— Ставлю косарь, что не соберет, и ждет нас перестрелка, погоня и труп, как в дерьмовом американском боевике.

— Принято. Блин! Бумаги же теперь измараем — не отпишемся…

* * *

Свет фар тонул во тьме, изредка выдергивая блестящие вкрапления в асфальте.

Смоляков не стал сваливать «груз» в багажник, как об этом в романах пишут. Наоборот, меня чинно усадили на переднее пассажирское сиденье, пристегнули ремнем и поправили ворот пальто.

Губами я шевелила с трудом, тело до сих пор не слушалось, хотя в пальцах рук стало покалывать. Похоже, действия того лекарства что, он вколол, начинало ослабевать.

Направление, в котором мы двигались, было мне знакомо. Мелькнула развязка на проспекте Большевиков, пост ДПС со скучающим стражем дорожного движения. Вальяжный пенсионерский джип, на котором мы ехали, его не заинтересовал, а вот мчавшая впереди нас модненькая, крохотная машинешка, сильно сбавившая скорость, привлекла его внимание, удостоившись помахивания полосатой палки. Вдали мелькнули огни крупного торгового центра и леса новостроек, над головой пронесся КАД.

Смоляков почти час назад, прежде чем начать наматывать круги по городу, отослал на номер Вити смс с предложением обменять меня на пятьдесят миллионов, что не преминул мне озвучить с тем же страшно счастливым выражением лица.

Разум, разложив по полочкам все, что я знала и чувствовала, выдал ответ. Нет! Ни один человек не даст такую сумму. Во-первых, ее просто невозможно собрать за столь короткое время. А, во-вторых, с какой стати Тропинин должен платить за меня? Кто я для него?! Сердце щемило. Мне не хотелось думать о смерти! Я не имела права умирать. У меня Настюша! Я буду трепыхаться до последнего! Но предчувствие плохого не отпускало!

Сергей напевал песенку, был бодр и весел, и даже не думал мне угрожать. Оттого смотрелся он совершенно безжалостно, лишь подчеркивая всю безысходность ситуации.

Правая моя рука упала на сиденье и сжалась в кулак, лекарство в крови слабело, но я прекрасно понимала, это совершенно бесполезно.

До поворота на Шлиссельбург оставалось чуть меньше десяти километров.

* * *

— Ты не будешь передавать деньги. Мы с тобой внешне похожи. Роста и сложения одного. Ночь. Ему все равно, кто вручит ему миллион долларов, который он и не ожидает получить.

Варков расстегнул пуговицу рубашки, сдавившую горло, и уставился в окно.

— Нас с тобой сделал нарик, Толя. Мы расслабились, и случилось то, что случилось.

— Вит…

— Если есть хоть малейший шанс, что это спасет ей жизнь, я рисковать не стану, — это было сказано спокойно, но спорить с этим было бесполезно. — Он ведь не так прост. Он бросил вызов мне!

— Черт!

— Виталий Аркадьевич, — подал голос Лёня, не отрывая взгляда от дороги. — Слишком опасно. Именно, потому что нарик.

Артем, сидевший рядом, качнул головой, соглашаясь.

— Искомая машина выехала из города сорок минут назад. Инспектор с поста ДПС на Мурманке доложил. Там с фонарями невесело, но он говорит, что на переднем пассажирском сидела женщина, — Варков на секунду сжал зубы. — Вить! А если это все же… Если она с ним заодно? Если это просто спектакль?

— Какой спектакль, Толь? — Тропинин устало закрыл глаза. — Как она могла знать, что я ей предложу место в своей постели, когда он ей врезал на квартире бывшего мужа? Или в конторе, когда он чуть ее ножом не исполосовал? Это надо быть экстрасенсом, чтобы догадаться, что я вернусь.

Но Варков не мог остановиться, будто ища лазейку, оправдание себе.

— Она слишком правильная. Слишком невинная, что ли. Так не бывает!

— Не стоит судить других по нам с тобой, Толя. По Нонне. Ирку вон ты святой считаешь. А знаешь, почему еще? — Тропинин вдруг усмехнулся, и хоть боли и тревоги в его улыбке было в миллионы раз больше веселья, все же это была улыбка искренняя и светлая. — Именно потому, что она правильная, она и огребает больше остальных. Ты ж библию читал, с хорошими всегда так.

Они долго молчали.

— Если живая останется, испорть ее, а! Я знаю, ты можешь!

* * *

— Ты только подумай! Принес! Почти миллион долларов! Принес! — Смоляков засмеялся. Перед этим он проглотил, кажется, с десяток таблеток, запив их минералкой, и сейчас напоминал чайник на сильном огне, чью крышку туго закрутили, а вода и пар внутри бурлят и вот-вот победят преграду, дабы выплеснуться наружу. — Ты стоишь миллиона! — он посмотрел на меня так, будто выиграл приз, и приз сидит рядом с ним. — Как здорово!

Джип стоял на середине моста на аварийке, а в самом начале, приткнувшись к отбойнику, тоже на аварийке поблескивал немецкий красавец.

Перед этим Смоляков покрутился по лесу, а потом, наплевав на все правила дорожного движения, поехал по встречной полосе моста. Машин было мало, мимо нас пронеслась фура, не переставая сигналить, и какой-то крошечный автомобиль, тоже не преминувший «обругать» собрата.

Когда Смоляков дернул ручник, мои глаза нашарили то, что мой водитель заметил уже давно. Витин автомобиль! Смоляков хмыкнул и набрал смс на дешевой трубке с кнопочками. И почти сразу получил ответ, который его так порадовал.

Внутри же у меня все заледенело. Момент, который решит мою судьбу, вот-вот настанет.

Прошло минут десять, судя по часам на приемнике, мне они показались вечностью, когда, наконец, дверь Гелека блеснула и по направлению к нам зашагал в расстегнутом пальто мужчина, неся в руке большую спортивную сумку. Мелкие снежинки кружились в свете мощных фар белого автомобиля. А ветер трепал черные полы верхней одежды того, кто нес мне спасение.

Витя! Он был здесь! Так близко! Как во сне!

Видимо, препарат отпустил окончательно, сердце сорвалось в галоп. Мне до жути захотелось жить, до крика, до того чтобы броситься на Смолякова и задушить его собственными руками.

— Дорогая моя! — мужчина громко, подражая оперным тенорам, пропел. — Какой забавный каламбур! Дорогая… — он на мгновение задумался.

Тропинин остановился, чуть разведя руки в стороны, видимо, давая понять что один и без оружия.

— В конце концов, интересно же! — Сергей будто разговаривал сам с собой. И вдруг резко обернулся ко мне. — Убей его! Ты для него стоишь миллион. А он для тебя стоит твоей дочери? — его сумасшедшие глаза впились в меня. — Сбей его.

— Ты спятил? — вырвалось у меня. Я уставилась на мужчину, не веря, что тот говорит серьезно.

— Ну, дорогая, мне интересно! Что для тебя важнее! Сироткой Настенька оставшаяся, потому что я продырявлю тебе башку. Зато он — живой. Или мертвый он, но ты и дочка сольетесь в нежных обнимашках.

— Я… я не смогу.

— Говорят, материнский инстинкт сильнее всех прочих.

— Он же привез деньги. Зачем тебе все это? — слезы потекли по щекам.

— А ты думаешь, они мне нужны теперь? Когда за мою голову назначили награду. Таких проколов, как у меня, не прощают, — он сверкнул совершенно сумасшедшей улыбкой. — Мне было просто интересно, есть ли люди, которые стоят миллион?! И не истончилась ли кишка у Итальянца за столько лет мира и процветания?! Ну, так как?! Неужели тебе не жалко дочку? Останется ведь без отца, без матери. Такая крошка! А он, — кивнул Смоляков на Витю, — он, знаешь ли, и людей убивал. Может не своими руками. В нашей стране состояние делалось, дорогуша, в девяностые как на Диком западе, — он вдруг легко подскочил и перелез на заднее сиденье. — Садись!

— Нет!

Щелкнул курок. Я не видела оружия. Он, похоже, держал его в кармане куртки.

— Я не могу, — горло мне сжал спазм.

— Я видел, как ты руками двигаешь. Действие токсина закончилось. Быстро! — в этом приказе не было и намека на усмешку, только безжалостность и злость.

Ноги не слушались, я с трудом, задевая и ударяясь обо все, перелезла на водительское место, а через мгновение Смоляков занял мое место.

— Ключ зажигания…

Холодная сталь уперлась мне в висок:

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки

Я перестала дышать, боясь пошевелиться.

— А ты думала, я только в наркоте понимаю? — Смоляков улыбнулся, но на его щеке пролегла влажная дорожка. — Выдави сцепление!

Ствол шевельнулся, обжигая кожу на виске холодом:

Показалось, что много ступеней,

А я знала — их только три!

Между кленов шепот осенний

Попросил: «Со мною умри!»

Я все еще не шевелилась. Больше не было страха и боли, только пустота и холод.

Я обманут моей унылой,

Переменчивой, злой судьбой.

Я ответила: «Милый, милый —

И я тоже. Умру с тобой!»

Было слышно, как там за пределами машины гудит ветер. Он свободный, несется на просторе, нет для него преград. И белые крупицы снега, подчиняясь, летят вслед за струями воздуха…

Последнее четверостишие Ахматовского крика души влюбленной женщины Смоляков прошептал тихо-тихо:

Это песня последней встречи.

Я взглянула на темный дом.

Только в спальне горели свечи

Равнодушно-желтым огнем.

Руки и ноги сделали все за меня. Привычка — великая вещь. Даже с годами она не ослабела. Мне хватило нескольких секунд, чтобы зависти послушный автомобиль, выжать сцепление, переключить рычаг, и осознать, что не смогу убить человека, и не важно, Витя это или кто-то другой.

* * *

Сваленный в кучу спрессованный снег, который руки у рабочих так и не дошли убрать, стал для машины отличным трамплином. Большой старый джип, несшийся на Тропинина, вильнул в сторону метрах в пяти от Итальянца, и, воспарив над отбойником, пробив носом парапет, полетел в воду.