— Сам подпаиваешь, а потом жалуешься, — ворчу под нос, хотя и сама такого же мнения.

— Этот раз был последним.

— Заливай.

— Так учителя не говорят, — пытается воззвать к моему разуму Стас. Но, как говорят классики, «Остапа несло».

— А я сейчас и не учитель, — заявляю гордо, стягиваю шапку и снимаю с волос заколку. Ничем не скрепленные волосы падают на плечи. Чуть встряхиваю головой, и прядки уже свободно разметались по плечам, чуть завиваясь на концах. Стас косится.

— Ну как, Стасик, похожа на училку сейчас?

— На непричесанную училку. Шапку надень, забудешь в машине, а день холодный, — Стас останавливает машину недалеко от моего подъезда.

— Фу-у, какой скучный, — надеваю шапку и тянусь на заднее сиденье за сумками. Подавать мне их, естественное дело, никто не собирается, как и открывать дверь машины. Соперники по шахматам все делают сами, мы это давно выучили. В процессе такого фокуса с задним сидением в салоне джипа шапка налезает мне на глаза, прядки лезут туда же. Захватываю сумки и неуклюже сажусь обратно на переднее сиденье. Моя рука тянется к голове, чтобы вернуть шапку на место и заправить под нее мешающие пряди, но Стас опережает меня. Его руки осторожно поправляют шапку, и также осторожно, почти нежно, заправляют мои волосы. Застываю на сидении и похожу, наверно, на кролика, увидевшего удава.

Странно заправляет как-то. Слишком долго его пальцы задерживаются на моих волосах и засовывают их под шапку. Не умеет, что ли? Я заплести косу, закрепить заколкой, одеть на все это шапку и о чем-нибудь поговорить бы за это время успела. Но вместо того, чтобы посмеяться над неловкостью Стаса, покорно жду. Смотрю и не могу оторвать взгляд от глаз, которые никогда на меня не посмотрят с любовью. А сейчас он смотрит на волосы, которые заправляет. Лицо сосредоточенное — контролирует процесс. А глаза…

А глаза Стаса вообще странные. Печальные такие, будто это не ко мне — к нему подошел старый приятель и попытался плюнуть в душу.

Я готова сидеть еще час в джипе Стаса и чувствовать, как его пальцы касаются головы — немного грубовато и в то же время так интимно бережно. Чуть не закрываю глаза от удовольствия. Можно пускать салюты и взрывать петарды: меня коснулся Мужчина Мечты. Андрейчик, если я тебя еще раз встречу, то расцелую обязательно. Вот ей-богу…

— Ну давай, дорогая, не грусти, — говорит Стас, заканчивая с моими волосами, и проводит тыльной стороной ладони по щеке.

— Да, — обалдеваю вконец и даже слов не нахожу для ответа. Не задумываясь, привычно открываю дверь машины и выхожу.

— Позвоню, — говорит на прощанье Стас. Он вновь, как всегда, немногословен и собран.

— Звони.

Жужик встречает меня у дверей приветственным лаем. И сразу же несет мне поводок. Сам научился.

Выхожу на улицу с собакой и вижу, что Стас еще не уехал. Машу ему рукой и отвожу Жужика от мест, где летом растут цветы. Стас машет мне в ответ и уезжает, оставляя наедине со всеми мечтами и переживаниями. Жужик, спущенный с поводка, радостно носится по опавшей листве.

Проходит минут пятнадцать. Пора домой. Пес нагулялся, дела все сделал и кружит недалеко от меня. Ждет, когда позову домой. Да, Жужик. Холодно, холодно…

Прицепляю карабинчик поводка к ошейнику.

— Вероника Васильевна, здравствуйте! — оборачиваюсь на крик. Это кричит мне, высунувшись из окна какой-то иномарки, Марк. А за рулем сидит отец. Вот вам и бедные медики из Питера.

Машина останавливается, Марк чуть не выскакивает из окна машины, но все-таки использует дверь для выхода. Подбегает ко мне, но встает на почтительном расстоянии от Жужика.

— У вас пес!

Жужик лоялен к мальчику. Марк осторожно подходит, протягивает ладошку. Жужик обнюхивает ее и виляет хвостом, а следом — обязательно на меня нужно кинуть взгляд. Посмотри, какой я доброжелательный…

— Да, его зовут Жужик.

— Жужик, — смеется Марк, — а сколько ему лет?

— Два года.

— Папа, смотри! У Вероники Васильевны — собака! — Марк кричит отцу, который выходит из машины и подходит к нам.

Вспоминаю с ужасом, что от меня может пахнуть тем, что мормоны точно не переносят. Близкий разговор это выявит, и даже если буду держать хорошую дистанцию, все равно мое небольшое опьянение где-нибудь проскочит. В словах, сказанных несколько развязно. Или в выражениях, подобранных не по случаю. Показать себя с такой стороны я не готова: стыдно перед мальчиком, неудобно перед его отцом. А Роберт подходит все ближе.

Оттягиваю собаку от Марка и говорю громко:

— До свиданья, Роберт Евгеньевич. Извините, тороплюсь, не могу говорить, — он кивает мне, подходит еще ближе:

— Конечно, Вероника Васильевна.

— Пока, Марк! — я чуть ли не бегу в подъезд.

Прихожу в себя только дома. Ну случится же такое. Везет на встречи сегодня — лучше не скажешь.

А вообще, что здесь машина мормона делала? Дом расположен далековато от дороги, даже как объезд эти дорожки использовать проблематично, и сюда заруливают лишь жильцы, только чтобы поставить машины… Очень интересно.

Грубым дается радость,

Нежным дается печаль.

Мне никого не надо,

Мне никого не жаль…

Стас где стоял, там, собственно, и сел. Такое он слышал от Командира впервые.

Тот читал иногда. Даже в горы таскал какую-нибудь книжку. Часто даже не открывал ни разу, но все равно в рюкзаке Санчо, между спальником и сухпайком, всегда торчала эта ерунда. «Чтобы была», — пояснял Командир, не вдаваясь в подробности. Но ничего из книг он парням никогда не зачитывал. И Боже упаси, если Командир что-то прочитал наизусть…

Это был последний день перед отъездом Стаса из части. Контракт закончился, и он свободен, как ветер.

Командир, Пуля и Стас зажигали в Красном уголке. Отмечали, так сказать, отбытие Стаса. Пуля искренне радовался халявной выпивке, шумно обсуждал с Командиром будущее Стаса, а у самого обсуждаемого на душе кошки скребли. Его хваленая интуиция, которая вытолкнула когда-то Стаса из машины за миг до того, как в нее попал снаряд, и сделала еще множество полезных вещей, сегодня опять была неспокойна. А когда уж Стас и стихи до кучи услышал…

— Я остаюсь, — просто сказал Стас.

Пуля рот разинул.

— Стасон, ты че? Рехнулся? Ты ж вроде все…

А Командир усмехнулся одними уголками губ.

— Ты, наверное, Счастливчик, хочешь, чтобы меня твоя мать прибила. И так уже названивает и просит, чтобы я на тебя повоздействовал… — Стас опустил голову. За своих родителей ему было, по меньшей мере, неудобно. Мать спокойно восприняла службу сына по призыву и первый контракт, но последующие уже не были для Стаса такими безоблачными. А в последний контракт мать телефон Командира оборвала. Сколько Стас просил ее, чтобы не звонила, ругался с ней, обижался, использовал лесть и даже подкуп — бесполезно.

— Да не слушай ее, Санчо. Вбила себе в голову…Я остаюсь.

— Твою мать… Ты как баба, Счастливчик, ломаешься. Уеду — не уеду…

— Я не ломался нигде. Остаюсь. Все.

Пуля вовсю головой вертел: смотрел то на Стаса, то на Командира.

— Домой езжай, — перебил Стаса Командир, — домой. Правильно мать о тебе печется. Денег много в армии не заработаешь, а вот жизни можешь лишиться на счет раз. Даже с твоим хваленым везением. А на гражданке и бизнесом займешься, и всем, чем угодно. Езжай, Стас. Это не твоя война, — добавил он тише, и сердце Стаса сжалось от незаслуженной обиды. Он даже вскинулся было что-то ответить, но Командир поднял руку, призывая к молчанию…

Пуля остался с Командиром. Санчо не гнал его на гражданку — мать Пули ни разу не разговаривала с ним о наболевшем.

Именно Пуля позвонит Стасу однажды вечером и скажет тихим хриплым голосом, что Командира не стало. И добавит в конце: «Стас, почему ты не остался?»

Стихи стали проклятием Стаса. По приезду он нашел автора этих строк. Сергей Есенин. Стас в школе его стишки учил. Почитал биографию — и чуть не засобирался обратно к Командиру. Но понял, что ничего сделать не может. Совсем ничего. Звонил, звал в гости, уговаривал взять отпуск, да все без толку. А потом и звонить стало некому.

Откровения Вероники вместе с гиблыми словами Есенина Стаса повергли в шок. Неизвестно, что шокировало больше: ее кошмарная история или то, как легко она совместила строчки стиха со словом «счастливчик».

Стас в свое время этот чертов стишок наизусть выучил. Не специально, все сидел над ним и думал, что хотел тогда сказать Командир. И от таких раздумий становилось очень невесело.

А еще история Вероники. Стас слушал и ушам своим не верил. Бывают же такие гады на свете…

Попал он, короче. А куда попал — сам не понял. Пуля бы точно его засмеял, сказал бы, что Счастливчик разнюнился, сопли распустил. Но ни соплей, ни чего прочего у Стаса в помине не было. Было другое.

Стас со скрипом признался себе, что Вероника с некоторого времени начала ему нравиться.

Пуля делил всех баб на три категории: вообще не надо, переспать сойдет и чего-то побольше. Последняя категория была как для Пули, так и для Стаса, неизвестным лесом. И Вероника уже не подходила под «не надо», и с трудом вмещалась в «просто переспать». Стас это понял, когда шапку стал поправлять. И далась ему эта шапка? Придурок.

Вероника покорно ждала, даже заскучала в конце, как показалось Стасу. А тот решался — и не решился ее поцеловать. Тянул все время, тянул… и так ничего и не сделал. Не поцеловал, не сказал ничего, кроме парочки утешительных фраз, которые бы произнес любой даже с более сочувствующей интонацией. Струсил.