Идеально.

Я нашла обтягивающие эластичные черные джинсы. Раньше Кристофер выбирал мне наряд. Это было некомфортно. Жутко. Болезненно. Мне было страшно, неудобно и больно каждый день.

Я думала, если буду поддаваться своему убийце, то смогу оставить смерть и разложение этого места позади.

Оставить его позади.

Но я должна сначала найти его. Пришлось заставить себя сделать то, что каждая клеточка моего существа предупреждала меня не делать: снова пойти в мертвую комнату. Он будет наблюдать через свои камеры. И я была уверена, что он придет. Потому что эта комната предназначалась для красивых мертвых вещей. Не отвратительных, ходячих, говорящих осложнений, как я. Ему придется удалить меня из своей тщательно отобранной коллекции, прежде чем я испорчу ее.

Я не прошла и половины пути.

Идя на его сторону дома, я должна была пройти мимо столовой и гостиной с великолепными французскими дверями, выходящими в прекрасный и таинственный сад. Обычно я смотрела на него с тоской, грустью, приглушенным гневом.

Сегодня я даже не взглянула на него из-за чего-то бесконечно более таинственного и смертоносного прямо посреди моего пути.

Из-за него.

Я была удивлена, шокирована, но не молчала.

— Почему я до сих пор не знаю твоего имени? — потребовала я.

Он не задержался, как обычно, чтобы ответить. Он даже не взглянул на меня и мой менее чем обычный наряд. Я отбросила чувство разочарования.

— Оливер, — сказал он легко, как будто не скрывал этого все время, пока я была здесь.

— Оливер, — повторила я, пробуя на вкус мягкое и приятное имя. Оно ему совсем не шло, как и акцент, который он так хорошо скрывал. — Это не русское имя.

Легкое расширение его глаз было самым драматичным выражением шока, которое я когда-либо видела на его красивом и жестоко суровом лице.

— Что? — спросил он.

Я подавила желание торжествующе ухмыльнуться, поймав его врасплох.

 «Женщина, которая празднует маленькие победы, – это также женщина, которая проигрывает большие войны с другими и, самое главное, с самой собой.»

Эти слова были неожиданными, главным образом потому, что они исходили из моей головы. Не то чтобы я не привыкла слышать голос в своей голове, но это был не мой собственный. Это сказала Агна, женщина, о которой я до сих пор совершенно забыла.

Я отогнала ее в самый дальний угол своего сознания, потому что она была добра ко мне в течение двух недель, когда работала у моей семьи. Нужно было изгнать воспоминания о доброте. Одно дело жить с жестокостью, не зная ничего другого. Совсем другое дело, когда понимаешь, что люди способны быть добрыми.

— Русское, — повторила я. — Оливер – не русское имя, — я сделала паузу, пролистывая какие-то папки в голове. — Если не ошибаюсь, это норманнская французская форма германского имени.

К нему вернулось самообладание.

— На самом деле древнескандинавский, — поправил он.

— Все равно не русское, — возразила я с уверенностью, столь же иностранной, как и мой наряд.

— Откуда ты знаешь, что я русский?

— А ты русский? — спросила я.

У меня была странная уверенность, что он не станет мне лгать. Он был убийцей, похитителем и много чем еще, но я подозревала, что он не был лжецом от природы, только по необходимости.

— Мое происхождение не делает меня тем или иным, — сказал он вместо этого.

Я сложила руки на груди.

— Я почти уверена, что это так. И ты отлично умеешь скрывать свой акцент, — похвалила я. — Но я изучала лингвистику с пяти лет, специализируясь на выявлении основных означающих различных акцентов и предательских признаков людей, пытающихся их скрыть. Рискну предположить, что не многие люди, с которыми ты сталкиваешься, анализируют твой синтаксис, фонетику и фонологию среди прочего. Поскольку я предполагаю, что ты убиваешь их прежде, чем они смогут зайти так далеко?

Он не ответил.

— Поэтому я повторю свой вопрос. Как тебя зовут? — спрашиваю я. — Не тот псевдоним, который ты, без сомнения, принял несколько лет назад, когда решил дистанцироваться от человечества, — эти слова, даже уверенность и сила, стоящие за ними, потрясли меня.

Голос у меня был спокойный. Способный. Я говорила как незнакомка.

Теперь он осмотрел на меня. Медленно. Целенаправленно. Каждый раз, когда его глаза двигались, это было физическое прикосновение, огонь и лед. Боль. Ненависть.

Я почувствовала тошнотворное удовлетворение от того, что надела красный топ и черные джинсы, показывая ему свои острые края ребер, чтобы он мог увидеть часть уродства, которое я раньше скрывала под слоями одежды.

— Лукьян, — прохрипел он с более резким и отчетливым русским акцентом, просачивающимся в это слово, как будто произнесение имени вслух приветствовало возвращение в него этого человека.

— Да, — прошептала я. — Это твое имя, — оно подходило хладнокровному, точеному, неотступному и твердому мужчине, стоявшему передо мной. С этими пронзительными глазами и трудными чертами лица.

Его глаза горели ненавистью, которая пронзила меня два дня назад. С потребностью убивать. Смерть всегда таилась в воздухе, но она становилась все более явной, как только он предлагал мне частичку себя, которую скрывал от мира. Я была уверена, что у него была причина скрывать это. Секреты поддерживали его жизнь. И я заставляла его признаваться во всем. Я все усложняла.

Неужели я намеренно насмехаюсь над ним, чтобы он мог убить меня? Да? Это было моей целью до того, как я нашла его на своем пути в комнату мертвых вещей. Какая-то часть меня хотела убедиться, что я не хочу уходить от него.

Он моргнул, глядя на меня, и шагнул вперед. Как в ту ночь в тусклом свете лампы. Раньше я не замечала, но теперь поняла. Он шел вперед, а смерть наступала ему на пятки.

Я не отступила, хотя некоторые из моих последних оставшихся инстинктов выживания кричали об этом. Их не хватало, чтобы передвигать свои ноги.

Итак, он подошел, и смерть тоже.

Я вздохнула с облегчением. Какая-то больная часть меня была рада, что он это делает. Рада, что ему удалось убить меня, что он сохранил мою смерть в своем доме. В его коллекции.

Я ожидала, что его руки сомкнутся вокруг моей шеи, сдавят горло, лишат меня воздуха. Но они этого не сделали. Хотя они целились на это, я уверена. Мой взгляд не отрывался от его, который был холодным и непреклонным. Пропасть, в которую я собиралась добровольно сдаться. Но потом она закрылась, и в тот же миг его руки крепко и болезненно обхватили мои плечи.

Из-за удивления я и не подумала бороться, когда он двинул меня. Мои ноги, которые когда-то были бетонными шлакоблоками, прикрепляющими тело к полу, поднялись и легко позволили вести себя. И только когда сад бросился в глаза через кристально чистые окна, мой разум догнал меня и начал сопротивляться. И конечно, было уже слишком поздно.

— Я не позволю тебе создать еще одну тюрьму, — решительно заявил он, открывая дверь.

Я тут же напряглась от напавшего на меня свежего воздуха, отступая назад, чтобы найти утешение в доме, который все еще пугал меня. В человеке, который все еще пугал меня так же сильно, как и интриговал.

Но ничто не пугало меня больше, чем этот ветерок, это широкое открытое небо снаружи. Я боролась как ребенок; железная грудь толкала меня вперед силой своего шага.

Мир рванулся вперед, а я покачнулась на пороге. Ароматы атаковали мои чувства: свежескошенная трава, цветы… жизнь. Это должно было освежить меня от затхлого запаха смерти, к которому мои ноздри привыкли.

Но нет. Это было удушье. Тошнотворное. Мне не нужна была жизнь в ноздрях и в легких. Я не нуждалась в этом. Я бы скорее умерла.

— Мир всегда будет здесь, хочешь ты гнить в четырех стенах под крышей или нет, — сказал он, толкая меня. — Ты все еще существуешь в нем снаружи, точно так же, как и внутри.

Что-то во мне сломалось в ту же секунду, когда стало мучительно очевидно, что я не контролирую ситуацию. Что меня во второй раз вытолкнули в мир, от которого я пряталась. Я закричала, как банши. Моя борьба превратилась в борьбу дикого зверя, дикой кошки. Я царапалась ногтями, кусалась, желая вонзить зубы в плоть, оторвать ее от кости. 

Но я не получила крови, которой так жаждала. Нет, в диком безумии я смотрела в спокойные ледяные голубые глаза. За этим быстро последовал удар кулаком в лицо, вспышка боли, легкий хруст костей, а затем ничего.


***

Я проснулась с ужасным чувством дежа-вю. И ужасная головная боль, от которой дребезжали мои глазные яблоки. Потоки света, словно осколки стекла, врезались в мою кожу, постепенно переходя от острой боли к тупой. В конце концов всё утихло настолько, что я смогла открыть глаза и моргнуть.

Просыпаюсь в незнакомой комнате, не той, что стала моей комнатой, Оливер – нет, Лукьян, смотрит на меня, будто статуя с бьющимся сердцем и жаждой смерти.

Он не двигался и не говорил, когда его глаза встретились с моими. Он, возможно, ожидал, что я буду кричать, визжать, как раньше. До того, как он ударил меня по лицу. Он ожидал, что я дам сдачи.

Я не могла.

Меня и раньше били.

Бывало и похуже.

Лицо горело, а кожа натянулась там, где под глазом образовался багровый синяк. В прошлой жизни у меня был такой каждую неделю.

В прошлой жизни мужчина, ответственный за мои травмы, не приносил извинений, поэтому я не ожидала их от Лукьяна.

Вместо этого я осмотрела место вокруг. Во-первых, я на кровати. Под пледами. В них была та же знакомая мягкость и роскошь, что и в моих, но они были темнее и тяжелее. Я потрогала бархатную ткань. Цвет тусклого угля, как и большая часть декора в комнате. Легкости хватало лишь на то, чтобы каждый предмет можно было опознать по отдельности в черном замшевом кресле, в котором сидел Лукьян.