Встала на колени и почувствовала, как появились слёзы, неуправляемые доказательства присутствующего страха. Пенни нашла ключи точно в тот момент, когда луч света взметнулся и ослепил её.

Оставаясь стоять на коленях и скользя назад, рукой прикрыла лицо. Фонарик точно указывал на неё, подобно светящемуся глазу злобного циклопа. Позади виднелся нечёткий контур мужчины. Грант, конечно, это Грант.

Вытянула руку в его направлении, когда мужчина потянулся в попытке одолеть её.

— Я оторву твои яйца, если ты прикоснёшься ко мне! — воскликнула Пенни, с трудом скрывая панику под словами притворной бравады. У неё в желудке было пусто, но она чувствовала подступающую тошноту, как будто еда последних десяти лет поднималась по пищеводу, чтобы сейчас отравить её рот.

Пока она металась в нерешительности – «что мне делать? попытаться ударить его? убежать? закричать? умолять?» – рука схватила её и подняла на ноги, не сотрясая и не причиняя боли как она ожидала.

Пенни на какое-то время осталась в замешательстве. Мужчина опустил луч от фонарика, переставая её слепить, и тут она поняла, что это не Грант. Однако увиденное, тем не менее, заставило её почувствовать себя подобно рыбе, упавшей из кастрюли с водой на горящие угли.

Она увидела своего рода гиганта. Мужчину лет двадцати пяти, высокого как секво́йя, и такого же крепкого. Ну, вероятнее всего, её воображение преувеличивало в сравнениях, но она не сомневалась в том, что он был ростом под два метра. И должен весить не менее ста килограмм. Не потому, что был толстым, а потому, что обладал роскошным набором мышц, очевидными даже сквозь одежду. Он мог бы сломать её одним своим предплечьем. Тем же самым, которым помогал ей встать и на котором, из-под задравшегося рукава, выделялись графические паутины татуировок в оттенках серого и черного. У него было основательное запястье, подобное древнейшему дереву, пронизанное венами, которые отчётливо выступали, несмотря на окружающую полутьму.

После того как представила на его месте Гранта – красивого, сумасшедшего и жестокого Гранта – парень, действительно, казался очень на него похожим. Одетый в чёрное, он производил впечатление тяжеловеса, с выбритыми как у солдата волосами и светлыми глазами, может быть, синего или серого цвета. Она смотрела на него как, в некотором роде, на дух небесный.

— Ты меня испугал, — прошептала Пенни, продолжая спрашивать себя, может ли в итоге чувствовать себя спасённой, или, возможно, натолкнулась на необходимость преодоления новых неприятностей, абсолютно более сложных, нежели держащий в страхе Грант. Как она смогла бы сбить с ног такого парня?

Он остановился, рассматривая её глазами, похожими на осколки стекла. Пенни почувствовала дискомфорт, исследуемая этим ледяным взглядом. Тем не менее, она не опустила веки и на несколько странных мгновений, оба застыли в тусклом свете, наблюдая друг за другом. Вокруг была тишина, нарушаемая лишь затруднённым дыханием Пенни.

— Что ты здесь делаешь? — наконец спросила у него. Безусловно, это был один из глупейших вопросов, который можно было адресовать неизвестному и хмурому Геркулесу, как будто намеревавшемуся навредить ей так же, как Грант, но ничего лучшего не пришло ей в голову.

Мужчина на что-то указал, словно показывал ей на небо.

— Ты ангел? — продолжала она, понимая насколько это предположение сумасшедшее.

«Ангел, с такой внешностью? Он больше похож на демона, отвечающего за охрану дверей ада».

— Я живу наверху, — ответил мужчина. Голос целиком гармонировал со всем его могучим образом. Хриплый и глубокий, такой же впечатляющий, как и его тело.

Пенни недоверчиво посмотрела на него. Она совершенно точно знала, что наверху никто не живёт. Там располагалась своего рода мансарда, в запущенном состоянии и более похожая на голубиный дом, чем на квартиру, населённая крысами и старой, поеденной молью мебелью.

Он, интерпретируя её явное замешательство, уточнил данное заявление голосом, потерявшим всякий намёк на интонацию.

— Я новый арендатор.

«Арендатор» – пожалуй, данное слово совершенно ему не подходило. Оно заставляло задуматься о прилежных арендаторах, которые приносили в дом фикусы и диваны, обитые шёлком в полоску, те кто перекрашивали стены в кремово-жёлтые цвета и покупали наборы кастрюль, для варки на пару. Этот чувак, вместо всего этого, наводил на мысли о старых подвалах, где люди пьют и дерутся, о полных крови рингах, плевках и поте, а так же простынях влажных от необузданного секса.

Краснея до кончиков ушей, Пенни осознала, что не лучший вариант оставаться в компании того, кто, возможно, действительно был новым арендатором или, может быть, являлся опасно сумасшедшим.

Тогда она решила спросить его более спокойно.

— Если ты живёшь наверху, почему не поднимаешься? Почему ты стоишь здесь?

— Я жду, когда ты войдешь в квартиру,— ответил он.

— И какого чёрта? — спросила его с подозрительностью.

— Из-за выражения лица, которое у тебя было.

— Что за выражение?

На мгновение он замолчал, а затем похлопал по карманам пиджака, как будто что-то искал. Пенни подумала, что он собирался вытащить нож, которым хотел убить её на площадке. Но он вытащил только пачку «Честерфилда» и металлическую зажигалку. Мужчина приложил сигарету к губам и высек огонь. Его лицо озарилось красноватым светом, выхватив на мгновение из темноты чётко очерченные глаза, прямой нос и невероятно полный рот, задетый сбоку небольшим шрамом.

Сделав затяжку, он сказал:

— Когда я вижу женщину с таким выражением на лице, даже если она ничего не спрашивает у меня и мы не знакомы, я обычно останавливаюсь, чтобы убедиться – не ищет ли она приключений.

— Никто не думает искать приключений! Вероятнее всего их ищешь ты!

Он выгнул бровь, и его бесстрастное выражение прервал кивок раздражения и подобие лающего смеха.

— Не ищу я приключений, я не того типа, какой ты имеешь в виду. И в любом случае, я бы не сделал этого с цыпочкой, подобной тебе. У тебя нет ничего, с чем можно веселиться.

Пенелопа сжала зубы, сильно его возненавидев. Она знала, что не очень привлекательна. Она прожила более двадцати лет с простой внешностью, если не сказать бесцветной, которая заставляла её с подросткового возраста страдать и тайно плакать. Отсутствие у неё привлекательности послужило основной причиной, по которой она бросилась в руки Гранта. Ей не казалось реальным, что такой интересный мужчина заметил её среди толпы. Но чтобы этот незнакомец позволял себе оскорблять её – казалось невыносимой провокацией.

—Ты можешь отрезать свои яйца с моего благословения, — бросила она ему.

Ему не пришлось повторять дважды, он направил луч света к следующему лестничному пролету и ушёл без лишних слов. Пенни не могла не проследить за ним взглядом, пока он не растворился в темноте. Затем быстро вставила ключ в замок и вошла в квартиру. Она закрыла за собой дверь с большой осторожностью, а так же зацепила защёлку, которую бабушка оставила открытой, чтобы она без труда могла войти.

Только тогда она позволила себе нормально вздохнуть. Квартира, в которой она жила с бабушкой Барбарой (их друзья всегда называли её Барби) была маленькой, простенькой, с несколькими окнами. Две комнаты, ванная и гостиная, которая также служила кухней, всё в уменьшенных размерах. Бабушка всегда повторяла:

— Я Барби, и это дом Барби, вот поэтому и маленький!

Даже мечты Пенни сжались до кукольных размеров. Она хотела поступить в колледж, но не смогла получить стипендию. Лучше так, иначе она была бы вынуждена сражаться в небольших умственных и сентиментальных битвах, чтобы решить свою судьбу. Небольших – потому что, в конце концов, был бы дан один и тот же ответ:

«Я останусь с бабушкой».

Таким образом, всякая возможность конфликта была сведена к нулю. Тем не менее, Барби настаивала на том, чтобы она переехала в университетский городок и искала работу, чтобы не отставать от учебы, но Пенни с уверенностью знала, что её дорогая бабушка, которая всегда чувствовала себя молодой, несмотря на свои семьдесят лет, страдала бы тысячью способами. Таким образом она осталась и не пожалела об этом. Она любила Барби больше, чем кого-либо другого на Земле.

Пенни включила на кухне свет. Тут же и разделась, бросив мокрую одежду на пол – длинное до лодыжек серое пальто, футболку, настолько сильно обтягивающую её тело, что она могла бы составить конкуренцию рентгеновскому снимку, самую короткую плиссированную юбку, в стиле «немного распутная Сейлор Мун»[1], прозрачные колготки с красной подвязкой, нарисованной на левом бедре и резиновые сапоги, в которые она переоделась, прежде чем выйти из клуба, где была вынуждена носить двенадцати дюймовые каблуки, опасные, подобно головокружительным небоскребам. Под всем этим «камуфляжем» скрывалось тело двадцатидвухлетней девушки, тонкой и бледной, ни прекрасной и ни уродливой. Кареглазая, с носом похожим на тысячи других носов и обычными губами – единственной своей частью, которую не ненавидела. Прямые волосы цвета жжёной меди, подстриженные в короткий боб соседкой, которая когда-то работала женским парикмахером. Результат был далёк от совершенства: асимметричный, с эффектом «горшка». Единственный локон, окрашенный светло-розовым, почти лиловым, падал на лоб, поскольку был длиннее остальных и доставал до носа. Она носила только одну серьгу, с левой стороны, в виде серебряного креста, достигающего плеча. Сняла его и положила на стол.

Пенни сразу же пошла в душ, чтобы избавиться от запахов бара, еды, дыма и ароматов приготовленных ею коктейлей.

Только тогда освежившаяся и без странных аксессуаров, за исключением яркого локона, она появилась у двери комнаты, где спала Барби. Бабушка ничего не заметила, не слышала странного обмена словами с парнем, который произошёл на площадке. Она спала под одеялом как мягкая игрушка, и была такая же маленькая и тонкая, как и Пенни. Вторая Пенелопа, но более старая и более нежная, более мечтательная и более эксцентричная, с фантастически длинными волосами, когда-то светлыми, а теперь серебристыми. Со времён её молодости, все называли её «карманной Барби» из-за её красоты и этих впечатляющих локонов. Пенни поцеловала бабушку в лоб, стараясь не разбудить. Затем добралась до своей комнаты.