Патрик никогда в ней не ездил.

Что за идиотский импульс заставил меня выкинуть такой номер, с удивлением спрашивал он себя, сидя в машине, мчавшейся по прибрежному шоссе. Может быть, это вспышка ушедшей навсегда юности? Он никогда не был падок на шикарные вещи, но эта игрушка ему нравилась. Мотор издавал мощный звук, похожий на хрипловатый голос страстной женщины.

У мыса Пойнт он остановил машину. Отсюда открывался вид, пропустить который было просто нельзя. Солнце сейчас коснулось края моря, окрашивая нижнюю часть небесного свода розовато-лиловым с бирюзовым отливом сиянием. Ах, как же мы глупо распоряжаемся своими жизнями, швыряем их на ветер! Сначала школа, потом бизнес, политика и деньги и еще Бог знает что. А все это время здесь эта красота!

Вдоль берега у самой кромки воды бегали на своих паучьих ножках двое маленьких ребятишек. Внезапно они остановились и бросились лицом вперед в надвигавшуюся на них волну. Когда она их проглатывала и разбивалась потом брызгами и пеной, их выбрасывало назад на песок. Они проделывали это снова и снова, ожидая, когда поднимется новая волна, лоснящаяся темно-зеленая изогнутая масса, гладкая как стекло. Раз за разом кидались они в эти волны, и каждый раз их выбрасывало назад. Их визг и смех наполняли весь пляж.

Суть жизни! Извечные стихии – соленая вода, из которой вышли мы все, и солнце, под которым мы живем и чью энергию мы пьем. Уберите всё, что создал и сделал человек, и останется только это. Как приятно, как радостно видеть этих двух детишек, выскакивающих из воды! Жизнь, выходящая из моря! Тайна бытия. Тайна во всем, во всем…

И его ошеломила внезапно возникшая в нем любовь к миру. Вот мы еще здесь, и неожиданно мы уходим в минуту нашей глубочайшей любви и взаимопонимания. От всей этой прелести и наслаждения! Вытяни руку, чтобы коснуться солнечного луча. Коснись его! А он уже исчез! И удержать его можно лишь на миг.

Отпустив тормоз, он развернул маленький автомобильчик в обратную сторону и покатил к холмам.

Элевтера поднялась над деревьями наподобие классического храма с колоннами. Хорошо было бы когда-нибудь поехать посмотреть Грецию, подумал он, глядя на эту картину, попутешествовать с Дезире, когда наконец его дела здесь завершатся. Какое будет для нее удовольствие!

Фрэнсис и Марджори читали на веранде. Он остановился, войдя к ним.

– Премьер-министр, – произнес, улыбаясь, Фрэнсис.

– Я привез свою речь, – сказал Патрик, внезапно почувствовав себя неловко. – Я подумал, может, ты посмотришь ее.

– Спасибо, ты оказываешь мне честь. Марджори сдержанно поклонилась и собралась уходить:

– Я рано ложусь спать. Оставляю вас наедине для ваших разговоров.

Ее каблуки гулко прощелкали по холлу и процокали по лестнице наверх.

– У нее, кажется, простуда, – объяснил Фрэнсис после минутной паузы.

– Извини, но если я не вовремя?

– Ничуть не бывало, – сказал Фрэнсис твердым тоном.

Снова воцарилось молчание. Ночь была так тиха, что очень далекое ржание лошади заставило их разом вздрогнуть.

Фрэнсис заговорил тихим голосом:

– Девять лет! Как же много прошло времени с тех пор, как я встретился с тобой в школе. Какая же тогда была буря!

– Я тоже не понимаю, куда девалось это время, как всегда говорят старые люди. Правда, большей частью я чувствую себя еще очень молодым, и я думаю, ты согласишься, что я действительно еще молод, но иногда вдруг приходится считать оставшиеся годы.

– Да. Когда начинаешь думать о времени, все видится яснее и четче. И бывает, выходишь утром из дома и вдруг понимаешь, что никогда не видел более свежей зелени вокруг. Или никогда не нюхал более ароматного кофе. Именно так.

Некоторое время они сидели, разговаривая о предстоящем выступлении Патрика, о том – о сем, пока наконец не наступила ночь. В северных странах она приходит медленно, это Патрик помнил, но здесь это происходило не так.

В хлеву поблизости замычал теленок.

– Я что-то не помню, чтобы хлев был так близко от дома, – заметил Патрик.

– Раньше так не было. Думаю, из всей округи только у нас хлева так близко к дому. Но мне всегда нравилось слышать голоса животных. Я попросил построить коровник как раз тогда, когда перестраивали то крыло после пожара.

Теперь можно говорить об этом, подумал Патрик. Теперь нам опять ничто не мешает. И он продолжил тему:

– Мне тоже в детстве нравилось слушать, как куры укладываются на ночлег. Я и сейчас иногда скучаю по их последнему довольному кудахтанью.

– А тебе никогда не приходило в голову, что у нас с тобой очень схожие вкусы?

– Схожие?

– Ох, думаю, так. Кэт всегда так говорит… говорила. На мгновение показалось, будто Фрэнсис готов сказать что-то еще. Последовала пауза, в течение которой его пальцы барабанили по ручке кресла, но он явно переменил намерение, поэтому пауза затянулась. Нужно было чем-то прервать молчание.

– Ну, по крайней мере, ты… не политик! – сказал Патрик несколько шутливо.

– А ты знаешь что? Я не уверен, что ты сам политик. Я не хочу сказать, что ты делаешь что-то не так. Я имею в виду, что, по-моему, это не твое главное призвание. Мне кажется, тебе куда лучше было бы стоять перед классом и учить детей.

– Да, но тем не менее бывают моменты, когда мне нравится то, что я делаю. Я должен это признать. К тому же, как ты знаешь, тут и восторги, и славословие. Что ж, все мы люди-человеки, и мы пережили большие события, например, тот день, когда взвился ввысь наш флаг и мы стали государством.

– Ну да, конечно. У такого государства, которое можно пересечь за один час, должны быть очень серьезные проблемы.

Поскольку Патрик на это ничего не ответил, Фрэнсис извинился:

– Прости. Вероятно, это прозвучало не так, как я хотел.

– Я понял, и ты совершенно прав. Мы стоим здесь сейчас перед решениями, которые будут иметь всемирное, стратегическое значение. Стоит лишь почитать внимательно газеты и посмотреть на карту.

Внезапно в мозгу всплыла одна цифра:

– Россия дает Кубе миллион долларов в день в виде помощи. Весь мир сейчас терроризирован.

– Да. Везде подрывная деятельность. И цель в том, чтобы вызвать хаос. Губить то, что мы делаем, и с такой же скоростью, с какой мы это делаем.

Он говорит словами Кэт, подумал Патрик и сказал:

– Тебе бы надо побеседовать с моим зятем, будущим зятем. Это, знаешь ли, один из самых лучших экземпляров, каких я только встречал в своей жизни. И вовсе не потому, что он женится на Лорен. Но я знаю, что он сумеет заменить меня, если это будет нужно.

– Я слышал это от тебя еще раньше, и мне непонятно, почему ты об этом говоришь?

– Не волнуйся, я планирую остаться здесь надолго! Но все равно это приятно сознавать. Вот, мой другой зять, возлюбленный Мейзи… ну, тот, я скажу, полное разочарование. Он собирается покинуть страну. Естественно, берет с собой и Мейзи.

Поскольку Фрэнсис никак на это не прореагировал, Патрик продолжал с раздражением:

– Уезжает кое-кто из наших лучших людей. Уже уехал доктор Спэрроу, собирается доктор Мейнард. Говорят об утечке мозгов! И как раз тогда, когда нам нужно, чтобы побольше таких людей приезжало, а не уезжало.

– Ну что ж, они понимают, что где-то в другом месте у них будут большие возможности. Их нельзя винить за это, как мне думается.

– Нет, их можно винить за это! Разве они не знают или их не волнует, что для строительства государства необходимо время?

И как мы сумеет поднять страну, если они покидают нас, а враг стоит почти у самых ворот?! О, я часто лежу без сна и все думаю, думаю. Иногда я становлюсь как сумасшедший и уже не могу нормально думать.

– Но у тебя, Патрик, очень хорошее начало и за столь короткий срок…

– Я сделал что мог. И главное в том, что никто здесь теперь не станет бояться правительства. У нас нет политических узников. Каждый может говорить и думать о чем угодно, если он не нарушает мир и спокойствие. В наших тюрьмах нет телесных наказаний. С этим безобразием покончено раз и навсегда.

Фрэнсис несколько мгновений колебался, не решаясь заговорить. Потом, глядя на Патрика, сказал:

– Я никогда тебе об этом не говорил… Мне стыдно за себя. Когда Николас был еще здесь, и шли слухи о тех вещах, которые тут творились, в том числе и об ущелье, куда сбрасывались тела замученных, я не верил этому, даже когда Озборн рассказал мне, где находится это место.

– Ты мог бы сам поехать туда и посмотреть.

– Я не принимал это всерьез.

– Я понимаю тебя.

– Мне кажется, я чувствовал, что если я узнаю, что это правда, я пойду вместе с тобой…

– Ты все еще не ложился, Фрэнсис? – раздался голос Марджори, появившейся в дверях.

Но увидев Патрика, она схватила в пригоршню оборки своего пеньюара у горла:

– Ой, извините меня. Я не знала, что вы еще здесь.

Патрик встал.

– Это моя вина. Я втянул его в слишком долгий разговор.

– Ах, что вы! Говорите, сколько пожелаете, – ответила она.

Оба мужчины спустились по ступенькам к машине.

– Я очень сожалею, Фрэнсис, что ты собираешься покинуть нас, – сказал Патрик.

Фрэнсис кивнул. В свете, падающем с веранды, угадывалось лицо аристократа. Не в узком социальном смысле, отметил про себя Патрик. Фрэнсис унаследовал великолепную внешность, высокий интеллект и истинное понимание чести. И именно это делало его аристократом.

– Я надеюсь, все будет не так уж плохо, – сказал он после паузы, – ни для тебя, ни для кого-либо еще.

Фрэнсис понял смысл его слов:

– Ты будешь присматривать за ней, да? Не позволяй ей делать глупости.

– Не позволю.

Он не помнил, когда он был так же взволнован. И он зажал рот рукой, словно хотел задержать те слова, которые готовы были сорваться у него с языка: доверься мне, Фрэнсис, потому что ты и я…

Фрэнсис протянул вперед руку, как бы отпуская его. Это было спокойное прощание человека, который ищет уединения и избавления от напряженности.