— Так это что, я тебя две недели не увижу? — взвизгнула Лола.

Филипп, должно быть, почувствовал угрызения совести, потому что почти сразу согласился взять ее с собой на съемки «Госпожи аббатисы». Лола была так довольна, что даже не стала возмущаться решением Филиппа не ездить к ее родителям на День благодарения, сказав себе: в конце концов, вместе они совсем недолго, еще рано проводить праздники в семейном кругу. Лола и сама не хотела бездарно тратить время на Инид: по сложившейся традиции Филипп водил тетушку на нудный ленч в клуб «Столетие». Однажды он повел туда Лолу, но, увидев посетителей, средний возраст которых переваливал за восемьдесят, мисс Фэбрикан пришла в ужас и мысленно поклялась — больше в этот клуб ни ногой. Поэтому она с удовольствием съездила в Виндзор-Пайнс, встретилась с подружками и до трех часов ночи в субботу хвасталась фотографиями квартиры Окленда и своими снимками с Филиппом. Одна из ее подруг была помолвлена и планировала свадьбу, другие еще заманивали бойфрендов в брачные сети. Девушки смотрели на снимки Филиппа, квартиры и дома на Пятой авеню и завистливо вздыхали.

Это было три недели назад, а теперь на носу Рождество, и Филипп наконец назвал день, когда они пойдут на съемки сериала. Два дня Лола тщательно готовилась: сходила на массаж, нанесла автозагар, вызолотила отдельные пряди своих темных волос и купила платье от Marc Jacobs. После покупки сразу позвонила ее мать с вопросом, неужели дочь в самом деле оставила две тысячи триста долларов в бутике. Лола возмутилась, что за ней шпионят с помощью кредитной карты, мать и дочь поссорились — а такое с ними случалось крайне редко, — и Лола бросила трубку. Впрочем, мучимая раскаянием, она тут же перезвонила. Битель едва сдерживала слезы.

— Мама, что случилось? — настаивала Лола. Когда мать не ответила, она в панике выпалила: — Неужели вы с папой разводитесь?

— Нет, в этом плане у нас с твоим отцом все в порядке.

— Так в чем же дело?

— Ох, Лола, — вздохнула Битель, — поговорим об этом, когда ты приедешь домой на Рождество. А пока будь поэкономней.

Это была очень странная для Битель фраза, и Лола нажала «отбой», вконец озадаченная. Однако вскоре она решила, что для паники нет причин. Мать вечно расстраивалась из-за денег, но неизменно преодолевала свою скупость и, чтобы задобрить Лолу, покупала ей какой-нибудь милый пустячок вроде очков от Chanel.


Тем временем Филипп сидел в парикмахерской на углу, и мастер подравнивал ему каре. Уже тридцать лет Окленд ходил в этот салон на Девятой улице, в двух шагах от Пятой авеню. В семидесятых сюда заглядывала его мать; тогда клиенты и мастера ставили кассеты с музыкой в огромный здешний бумбокс и нюхали кокаин. Владелец салона был близким другом матери Филиппа, излучавшей флюиды очаровательной беспомощности, что побуждало окружающих всячески заботиться о прелестном существе. Обладательница трастового фонда, Анна отличалась еще и редкой красотой, но в ней был какой-то надлом, что лишь странным образом усиливало ее обаяние. Ее самоубийство в 1983 году никого не удивило.

Владелец салона по имени Питер делал Филиппу одну и ту же стрижку много лет. Он уже почти закончил, но Окленд тянул время. Зная, что Питер недавно вылечился от рака и возобновил ежедневные занятия спортом, он завел об этом разговор. Затем они побеседовали о доме Питера в горах Катскиллс и о том, как изменился их район Манхэттена. В глубине души Филипп жутко боялся предстоящего визита на съемочную площадку и неизбежной встречи своей прежней любимой и новой любовницы. Существует четкая разница между любимой женщиной и любовницей: первая считается уважаемой и благородной, вторая — временной и заурядной, а если речь идет о Лоле, то она еще и постоянно ставит его в неловкое положение.

Неприглядная реальность колола глаза. Чего стоил, например, обед с югославским режиссером. Обладатель двух «Оскаров» оказался глубоким стариком, пускающим слюни из дряблого рта. Его русская жена, одетая в золотое платье от Dolce & Gabbana (лет на двадцать моложе мужа — примерно та же разница, как у него с Лолой, прикинул Филипп), кормила режиссера супом с ложечки. Кинодеятель оказался брюзгой и грубияном, его жена — ходячим анекдотом, но все-таки югослав был живой легендой, несмотря на старческие причуды и глупую супругу, поэтому Филипп держался с глубочайшим уважением в продолжение всего обеда, которого ждал несколько месяцев.

Лола, напротив, вела себя отвратительно. Во время долгой беседы, когда режиссер объяснял суть своего очередного проекта (фильм о малоизвестной гражданской войне в Югославии в тридцатые годы прошлого века), Лола не отрывалась от своего айфона, рассылая текстовые сообщения, и даже ответила на звонок подруги из Атланты.

— Выключи сейчас же, — прошипел Филипп.

Обиженно взглянув на него, Лола подозвала официанта и заказала водку с «Джелло», объяснив сидящим за столом, что не пьет вина, поскольку вино — это для стариков.

— Прекрати, Лола, — одернул ее Окленд. — Еще как пьешь. Ты всегда делаешь то, что делают все.

— Красное я не пью, — возразила она. — А сейчас мне нужно что-нибудь покрепче, чтобы досидеть до конца этого обеда.

Затем она спросила режиссера, снял ли он хоть одно популярное кино.

— Популярное? — удивился старик. — Чито есть это?

— Ну как же, — ответила Лола, — кино для нормальных людей.

— А чито есть нормальные люди? — спросил оскорбленный в лучших чувствах режиссер. — Может, мои вкусы есть слишком сложны для молодой леди вроде вас?

Старик и в мыслях не имел сказать что-то обидное, но так уж вышло — языковой барьер и все такое, вот Лола и не упустила повода прицепиться.

— Это как же понимать? — начала она. — Я считаю, искусство предназначено для всех. Если люди не понимают кино, тогда зачем оно нужно?

— Вот в чем проблема Америки, — сказал режиссер, поднося к губам бокал вина. Испещренная коричневыми пятнами рука дрожала так сильно, что полбокала он расплескал на стол. — Избыток демократии — это гибель для искусства.

Остаток вечера сидевшие за столом Лолу попросту не замечали.

Возвращаясь домой в такси, Лола кипела от ярости, подчеркнуто отвернувшись к окну и теребя волосы.

— Что опять не так? — со скукой в голосе спросил Филипп.

— На меня никто не обращал внимания!

— Что ты имеешь в виду?

— Меня игнорируют, Филипп! Если я не ко двору, для чего меня всюду с собой таскать?

— С тобой бы все нормально общались, не сделай ты того глупого замечания по поводу фильмов этого югослава.

— Да он просто унитаз на подтяжках, кому нужно его кино? Ах, пардон, — ядовито поправилась она, — его фильмы!

— Он гений, Лола. Ему присуще своеобразие. И он по праву пользуется всеобщим уважением. Тебе надо научиться с почтением относиться к таким людям.

— Ты опять меня критикуешь? — завелась Лола.

— Я говорю, что ты в состоянии усвоить пару простейших жизненных истин!

— Слушай, Филипп, если ты еще не понял, я не признаю авторитетов. Мне плевать, какие у кого достижения. Я не хуже их, ясно? Да будь у него хоть три «Оскара»! Неужели ты считаешь, что награды ставят кого-то выше других?

— Да, Лола, я так считаю, — ответил Филипп.

В дом они вошли в полной тишине. Впрочем, эта размолвка тоже закончилась сексом. Лола знала: когда Филипп сердит на нее, ей обязательно удастся отвлечь его внимание новой сексуальной уловкой. В тот вечер она вышла из ванной в трусиках с вырезанной ластовицей, выставив эпилированный воском лобок — любовнику «на закуску». Филипп не устоял перед искушением, и на следующее утро все стало как раньше.

Филипп покачал головой, вспоминая Лолу. Парикмахер прошелся щеткой по его пиджаку, стряхивая срезанные волосы. В этот момент Филипп увидел за окном проходившего мимо Джеймса Гуча. Филиппа передернуло — еще один собрат по перу. Когда же это кончится? Сглазили его, что ли? Они с Гучем много лет прожили в одном доме и всегда сосуществовали самым мирным образом — не замечали присутствия друг друга. Но после достопамятной встречи в Paul Smith Окленд натыкался на Гуча чуть ли не каждый день. Он не собирался сближаться с соседом, но все яснее видел, что этого не избежать: типы вроде Гуча липнут тем настойчивее, чем решительнее их отталкиваешь. Вот и сейчас Гуч заметил его над выставленными в окне париками и, не в силах скрыть удивления, вошел в салон.

— Как поживаете? — радостно спросил он.

Филипп кивнул, стараясь избежать разговора. Если он заговорит, сосед не отвяжется.

— Не знал, что здесь и мужчин стригут, — сказал Джеймс Гуч, оглядывая фиолетовые бархатные кресла и драпировки с бахромой.

— Сто лет тут мужской салон, — буркнул Филипп.

— Как близко от дома! Может, я тоже буду сюда ходить, а то по старой памяти езжу к мастеру в Верхний Уэст-Сайд.

Филипп вежливо наклонил голову в знак одобрения.

— Там мы жили раньше, — продолжал Джеймс Гуч. — Жена спасла меня от однокомнатной квартиры и раскладушки. Если бы не Минди, мы до сих пор ютились бы в Верхнем…

— Ну, вы преувеличиваете, — перебил Филипп, вставая.

— А вы? — не отставал Гуч. — Вы всегда жили в центре?

— Да, я всю жизнь прожил в доме номер один, — ответил Филипп. — Я здесь вырос.

— Прекрасно, — восхитился Джеймс. — Кстати, как вам Райсы? Пол Райс, по-моему, большой засранец. Треплет нервы моей жене, устанавливает у себя аквариум на две тысячи галлонов…

— Я не привык вникать в размолвки соседей, — сухо сказал Филипп. — Это прерогатива моей тетушки.

— Вы, кажется, знакомы с Шиффер Даймонд? — сменил тему Джеймс. — И даже встречались когда-то?

— О, очень давно. — Филипп расплатился и быстро вышел на улицу. Однако Джеймс тут же выскользнул за ним, и теперь Окленду предстояло целую вечность — два квартала — шагать до дома в компании этого человека.