— А если я проклят им, отвергнут, как я могу уповать на его милосердие?

— Господь не может отвергнуть созданное им, а вы — создание Господне, не забывайте об этом.

Я поблагодарил его и ушел. Я шел дальше, задыхаясь от ветра и бессмысленно взывая к небу с просьбами совершить чудо, сохранить жизнь моему отцу, я готов был принять и адские муки ради того, чтобы была услышана моя молитва, но она не была услышана или мы действительно слишком ничтожны, чтобы понять и исповедать пути Господни.

Я пришел в номер. Было темно, и я не стал включать свет, Мел спал. Он услышал, как я вошел, и, проснувшись, включил лампу на столе рядом с постелью.

— Что случилось? — спросил он.

Мне не хотелось рассказывать ему об отце. Я разделся и сел в кресло, взяв одну из его сигар. Он продолжал ждать ответа. Затем он встал и, подойдя ко мне, положил руку мне на голову, я закрыл глаза, чтобы забыться хотя бы на мгновение.

— Расскажи мне, Гор, — попросил он так тихо, что я едва слышал его голос.

— Мой отец… — я чувствовал, что голос меня не слушается, я только шевелил губами и смотрел прямо перед собой, видя лицо отца, прощавшегося со мной со своей обычной сдержанностью.

Я встал и лег на постель, зарываясь лицом в подушку, я не мог выносить даже неяркий свет, глаза болели, или это была лишь проекция моей иной боли, долговечной и неизбывной. Он выключил лампу и сел рядом.

— Ты презираешь меня? — спросил я его. — Я слаб, Мел, правда.

— Нет, — ответил он, — не слаб, слишком недальновиден, слишком слеп.

— Я все рассказал священнику, — признался я, — все о тебе, о себе.

— И правильно сделал, это стоило рассказать, — меня удивил его ответ.

— Почему я не могу умереть за него, я хуже в тысячу раз хуже его и моя жизнь настоящее проклятие.

— Каждый умирает за того, за кого должен, это не выбирают.

Я молчал. Меня ужасала тишина, обступавшая нас, непреодолимая, связанная с моим страхом перед тем состоянием, перед депрессией, случившейся впервые и тенью преследовавшей меня с тех пор.

— Пожалуйста, Мел, не молчи, умоляю тебя, я хочу слышать твой голос, хоть что-нибудь, только не молчи, — попросил я.

Он поднял меня за плечи, и медленно раздевая, продолжал говорить, тихо, странно, бесконечно, я слушал его завороженный печальным смыслом его слов и тем, что никогда ни одному человеку в мире не доводилось слышать таких признаний:

— У Гора смуглая кожа и черные глаза, они блестят в темноте, он слишком горд, чтобы говорить правду, но слишком честен, чтобы лгать, он хотел бы, чтобы все случилось иначе, но произошло то, чего не могло быть, он должен был родиться, хотя ему и очень хотелось избежать этого, и не приходить в мир, который казался таким простым и таким бессмысленным, когда выбор пал на него, он задавал слишком много вопросов, он был нетерпелив и не умел ждать. Он родился в семье, которая уже потеряла своего первого ребенка, и вся нежность, уготованная ему за время слишком долгого ожидания превратилась для него в незаслуженно дорогой подарок, пугавший его тем сильнее, чем больше он пытался отвергнуть его. Его мать говорила на неизвестном языке, звучавшем, как язык далекой и недосягаемой земли, где он видел свое отражение в холодной поверхности озер, и не мог отличить горе от радости, лишь потому, что не знал, что существует и то, и другое. Отец жил замкнуто и сторонился сына, которого считал не своим, но ты не знал об этом, и тебя ранило все, что ты принимал в наказание за преступление, в котором не был повинен. У него была подруга, с маленьким серебряным кольцом на пальце, которое он подарил ей, выпросив его у матери незадолго до того, как они расстались навсегда. И тогда наступила ночь, глубокая и темная, темнее, чем его глаза, и он был в ней один, и день не наступал слишком долго, но все менялось, его память причиняла ему больше страданий, чем его собственный отец, избегавший его и никогда не обещавший прощения. У Гора не было друзей, он и сам не хотел быть ничьим другом, стыдясь своего сердца, которое бьется под моей ладонью, время казалось ему той же тьмой, безмолвной и пустой, он и до сих пор испытывает страх перед его способностью отнимать то, чем ему хотелось бы обладать вечно. Его мечтой было покинуть отца, но он не мог себе в этом признаться, и тем мучительней он провел три года своей жизни в доме с большой серой гостиной, где его осыпали заботами и вниманием, но где все были глухи к тому далекому одинокому голосу, который так напоминал ему о его матери. Он хотел ненавидеть отца, и он даже пробовал забыть его, и мечтал о том времени, когда, наконец, он обретет свою свободу, желанную и горькую. Так и случилось, когда я встретил его, и мир стал чистилищем, которое легче делить со спутником, нежели отбывать в одиночестве. Гор был скрытен, но я знал о нем все и даже то, о чем он сам не желал знать. Я был слишком жесток с ним, потому что хотел заставить его любить себя, и я знал, что он захочет убить меня, и сейчас он может сделать это и вернуться к самому себе, забыв об этой ночи и о своих страданиях, но лишь после того, как он исполнит мое последнее желание, в котором не сможет отказать мне…

Он лежал со мной, прижимая меня к себе, и я тогда наконец понял, что вечный страх перед отцом и одиночество, бывшее моей карой за мое незаконное рождение, в объятиях этого человека утрачивали свою остроту, превращались лишь в тягостное воспоминание, не имевшее больше той справедливой силы, которая омрачала всю мою жизнь.

— Откуда, Мел, — спросил я, — ты взял все это?

— Я знал, — ответил он.

— Но как это возможно?

— С годами понимаешь, что нет ничего невозможного».

7

Айрон поднялся на седьмой этаж на лифте. Консьержа не было на месте, Айрон отлично знал, что как раз в это время старый дурак ходит обедать. Дом был не из самых дорогих, но и не дешевый, но нет никаких преград для человека, который решил добиться своего. Даншен уехал в редакцию и не должен был вернуться раньше, чем к вечеру. Однако на площадке перед квартирой Даншена Айрона ожидал сюрприз. Выглядел он, как пятнадцатилетняя девушка в джинсах и белой куртке на меху, сидевшая с сумкой на коленях прямо на полу у двери. У девушки были густые вьющиеся русые волосы, свежее лицо и милые три родинки высоко на левой щеке. Айрон никогда не забывал лиц. Он видел эту девушку, ее один раз привел Марлоу и представил, как дочь своего учителя. Ее звали Виола. При виде Айрона она вскочила на ноги с испугом на хорошеньком личике.

— Что вы здесь делаете, юная леди? — сурово спросил телохранитель, выходя из лифта.

— Я… Мне нужно поговорить с господином Даншеном, — пролепетала девушка, и по ее стремительно покрасневшему лицу Айрон понял, что она лжет.

— О чем?

— Я… Мне нужно поговорить с ним.

Айрон подошел ближе. Посмотрел Виле в глаза и улыбнулся.

— Девочка, милая, — сказал он спокойно, — все очень серьезно. Крису и Стэну угрожает опасность, — тут ее лицо побледнело и Айрон понял, что попал в точку, — Скажи мне правду.

— Я не знаю, — Виола опустила голову и волосы упали ей на лицо. — Я ничего не понимаю, мне пришло письмо.

— От кого?

— От отца. — прошептала девушка. — Это невозможно, он умер прошлой весной, но он пишет так, как будто знает все, что происходит, я ничего не понимаю, — по ее щеке поползла блестящая слеза, видно Виола долго ждала здесь, измучилась от страха и нервного напряжения, так что Айрон приобнял ее за плечи.

— Покажи письмо, — скомандовал он.

Виола достала из рюкзака белый конверт, и Айрон быстро пробежал письмо глазами. Оно было коротким и там говорилось о том, о чем он уже догадывался. Умерший отец девочки предупреждал об опасности, грозившей ее друзьям. Основным источником угрозы назывался Даншен. Письмо было подписано именем Томаса Уиллиса.

— Ясно, — пробормотал сквозь зубы Айрон. — Ладно, я собираюсь покопаться в этой квартире, пойдешь со мной?

— Да, — отчаянно кивнула Виола.

Айрон всегда доверял интуиции. Это было совершенно дико брать с собой пятнадцатилетнюю соплячку, но он знал, что поступает правильно. Он надел перчатки и ловко вскрыл замок. Виола смотрела на него с детским любопытством, ее слезы моментально высохли.

Квартира была обставлена просто, но дорого, Айрон мельком заглянул на кухню и сразу пошел в одну из двух комнат, которая была скорее всего кабинетом, потому что во второй стояла только огромная кровать и телевизор, было еще три встроенных шкафа с одеждой, но в них он решил посмотреть позже.

— Что мы ищем? — деловито спросила Виола, оглядываясь с недетским хладнокровием.

— Фотографии, — ответил Айрон. — и что подвернется. Твоя задача осмотреть книжные полки, вряд ли он их держит в книгах, скорее между, но помни, все должно остаться таким как было. Надень. — он подал девушке пару тонких резиновых перчаток. Он приняла их с восторгом, как часть увлекательной игры.

Пока Виола копалась с книгами, которых к удивлению Айрона было немного, все какие-то справочники, он тщательно осматривал письменный стол и полки с бумагами. Когда девушка закончила и сообщила ему, что ничего не нашла, он послал ее в спальню, осмотреть шкафы.

Фотографии обнаружились на самой верхней полке, это очевидно была вторая печать, они лежали, небрежно сунутые в конверт, если Даншен и собирался как-то ими воспользоваться, то он был уверен, что никто о них не знает. Быстро просматривая пачку, Айрон подумал, что да, воспользоваться ими можно. На всех были Стэн и Крис, в квартире Криса, снятые с достаточно близкого расстояния. Было такое ощущение, что кто-то не пожалел ни денег, ни усердия, чтобы запечатлеть каждый миг их близости с особой тщательностью. Даншен подумал, что фотографии сделаны с видеопленки, и не понимал, почему не шантажировать сразу пленкой? Ее можно по телевизору показать. Зачем печатать кадры, да еще и отдавать их этому странному индейцу.