ампутировали огромную часть души.

Моя любовь истерически плакала в бликах слепящего электрического света, и я повторяла по слогам имя человека, с которым мне никогда в жизни больше не суждено встретиться. Два имени, которые никогда не свяжутся вместе — Лена и Леонид. Он исчезал из моей души черными, засохшими каплями не пролитой крови и моя душа застывала как бездомная, бездорожная нищенка, потерявшаяся на ледяном зимнем ветру. Потому, что наступила зима, а я не заметила это сквозь судорожные переплетения пальцев. Моя любовь догорала в электрических огнях погруженного в темноту города, и только истина о безвременной кончине моей души ясно и реально представала передо мной голыми ветками, качающимися на холодном зимнем ветру.

Есть такое особенное состояние сознания, когда человеческая душа, устав от постоянной боли и оскорблений, медленно застывает и коченеет в неразличимости часов, времен года и дней. Устав от бесконечного плача, я не замечала ни времени, ни часов, ни дней.

Боль бывает разная. Раньше мне казалось: самые нестерпимые страдания вызывает измена или смерть. Теперь я знаю: самые нестерпимые страдания вызывает надежда. Надежда о том, что никогда не может произойти. Надежда убивает страшней пистолета или острого ножа. Человек, убитый надеждой, навсегда излечивается от терзающей боли, но на место отпустившей его боли через некоторое время приходит самое страшное — пустота. Человек не может больше ни любить, ни ждать. И в жизни не остается ничего, кроме темной пустоты. Я до сих пор не могу понять, почему любовь способна вызвать такую пустоту. Может, это инстинкт, а может, просто закон природы. Человек появляется на свет только для того, чтобы страдать… Уходя из одной грани отношений, любовь уходит навсегда, оставляя за собой море разочарования в огромной, словно выжженной пустыне. Позже, много позже, когда немного заживут раны, пустота превратится в шрам.

И был телефонный звонок. В то время, когда, прощаясь с собственной душой и любовью, я смотрела на голые ветки, коченеющие вместе с моей душой на ледяном зимнем ветру. И голос, узнанный с первых секунд… Чужой голос…

— Ты приедешь?

— Я не знаю. Может быть.

Не помню, кто первый бросил трубку. Кажется, обрадовавшись моей неуверенности, он начал произносить целый поток слов, ничего не меняющих в моей судьбе… Принимая в одно ухо, я сразу же выпускала в другое. Эти не значащие ничего слова застывали на оконном стекле.

Тогда я подумала: если бы он, мой кошмар, подал бы мне хоть один знак навстречу, я поползла бы к нему на коленях. Я безнадежно ждала его — столько времени. Неужели все это время было лишь пустотой? Жить с кем-то или не жить — мне было без разницы, я все равно была мертвой — для всех остальных мужчин, от того, что никого, кроме моей кошмара, не видела в своей судьбе.

Дня через два я неуверенно бросила (когда он перезвонил), что приеду…

— Это правда? Ты приедешь?

— Приеду… — ответила так, потому, что мне было все равно.

— Знаешь, я люблю тебя, — самый обычный голос. Так принято говорить «с добрым утром», но про любовь…

— Я рада это услышать… — такой же безжизненный тон.

— Когда именно ты приедешь?

— Через месяц или два — как только разберусь с делами…

— Это слишком долго. Я не могу столько ждать.

— А когда ты хочешь?

— Максимум — дней через десять.

— Это невозможно.

— Все возможно. Пожалуйста, как можно раньше купи билеты. Я пришлю деньги…

— Деньги мне не нужны.

— Билет покупай только в одну сторону.

— Можно задать вопрос?

— Ради бога!

— В качестве кого я буду жить у тебя?

— В качестве моей жены.

— Ты делаешь мне предложение?

— Конечно. Надеюсь, ты не возражаешь стать моей женой?

— Ты не оставляешь мне другого выбора.

— Меня не устраивает такой ответ.

— Какой ответ ты хочешь услышать?

— Я выйду за тебя замуж, Сереженька.

— Я выйду за тебя замуж…

— А ласковое слово?

— Потом.

— Очень хорошо. Разумеется, я не предлагаю тебе спешить. Поживем, присмотримся друг к другу, а там, если все будет хорошо, через несколько месяцев распишемся. Приедем в гости к твоим родителям.

Я слишком устала, чтобы возражать… У меня не было сил. Я поняла всё только потом, когда проснулась на следующее утро. Столько ждать одного человека (со всеми его недостатками, отнюдь не принца), а потом проснуться невестой другого? Другого… У меня не было сил жить, говорить, обсуждать… Я могла только смотреть на окружающих — молча, не видя. И прощаться с пятью минутами, которые оставались до счастья моей любви.

Я позвонила моему кошмару в тот страшный день, когда рассказала родителям, что выхожу замуж. Когда, рассказав, почувствовала, что навсегда высыхает мое сердце. Много позже я спрашивала себя: зачем я это сделала? Спрашивала только для того, чтобы снова не найти ответ. Наверное, я была законченной мазохисткой. И вместо загса мне следовало отправляться в психдом. Унижения и боль нельзя причинять не только другим, но и себе…

Я не знала, что хочу пробудить в его душе жалкой, сентиментальной добротой расчувствовавшейся дуры. Ослепшая в дебрях своих ненормальных фантазий, я твердо верила: он вернется. И ни разу не спросила себя: зачем? Зачем он вернется? Для какой цели? Снова мучить меня? Делать своей жертвой? Зачем?

Я не стала бы звонить ему ни за что на свете, если бы… я понятия не имела: если бы — что? Тогда что-то смутное, неясное, на подсознательном уровне все — таки рвалось, пробуждалось к жизни, когда прикасалась пальцами к сверкающему глянцу телефонной трубки, не понимая, что прикасаюсь к пустоте. Тогда мне казалось: чем еще, если не любовью, можно объяснить пожирающие меня чувства? Хаотическую, пульсирующую страсть, бешено кипящую в моей крови? Мгновенную потерю пульса и слабость в ногах, как только я произносила его имя? А главное — способность всё снести от него и за это простить. Я думала: это и есть любовь, огромное и светлое чувство, позволяющее подставить любую щеку для побоев и унижений. Благословлять за боль и целовать руки своему врагу. Принимая горе и унижение как благоденствие и избавление. Мне казалось: только любовь способна все это выдержать и простить. Я видела всю ситуацию только с одной стороны. Не понимая, что не способность ударить и есть истинная сила настоящей любви! Не зная, что истинная любовь намеренно не причиняет страданий. Мне было не с чем сравнивать. Я ничего не знала о настоящей любви. И если сейчас меня кто-то спросит, что такое любовь, я отвечу: любовь — это когда нет унижения и боли, и нет стремления причинять боль любимому существу. Там, где унижают и калечат человеческую личность, нет места никакой (настоящей, фальшивой) любви.

Мужество часто заключается в том, чтобы идти до конца. Даже если не знаешь, каким будет этот конец.

— Мне нужен Леонид Валерьевич.

— Кто его спрашивает? — равнодушный голос парня — его секретаря.

— Знакомая.

— Как ваше имя?

— Я сама ему представлюсь.

— Извините, но если вы не назовете свое имя, я соединить не могу.

Черт бы тебя, гадину, побрал! Мне не оставалось ничего другого-только сказать:

— Лена.

— Я узнаю, будет ли он с вами говорить.

— Слушаю.

Его голос… Я осталась без дыхания за какую-то долю секунды. Так происходило всегда, когда я слышала его голос. Смутное отчаяние словно стерло воздух.

— Здравствуй…

— Ты что, не могла раньше позвонить?

— ?!

— Я жду твоего звонка уже достаточно долго! С твоей стороны это хамство, заставлять меня столько ждать!

— Мог бы сам позвонить.

— Не мог! Я ждал, когда ты одумаешься!

— А я должна была одуматься?

— Должна!

— Ладно. Считай, что я одумалась. Вообще я звоню сказать тебе одну очень важную вещь….

— Хорошо, я сегодня приеду.

— Нет. Я не хочу, чтобы ты приезжал.

— Это уже слишком! Что, вообше никогда?

— Нет, конечно! Но… в другой раз, не сегодня. Я предпочитаю сказать это по телефону…

— Говори.

— Ты не хочешь ко мне вернуться?

— Это все, что ты хотела сказать?

— Нет. Я выхожу замуж и уезжаю. Но я не хочу выходить замуж. Все, что я хочу, просто быть с тобой. Одно твое слово — и свадьбы не будет. Если ты этого захочешь.

— Я ни с кем не собираюсь встречаться серьезно… — его тон стал ледяным.