Переехала к мормону, видно. Чтобы Стас не доставал.

Оно и к лучшему. Не хочет встречаться — не надо.

У Туза уже вовсю грохотала музыка. Стас приехал поздравить часов в десять утра, а здесь — полный кипиш. Что будет, когда куранты пробьют двенадцать, боялся представить.

Заходить не хотелось. На душе Стаса скребли кошки, но он пересилил себя и шагнул в огромный зал, который сразу оглушил его светом, звуком, запахом. Пахли розы; пахли ароматические палочки с корицей из зала с; пахло водой из бассейна и огромным количеством ароматизаторов.

Стас сразу же увидел Туза, идущего ему навстречу.

— С наступающим, мой мальчик! Приехал проведать старика?

— Доброе утро, Алексей Георгиевич.

— А что случилось? Нут-ка, пойдем, — проницательный Туз открыл дверь залы, и они вышли в коридор.

По мановению руки Туза, сидевший там, что-то нажал на своем пульте, и картина на стене отъехала в сторону, обнажив стальную дверь.

— На случай серьезных разговоров, — пояснил Туз, с наслаждением разглядывая чуть растерявшегося Стаса. Тот видел эту картину сто раз, но не подозревал, что за ней может что-то скрываться.

— Иногда хочется побыть в одиночестве. Или разговор настолько серьезный, что следует избежать все рядом находящиеся уши, — Туз уверенно повернул ручку двери.

Комната походила на кабинет делового человека: огромный стол красного дерева, кресла, большой книжный шкаф, мягкий уголок, и рядом — стол с кофеваркой и чайником. Стас дивился: на Туза это было так не похоже! Впрочем, не похоже на того Туза, которого знал Стас, вернее, каким Туз хотел казаться.

— Наливай кофейку, он всегда свежий. Что-то плоховато выглядишь. Обычно бодрячком тебя вижу, а сейчас ты того…не очень. Что-то случилось?

— Нет, все нормально, — Стас потянулся за чашкой.

— Рассказывай, мой мальчик. По бизнесу никаких сплетен о тебе не слышал, значит, личное. Как поживает твоя учительница?

— Я… мы расстались, — Стас поставил чашку с кофе на столик. Пить его расхотелось, несмотря на аромат: Туз знал толк в кофе.

— И ты выпиваешь? Что ж, ничего необычного, кроме того, что раньше ты не пил из-за таких пустяков. Или не пустяк?

— Алексей Геннадьевич, я завязал.

— Да понял уже, понял… Подарок хочешь вручить старикану?

— Д-да, — Стас все мял небольшую коробку в руках, забыв о ней, — с праздником хотел поздравить…

— Положи. Сядь в кресло!

Стас как по команде выполнил приказ.

— Так-то лучше, — кивнул Туз, рассматривая лицо Стаса, — а почему расстались?

— Они нашла другого.

Туз покачал головой.

— А эта-то куда отправилась, за какой любовью? Сказала?

— Она по телефону сообщила, что замуж выходит.

— Но ты ее увидел? — Туз потянулся за сигарой. Коробка с ними лежала на столе.

— Нет. Не видел. Все было хорошо, и вдруг…

— Так не бывает, — Туз медленно подносил зажигалку к сигаре, — не бывает, чтобы на ровном месте. Хотя… женщины — опасные создания. Не стоит переживать из-за них, мой мальчик.

— Да…

— Впрочем, я много говорю глупостей. Старый стал…

— Алексей Георгиевич, вы…

— Стас, сколько тебе годков?

— Тридцать четыре.

— Возраст Христа ты прошел, — усмехнулся Туз, — а мне — шестьдесят седьмой идет. В два раза старше тебя. Недалеко от семидесяти. Так что честно могу сказать, что я старый.

Туз задумался и, лениво поднеся сигару к губам, просидел некоторое время в молчании. Стас отхлебнул кофе и зажмурился: такой крепкий он был у Туза.

— А старики склонны к сентиментальности. Слыхал? Дурацкая болячка. Сидишь иногда, смотришь на отдыхающих в бассейне, а сам вспоминаешь, вспоминаешь…Я по молодости был чем-то похож на тебя. Но более дерзким, более нахрапистым и безжалостным. Стремился к власти. Мне было двадцать…двадцать один… Учился тогда на учителя биологии и географии, был влюблен… Да-да, Стас, старый Туз должен был быть учителем. Но — не стал. Об этом — другая история, — Туз с удовольствием затянулся, выдохнул дым в потолок, — Хочется рассказать об Оксане…

Стас ничего не имел против.

— Мы учились вместе, — неторопливо и обстоятельно, словно сказкой, делился Туз своей историей, — обычная девушка, ничего примечательного, но мне она нравилась. Не знаю, почему. Все хотел подойти, пригласить на танцы. Не подошел. После, думал, после… Скоро она кого-то встретила. Ну, там, студенчество, все дела. Позже меня из университета попросили, и началась совершенно другая жизнь. Я сто раз забыл об Оксане. Но вот как меняется человек: лет пять назад вспоминать стал чаще. Решил разыскать, благо у меня ж связи, ты знаешь… Иголку в стоге сена найдут. Хотелось пообщаться, так, вспомнить юность, какая уж любовь, правда? Слишком много лет прошло, многое произошло, я не двадцатилетний студентик великой страны, и она — уже бабушка, наверно. Нашел.

Стас глянул на Туза, почувствовав недоброе.

— А она два года как умерла, Стас. У нее дети, даже внуки, жизнь прожила, что говорить, достойную. Учителем биологии проработала всю жизнь, представляешь? Вот почему я так заинтересовался твоей учительницей. Мотай на ус, мой мальчик. Гордость — гордостью, и обида — обидой, но однажды можно не успеть…

Стас потупился.

— Вы правы, Алексей Георгиевич. Вы всегда оказываетесь правы…

— Не льсти мне, Стас, тебе это не идет.

— Я не льщу, — Стас вскинул голову и посмотрел старику прямо в глаза, — я поговорю с ней. Скажу ей, что она мне нравилась, — Туз многозначительно поднял брови и ухмыльнулся.

— И нравится, — произнес Стас враз охрипшим голосом.

— И скажи. Она ж тебя не съест. Зато у тебя совесть будет чиста. Я вот говорю всегда своим ребятам: с приличными людьми всегда надо разговаривать.

— А скажет, что я ей не нужен, хоть поздравлю. Со свадьбой.

— Молодец, — одобрительно кивнул Туз, — вот это — настоящий Стас. А не мямля, что зашла ко мне минут двадцать назад. А это — подарочек Туза Стасу, — Туз протянул коробочку. Стас аж замер с протянутой рукой: в таких коробочках обычно лежат кольца.

— Да не тебе, дурак! Ей! — громогласно расхохотался Туз, обнажая идеально белые голливудские зубы, — подаришь при встрече. Оно не обручальное, ни к чему не обязывает, но у старика сердце екнуло, когда ходил своим бабам выбирать золотые украшения. Увидел и подумал, что оно — для твоей учительницы. Как раз…

Стас открыл коробочку. Золотое кольцо с бриллиантом в форме сердечка, и камень сразу приковывал к себе внимание — настолько он был ярок и чист.

— Не захотелось такой своим шалавам отдавать. Не заслужили они. А твоя девочка — да. Колечко недорогое, но этот камень как раз для нее.

Стас не стал обольщаться: понятие «недорогое» у Туза было очень растяжимым. Но не взять не мог. Сделать это означало бы обидеть старика.

— Спасибо, Алексей Георгиевич, — поблагодарил Туза.

— Подари в любом случае, слышал меня, баран молодой? В любом! Пусть выбросит, продаст — не твоя потеря. А я посентиментальничаю. Не для тебя стараюсь, не парься. Для себя и памяти Оксаны. Я бы тоже ей что-нибудь подарил. А кому сейчас дарить? Холодной земле? Стас без лишних пререканий взял коробочку, и оставшиеся слова благодарности застряли в горле.

Новогоднюю ночь я провела в больнице. Сидела на подоконнике одна в палате: все остальные сбежали на праздники по домам. Поздравила Маринку и Розу Андреевну. С последней мы обстоятельно поговорили, в том числе о состоянии немного приболевшего Жужика. Матери с отцом послала смс с нового номера, от них получила похожую: с Новым годом, исполнения всех желаний…

Больше я никому не сообщила свой номер. Немного необычно было не принимать большое количество звонков и смс от родителей, но в моем положении вряд ли это бы были полные теплоты и благодарности поздравления.

Я забыла, правда, о Роберте. Ему я отправила смс сразу как поменяла номер. Он подробно на нее ответил (поделился тем, о чем я и не спрашивала), порадовавшись, наверно, что Вероника в кои-то веки написала первая. До этого за все время своего отсутствия Роберт пару раз прислал смс, помня о том, что их не особо ждут, и не желая навязываться.

Но, видимо, то, что я все-таки сообщила о новом номере, изменило его взгляд на весточки для меня. Будто получив негласное разрешение, он начал писать чаще, и даже звонить.

Тридцать первого декабря в десять часов вечера Роберт позвонил из Петербурга, и мы проболтали полчаса о том о сем. Даже Марк меня поздравил, зачитав в трубку детское стихотворение о Новом годе. Это единственное светлое пятно за все нынешнее время для Вероники, но все-таки здорово, что оно у меня случилось.

«Мы приедем девятого января с Марком, Вероника. Десятого Марк пойдет в школу как раз. Что ты делаешь десятого вечером?»

«Ничего. Я вообще безработная уже. Решила из школы уйти».

«Да? У тебя грустный голос, это не телефонный разговор, так? Расскажешь, когда я приеду? Нас, надеюсь, не бросишь? Вероника, с Марком ты не перестанешь заниматься? Прошу тебя…»

«Нет, конечно».

«Тогда — до десятого. Целую…»

Никогда не плюй в колодец.

Кто, как не тактичный интеллигент Роберт, поддержит в трудную минуту?

Вероника, встретив его, вспомнит о постигшем Роберта горе и еще сто раз усовестится своего маленького несчастья.

С другой стороны, зачем человеку давать ненужную надежду?

Я не стала размышлять дальше. И так уже за эти больничные дни передумала и поразмышляла отменно. Мне удалось понять и Екатерину Львовну, и даже Лену с Максимом. Примириться с ситуацией, в которую попала сейчас. Примириться через пень-колоду, разумеется: увы, я не умею все вот так сразу прощать и принимать. Но я очень- очень старалась.