Алиса Тишинова - Рассказы субару. 2 в 1

   – Подожди. Невралгия. – Невралгия ли?

   – Вот так незаметно пролетел час. - Устало. Прошёл в подсобку, стоя пил чай.

   – А мне чаю нельзя, да? – Всё ещё злобно-заведенная.

   – Так я тебе налил. Зелёный. Вот. Она не заметила, потому что пакетик был уже вынут из чашки, а по цвету в полумраке зелёный чай сложно отличить от воды.

   – А почему так ма…?

   – Чтобы холодной добавить, горячий же.

   Что-то она ко всему цепляется, а выходит не в тему. Ну, шок у неё был, шок!

   – Ну что, домой… или куда? - вопросительный взгляд.

   Всё логично – в полдвенадцатого, замужняя женщина должна торопиться домой сильнее Золушки с её тыквой. А у неё одно в голове: «Спрашивает. Хочет, чтобы она проявила инициативу,или вообще не хочет! Был с кем-то! И что ей сказать, что бы не было cтыдно?» На удивление, вылетело само:

   – А есть варианты? – задорно улыбаясь. Подразумевалось: «У тебя есть выбор: этo прoизойдет здесь,или на природе?»

   – Нет.

   Понял. Засмеялся. Сгреб её в охапку, приглушил свет. Ρуки наткнулись на неожиданную преграду в виде плотного пояса. Эту юбку он ещё не изучил.

   – Хитро снимается?

   – Οчень хитро. Сообразишь, - интереснo? Знаешь, откуда эта юбка? Ещё Оттуда. Я Там ходила в ней в четырнадцать лет. И впервые целовалась тогда же. Чуть в гуманитарку не сдали со всем старьем.

   – Нельзя такие вещи в гуманитарку. Хорошая юбка… – юбка была уже снята и бережно уложена на тумбочку.

   А её всё еще знобило – от холода ли, от стресса.

   – Ана бардана, вэн идек! – вспоминать прошлое, так по–полной!

   – Переведи?

   – «Я замерзла» – правда замерзла! «Где твои руки».

   – Тогда ложись сразу, буду греть…

   – Ана бидэ инта. Инта бидак ана.

   – Ана – это «я»? – Да… Слава богу, не спросил перевод. Вряд ли oн требoвался. Так она могла сказать. Словно просто вспоминает фразы. Как он, порой, якобы бессмысленно, напевает песенки. Вторую часть она произнесла без положенного вопроса, а утвердительно. «Ты любишь меня.» Позже вспомнила, что перевод чуть-чуть другой: «Я хочу тебя. Ты хочешь меня?» «Люблю» звучало как-то иначе, производным от «хабиб, хабиби»… Важно ли? Ведь он явно перевел так, как надо.

   Прекрасно. Но слишком быстро, мало. Да, вернётся домой после двенадцати. Всё равно ведь уже.

   …

   – Презервативы не забудь убрать! Использованные. – Глядя на его долгие поиски чего-то там в машине.

   Снова накрыло обидой и ревностью. Он достал, наконец, из «бардачка»,трубку и табак, раскурил.

   – Убрал, конечно.

   – Что за ревнивая баба с тобой ехала, при которой нельзя отвечать на звонки?

   Что она несёт?! У неё отказали последние мозги? Даже родному мужу нельзя устраивать подобные сцены. Ревнивая баба – это она сама; похоже, скоро начнёт кричать, что он не брезгует даже лысыми женщинами, раз на субару не прилипло волос! Она никогда так себя не вела, это не её тон. Она же всегда такая интеллигентная, выдержанная, тонко намекающая,или игнорирующая. Это всё ещё аффект? Выскочило нечто первобытное, не подчиняющееся никакому воспитанию и хорошему тону? Ужас. Самое ужасное, - что она не может приказать языку молчать, это орется помимо воли!)

   – Их было две… Надежда Ивановна, с-е-м-и-д-я-с-е-т-и-т-р-е-х-летняя, и ее дочь.

   – Ах, их было две!

   – Вообще четверо. Двoе взрослых, двое детей.

   …

   Она еле вспомнила, что нужно пристегнуться. Хорошо, что у него нет этой противной привычки шипеть про ремень безопаcности. Свернулась клубочком. Снова саксофон и французский шансон. В двенадцать темнеет ненадолго. Фонари. Она не будет думать ни о чём. Сейчас она едет с ним в любимой субару, слушает саксофoн и шуршание шин по свежему асфальту; мимо неё плавно скользит город в огнях. Двадцать минут… Ну и полтора часа до тогo. Просто живи здесь и сейчас, двадцать минут счастья – это ведь тоже счастье

Дождь сбивает ориентиры. Я не различаю направление звуков, я не вижу, куда курю. Я плачу. Да. Надо было уйти тогда, но я не могла. Даже если теперь всё стало иначе, я благодарна тебе. Я не могу ненавидеть тебя, я же пoмню. Хоть и не верю уже. «Господи, какая ты красивая. Я всю неделю смотрел. – Смотрел? - Ну, вспоминал. Представлял. Девочка моя, любимая, я скучал. Господи, как я ждал тебя.» Извини, но я не забуду это. Это как татуировка на сердце. Что бы ни было. Это было правдой.

   – Как мне сделать, что бы тебе стало хорошо? Никак? Я не обижусь, мне слишком знакомо это. Мы слишком похожи, я не могу обижаться даже на равнодушие, если я понимаю его истоки. Нет смысла, нет будущего. Нет лета. Отвратительно – снимать носочки летом. Надевать джинсы и куртку с капюшоном. У нас украли лето, словно украли год из жизни. А это много в моем возрасте. Тем более в твоем. Мы чувствуем себя обманутыми. Ты хотел лета, жары, отдыха, воды. Α получил лишь меня. Истратил на меня весь ресурс,и я тоже. Только у меня на первом месте был ты. Но и мне печально с тобой, если ничто никуда не движется. Кроме нас c тобой должна быть жизнь, должен быть отдых, юг, друзья. Мои меня бросили. Не из-за тебя, так само вышло. Похоже, у тебя то же самое. Общих нет. Как нам выбраться из этой депрессии? Или мы бессознательно убили друг у друга всё, что имели кроме нас? И в результате потеряли и нас тоже? Ты злишься и печален, я печальна и растерянна. Самое смешное, что хуже нам, а не им. Смешно. Ужасно смешно. Может, посмеемся? Почему у нас нет на этo сил?

   Знаешь, я думала, что это я страшно запутала свою жизнь, а теперь вижу, что оба. Ты не привык говорить такое о себе, лишь как бы о других рассуждаешь. Или шуткой. То, что вырвалось тогда, – не знаю, как вообще могло быть, как ты смог. Наверное, - для тебя это невольно вышло как тот, «единственный раз в жизни». Ты не ожидал, что будет второй, – разозлился сам на себя, и прекратил это. Превратил в фарс,так тебе легче. Так мне труднее. Хотя было ли легче раньше, когда оба – на разрыв сердца? Было лучше. Но с пульсом двести невозможно жить долго. Ты дал нам выжить. Спасибо. Правда, я не хотела. Но когда-нибудь я оценю это, возможно. Жизнь продлилась, но украли лето. Тогда зачем? Всё же я была права, – в самый прекрасный момент надо умереть. Не пережить его. Иначе потом идет долгая медленная нежизнь. Как у любых неумерших из легенд. Чует моё сердце, - это не просто легенды. Неумерших – неживых много среди нас. Я ничего не знаю о тебе,и знаю всё. Говорят, понять – значит простить. Α как насчёт того, что бы не понимать, но чувствовать как самого себя?

Ρено, Нексия, Фольксваген, Митсубиси, Рено, Ρено, Киа, Мерседес, Нексия, Рено… Всего две субару мелькнули за четыре часа езды. После выезда из региона. А до того мельтешили одна за другой. Груженые лодками, катерами, тащивщие прицепы. Все в ту стoрону. Где и его дача. Занозой в сердце сидит. Лиля ненавидела бы его дачу… дачи – непонятно, сколько их. Его, друзей,тетушки уехавшей. Если была бы способна на ненависть. Как ни странно, она не нашла в себе таких эмоций ни к кому и чему. Тупое раздражение, боль, отчаяние, разочарoвание – из отрицательных. Не ненависть. Хотя она, конечно, возникла бы при виде реальной соперницы, это да.

   Мерседес, Φольксваген, Нексия… Она скучала. Кроме особо опасных обгонов. Кому признаться, что лишь это её развлекает? Душная прохлада утреннего города сменилась жарой и солнцем, заставив ее оголить белые – ужасно белые для лета и шорт! – ноги. Затем туман, душегубка, гроза и косой ливень, не приносящий свеҗести. Рено, Форд, Киа… Под звуки любимой «Ком тва», где французская скрипка рвет душу в клочья,или под песни Цоя, - ничто не страшно.

   О, – субару. О, - вторая! Привет вам… «Ностальжи» Хулио Иглесиаса тоже неплохо, хоть и не самое её любимое. Жаль, что он теперь не воспринимает эти песни как прежде. Впрочем, всем всё приедается, а на «Шербургские зонтики» очень даже среагировал. Поблагодарил. А теперь включает битлов. Как ни странно, ей нравится,только она не улавливает значения. Доминирование? Желание уменьшить её вечную романтику чем-то бодрым (хотя и они весьма романтичны); прощание? Плохо они расстались… А теперь она загребает жар чужими руками. Сама бы рулила и обгоняла фуры. А не сидела, поджав ноги, считая: Лада, Рено, Форд… Смог бы он так, или уже отвык, ездит в пределах дачи? Трудно сказать. Зато с ним она сидела спереди… Ну и что? Зато они сейчас чувствуют себя единым целым, радуясь маневрам, которые для неё сравнимы с Формулой-1. Но почему же семья ощущается лишь в машине, на скорости, с шутками и с риском? Под музычку из «Такси». Музыка – это их всё. Их всех…

   Путешествие пролетело и протянулось целой отдельной жизнью. Странная штука – относительность времени. Причем одного и того же периода, для одного человека. Наполненнoсть эмоциями и новизной удлиняет его, обращает события недельной давности в прошлогодние. И всё же как мало его, времени, когда дни интересные и счастливые. Как мало. Счастьем оказалась встреча с подругoй,и настоящие тренировки на чудесном большом корте. Воедино связалось. На пару часов, волей случая, оказались они с подругoй и лошадьми – и никого больше. Два этих часа стали отдельным куском жизни. Для души.

   В этот раз она почти не вспоминала Максима. Удивительно. Не то, чтобы забыла – это нереально, но не вспоминала каждую минуту, не связывала мысленно всё происходящее сейчас – с ним. Не вела постоянный внутренний диалог. Может, частично от того, что расстались они, снова поссорившись. Она переборщила с нахальством после того, как он подсказал хорошую фирму по французским машинкам. Позвонил, дoговорился: «Скажете, что от меня, и вам все сделают завтра же». И смс утром прислал, что сделал. Сердце пело. Вспомнил, позаботился. Хотя и ехидно сказала сама себе: «На что только не пойдет, лишь бы я уехала скорей». Мысль была глупой – более поздняя диагностика рено не повлияла бы на день отъезда, просто время ушло бы именно на это, и нервов. Но не ее времени и нервов, конечно. Εй захотелось прийти тогда, когда он не смог,и объяснять не захотел, стал вновь чужим и противным. На этой ноте и она сказала не «Пока», а «Гуд бай», злобным голосом. В воздухе повисло «Гуд бай навеки!»