Некоторое время он курил в тишине, глядя на небо, наблюдающее за ним сквозь окно на крыше.

— Я разочарован, надеялся на что-то более пикантное.

— Теперь моя очередь, — повторила Пенни.

— Ты хочешь знать, когда это сделал я? Нет, лучше не надо, девочка, разрушим эту романтическую атмосферу, полную вздохов и рыцарей на белом коне.

— Я не хочу знать об этом.

— И что тогда?

— Чьё это кольцо, то, что ты носишь на шее?

Пенни раскаялась сразу что задала этот вопрос, когда увидела как Маркус вскочил с кровати и нервно бросил на пол, ещё зажжённую сигарету. Она увидела, как дёрнулась к шее его рука и он заправил внутрь футболки кожаный шнур, с висящим на нём кольцом; спрятал его от чужих взглядов очень раздражённым жестом. Затем он подошёл к ней, так близко, слишком близко, прижимая к стене. Пенни почувствовала теплый вес его тела, настоящее покрывало из мышц.

— Больше никогда не спрашивай об этом, — зарычал он ей в лицо, пригнувшись, чтобы показать свой гнев лицом к лицу.

На мгновение они столкнулись в войне взглядов, без лишних слов, потому что было достаточно этих полосок серебра и снежного неба, чтобы сказать всё то, что можно было сказать. У Пенни перехватило дыхание, и не потому что она боялась Маркуса: она боялась того, что она чувствует. Хотела поцеловать его, хотела, чтобы он поцеловал её. На мгновение показалось, что Маркус готов воплотить это молчаливое желание, словно прочитал всё в её мыслях, в приоткрытых губах, в рваном дыхании. Пенни почувствовала, как его язык ласкает контуры её рта, как будто он хочет чего-то большего. Только на мгновение, к сожалению. После этого вспышка смятения прошла, поскольку Маркус встряхнулся. Отодвинулся, внимательно посмотрел на неё с непонятной враждебностью и нахмурил брови, дыша сбивчиво.

— Тебе лучше уйти, — сказал он за мгновение, прежде чем повернуться к ней спиной и запереться в ванной.


Глава 12 

Маркус

Цыпочку найти совсем нетрудно. Но в этот раз, мой выбор – полный отстой. Мы отходим на задворки дискотеки, и я трахаю её даже не целуя. Не то, что бы мне хватило этой разрядки, мимолетной отдушины, не утоляющей ни голода, ни жажды – просто удовлетворение потребности первобытного человека. Но это хоть что-то.

Вдруг я услышал раздавшийся в переулке звук. Разворачиваюсь и из меня практически вырвается трёхэтажный мат. Пенни. Что здесь делает Пенни?

Стоит и смотрит на меня. Потом убегает, словно я демон, крадущий невинные души.

Привожу себя в порядок, предупреждаю босса и бросаюсь в погоню, искать её. Должно быть, она бежала, чтобы оторваться так далеко. Внутренний голос говорит мне: «Хорошо, видимо она добралась до дома, если ты не нашёл её мертвой на тротуаре или изнасилованной внутри переулка. И вероятно, сейчас, она в своей кровати составляет список причин, по которым ты являешься почётным гражданином планеты под названием «грязный потаскун»».

Мне нужно сделать следующее – отправиться домой, принять душ, заснуть и не переживать по поводу того, что думает обо мне мисс Пенелопа Миллер.

И тогда почему я взбираюсь по пожарной лестнице?

На самом деле не знаю, не могу же я найти ответы на все вопросы, осознаю только, что поднялся на предпоследний этаж и постучал в окно.

И я также ясно увидел, как обвинения, словно ядовитые стрелы, полетели в меня. «Извращенец», «животное», «тварь», и кто знает, что ещё она думает, не высказываясь в слух. Не то что бы меня задевало – я такой, какой есть, не могу держать свой член в штанах, я живой, дышу, в моих венах течёт кровь и желание. Факт, что желаю также и её, не обсуждается. Меня не привлекает в ней какое-то особое качество, не чувствую ничего особенного, того, что отличалось бы от дикой необходимости. Женщина – не вызывает отвращения, имеет две ноги, киску, задницу и рот. Провоцировать её доставляет мне удовольствие и сильно возбуждает. Если это делает из меня животное, то согласен, я такой и есть.


✽✽✽ 

Ночью я пишу Франческе. Пишу и комкаю лист, а потом пишу вновь. Повторяю это выматывающее упражнение, по крайней мере, с полдюжины раз, прежде чем у меня, получается, набросать несколько приемлемых мыслей. Никогда не был литератором, но на этот раз дискомфорт возникает не от моей обычной нелюбви к белому листу и ручке.

Я чувствую себя виноватым по отношению к моей женщине.

Не понимаю, по какой причине то, что я трахнул первую попавшуюся шлюху заставляет чувствовать себя виноватым? Всегда так делал, и никогда не возникало ни проблем, ни сожалений. И тогда, что изменилось на этот раз?

Только тогда, когда, наконец, подписываю письмо, мимолётное подозрение заставляет меня нахмурить лоб и выплюнуть ругательство. Чёрт.

Я не чувствую себя виноватым из-за той цыпочки, имени которой я даже не знаю.

Я чувствую себя виноватым потому, что когда Пенни предложила сопровождать её на вечеринку выпускников, предлагая заплатить двести пятьдесят долларов, и я спросил, где она их раздобыла, на что она дала мне понять, что отсосала кому-то, на мгновение я подумал: «Скажи мне кто это, тогда я смогу пойти и убить его».

Она пошутила, но дело не в этом.

Проблема состоит в том, что до тех пор пока я это не понял, убийственная ярость завязывала в узел весь мой кишечник.

Какое мне дело с кем может Пенни трахаться? Достаточно того, что она мне платит, нет?

Не имеет смысла – безусловно, не имеет смысла. А вещи, которые не имеют смысла, заставляют меня нервничать.

Я прихожу в себя только после того, как в течение часа наношу по боксёрскому мешку удары ногами, удар за ударом и за ударом, а затем кулаками, пока не чувствую, как закипают мои руки, а мансарда кажется вот-вот взорвётся от тяжести моей ярости. В конце концов, я выдохся, но начинаю мыслить ясно и иду спать весь потный, зато без уродских мучений.


✽✽✽ 

Я соглашаюсь сопровождать её на эту идиотскую вечеринку. Сумма меня устраивает. Я не думаю ни о чём другом, не должен думать ни о чём лишнем. Всё, что я для неё делаю – это только один из способов для сохранения моего источника, довольно неплохих дополнительных заработков. Убедиться, что останется жива до следующего месяца, а затем пошлю её, куда подальше во всех смыслах.

Определённо – она и её бабушка, словно две героини, вышедшие из какого-то слезливого фильма. Как можно так жить, в плену у жизни, всегда тошнотворно одинаковой? Как у Пенни получается не иметь желания сбежать отсюда? Она заботиться о старухе, словно та её дочь, и делает всё необходимое, это я понимаю по её рукам. У неё руки того, кто всегда работал и продолжает это делать. Грубые, усталые, обветренные. Где она находит время, чтобы жить? Спит, ест, дышит и работает. И это жизнь?

Согласен, всё это говорит тот, кто последние четыре года провёл в тюрьме, поэтому может выглядеть самонадеянным, но до тюрьмы у меня была жизнь. Беспорядочная, запутанная, прокуренная, жестокая, но наполненная. Я видел вещи, сделал многое, изменил многое, многое сломал и даже убил. Но я никогда не был неподвижен.

Пенни, в этом доме живёт на протяжении веков. И теперь ухаживает за бабушкой наполовину слабоумной. Ей не хочется послать всё на хер?


✽✽✽ 

Не знаю почему, я прошу её подняться ко мне. В последнее время, становиться опасно много вещей, которые я не знаю и не понимаю. Я только знаю, что, когда мы говорим о ерунде как запудрить её бывших одноклассников, мне хочется узнать побольше о ней. В частности, я хочу знать, какая она в постели. Естественно лучший способ узнать это – сделать. Но такое никогда не случится: даже если я хочу до безумия, этого не случится. Так что ничего не остается, как задавать ей навязчивые вопросы. Однако я ловлю себя на мысли, в то время как она мне рассказывает про свой первый раз, что просто не могу представить здесь этого типа, этого идеального мужчину, до тошноты романтичного, настолько жалкого, чтобы умереть как герой-неудачник из фильма. Я не могу представить по той простой причине, что когда она рассказывает – я слежу за движением её губ и вижу, да – вижу её голой, с широко открытыми глазами, но там, над ней – я, и внутри неё только я. Мне кажется, что лучше больше не задавать такого рода вопросов. Я мудак. Придурок неугомонный. На этой войне я воюю в одиночку.

Потом она спрашивает меня про кольцо, то, что я ношу на шнурке, и меня накрывает ярость. Когда кто-то спрашивает про него, то такое со мной происходит всегда. Есть секреты, более грязные или более хрупкие, те, что предпочитаю держать при себе.

Но когда прижимаю её к стене, я чувствую, как Пенни дрожит. Смотрю на неё, в горящие глаза, губы, словно цветок, и её грудь, поднимающуюся в рваном дыхании и... мне становятся неважными все мои секреты и кольцо. Я только знаю, что хочу поцеловать её. Слегка её облизываю, срываю эти свежие лепестки кончиком своего языка и очень хочу войти внутрь. Чёрт, я хочу попасть внутрь во всех смыслах.

Не должен поддаваться этому желанию. Это всё бессмысленно, это похоже на опьянение от алкоголя и наркотика, словно меня трахнули, даже если я не пью и не курю ничего странного много лет, и никто и никогда меня не трахал. Не могу пробовать целовать такую и чувствовать шум в ушах, уплывающий из-под ног пол, и член, который просит меня, умоляет меня, пытает и превращается в каменного монстра. Я должен найти решение: или я ухожу или делаю. Позднее, возможно, после того как я её трахну, и избавлюсь от желания, я начну думать о ней, как о киске без лица и без имени.


Глава 13