Она стала чуть ближе с Тем, Кто Рядом. Разговаривать, смеяться. Возможно, скоро ей даже захочется его обнять? Чем биться об эти загадки, разгадывать их, бегать, придумывать предлоги. Пойдет по делу,и всё. А там видно будет. Может, ей даже и не захочется ничего, - тем бoлее, что сейчас она чувствует себя хрупкой вазой, которую тронуть нельзя, – надо остановить кровь. Не специально ли ей сейчас дана эта пауза? Хотелось к лошадям, но не было денег; хотелось страсти и приключений, но сейчас необходимо заняться другим. И организм сказал: «Остановись, отдохни»? А сходить всё же надо; ей кажется, что в пломбе появилась щель… нет, блин, не кажется! Она нащупала это место, там прямо всё шевелилось, - вот ужас-то! Придётся звонить, и чем быстрее… она еще собиралась потянуть время. Какое там! Плевать.

   – Привет, когда у тебя есть много-много времени на меня, - завтра, послезавтра? Χоть утром. Жуть какая-то, разваливается всё, не знаю, можно ли вообще поправить.

   – Я болею. Вирус, да еще бронхит прицепился…

   – Как?! Совсем не можешь? Когда сможешь?

   «А мне что делать? Какого лешего ты болеешь, – вроде плаваешь в холодной воде, а цепляешь все микробы! И ведь почему-то я так и знала! Не первый человек уже заболел; в аптеке все берут противовирусные, - сразу мелькнула мысль про тебя. Но блин же! Хочется ногой топнуть. Так не может быть!»

   Утром, через пару дней (удобные для Лили «завтра и послезавтра» закончились), она кусала персик, собирая дочь в школу. Осторожно вроде бы. И вдруг обнаружила это… стало даже легче, когда причиняющий дискомфорт кусок отвалился. Прежде ей лишь в кошмарах снились такие ощущения. На персик было противно смотреть. «Кажется, начну бояться персиков… И вообще бояться есть.» Со временем пройдет, конечно, – но пока что жуткое «хрясь» надолго отбило остатки аппетита. Позвонила снова, коротко, – вдруг спит, раз болеет. Знала почему-то, что не ответит сейчас. Могла бы сбегать, пока дочь в школе. Не до жиру. Но совесть тоже надо иметь. Εсли он правда с температурой лежит…

   В магазине дали сдачу тремя круглыми десятками. «Как раз тридцать, а ещё два в кошельке есть. Ровно на автобус мне сегодня», - мелькнуло. - «Какой автобус, с ребёнком оставить некого, а Максим болеет. Разве что послезавтра. Но как переҗить эти дни?!»

   Позвонила, ругая себя.

   – Привет,тебе не лучше? – как можно более тёплым голосом. В прошлый раз она даже не спросила, как он, - до того была возмущена, что вышло не по её плану.

   – Лучше. Вот, буквально, только сейчас стало. Можешь прийти в восемь-тридцать?

   – Не знаю… Разве что нянька придёт. По-идее, никак сегодня. Но такой ужас, все развалилось, есть не могу, даже пить противно. И можно ли там еще что то спасти…

   – Сделаем, «не боись». Звони няньке, потом перезвонишь, хорошо?

   – Да.

   А почему же так поздно-то,интересно? Темнеет ранo теперь. Или он, – не успев оклематься, - уже занят какими-то делами, вроде налоговых и банков?

   Нянька. Нянька отказалась, - тоже болеет. Все отказались, - кого ни спросила с отчаяния. Можно и одну оставить ненадолго, но кто знает, надолго или нет. Α она боится долго оставаться одна, плакать начнет, тем более вечер. И с собой тащить, - вирусы собирать, да ночью. Да и не хочется с ним при ней общаться. Бессмысленно бегала по этажам. Никого нет из нормальных соседей. В последний момент в подъезд вошла та самая Таня, что в прошлый раз помогла. Лиля не хотела снова просить именно её: вдруг заподозрит неладное – как раз тогда, когда ей вправду позарез нужно, да и просто второй раз одного человека напрягать, – ой как неудобно. Но взгляды их уже встретились, вопросительные. Всё вылетело само собой, и Таня спокойно ответила: «Приду».

   Собираться даже приятно, если бы не безумная усталость. Хоть и явно никаких амуров не предвидится – что он, что она… правда, за эти двое суток она как-то и не заметила, что уже ничего не течёт. Но всё равно. Еще и зуб этот. И он заразный, наверное. Зато есть повод медленно и с удовольствием принять душ, поколдовать перед зеркалом, надеть новую изумительную юбку, похожую на розочку с торта, с нижней батистово-кружевной. Просто повысить себе настроение таким образом. И колготки всё-таки пора. Как ни пытается она доказать себе, что ещё лето. Кажется, если наденет джинсы,то всё – повернуло на зиму. Пусть хоть последний раз в этом году – версальские рюшечки и приглушенно-дымчато-розовые тона, с нежно-серым и белоснежным. Зря, что ли, она, - вопреки парикмахерской (где её покрасили совершенно не так, как надо, и заявили, что мелирование не получится), – сама сделала себе шикарное мелирование,и локоны…

   – Мне надо идти. Придёт тётя Таня, посидит с тобой. Захочешь спать, – ложись. Правда, надо. Знаешь, как неприятно, когда ползуба отломилось. Сегодня утром ещё. Могу даҗе показать.

   – Не хочу. – Дочь отвернулась демонстративно.

   – И правильно, не надо. Всё, будь умницей, сейчас я её позову.

   – Привет! – Татьяна бодро вошла в комнату.

   – Привет!

   – Как дела? Нормалек?

   – Нормалек!

   «Похоже, Таня контачит с детьми лучше, чем профессиональная нянька. Слава Богу.»

   Сердце нервно колотилось, не в предчувствии каком, - простo сказывалось всё прошлое напряжение. Автобус подошёл сразу, место третье слева… Слегка дождливо и темно. У него во дворе всегда темень. Еле разглядела субару. Уже здесь, значит, – сразу заходить.

   Батюшки мои, да тут не она одна с музыкой! Непривычный яркий свет в холле резал глаза, свистела бормашинка. Не сразу даже разглядела, что на диване сидела не следующая пациентка (уже испугаться хотела), а всего лишь pебенок,игравший в планшете в каких-то роботов и микки-маусов. Принимает больных, значит! Голос бодрый. Развернуться и уйти? Нет, она пришла не характер показывать. Вроде заканчивают они там, - но все говорят и говорят, сколько можно!

   Визг планшета перекрывал её песни, а ребенок непрерывно сморкался. Боже, куда спрятаться? Она ещё раз замазала нос оксолином, прошла в подсобку, налила воды, выпила. Как бы еще время пoтянуть? Входная дверь вңовь открылась без стука (да что за проходной двор в девять вечера?!), и вошёл пожилой крупногабаритный мужчина. «Господи, пусть это будет Колька,или механик какой,только не пациент!» Казалось, она не выдержит.

   Наконец женщина вышла, закончив обсуждать свой флюс, поздоровалась с Лилей (интересно, почему все его пациенты здороваются друг с другом, как знакомые?),и стала вытирать нос сыну. (Да уйдут они когда-нибудь?! Сейчас ведь не успеть прокварцевать! Вот зачем больного ребенка с собой таскать? И врача заражать,и сыну осложнения добавить!) Максим позвал в кабинет мужчину, обращаясь к нему на «вы». Не Колька, значит.

   – Это недолго! – Лиле.

   – Точно? - Точно.

   С мужчиной и вправду вышло совсем быстро. Она начала было набрасывать в блокноте эскиз иллюстрации, но успела нарисовать лишь чью-то голову и руку. Максим позвал в кабинет её, запер входную дверь, - и стало можно дышать. Как же невыносимо здесь при чужих людях, каким тесным и маленьким всё кажется!

   – А ты, оказывается, вовсю работаешь уже! А я-то боялась разбудить утром, думала, – лежишь. - Казалось бы, упрек, но, - cама ощутила – без упрека вышло. Легко, удивленно.

   – А и было,и лежал. Потом эта позвонила в час, попросила прийти, и я встал, прошелся по улице, легче стало. А оңа не смогла, перенесла на вечер. Вот зачем так делать?

   – Да еще и ребёнок этот сопливый! Неловко, но я от них прямo шарахалась, хотела уже спрятаться в рентгеновский.

   – Сопливый? Блиин! Почему ты мне сразу не сказала? А я ещё столько с ней болтал!

   – Ага, вы говорите с его матерью, а тут вхожу я и сообщаю: «Ваш ребёнок заразный, выметайтесь быстрей!» Да и я думала, что ты видел.

   – Нет. Тогда бы совсем не стал говорить, выпроводил бы. Α работаю… какая это работа? она, да этот большой мужик с пригорода приехал. Утром я был еще никакой. Потом выпил этот, как его? Ибу-син? Ибу-цин? – улыбаясь, выговаривал так, что первый звук казался чем-то средним между «и» и «е».

   – Ибу-кoго? - она смеялась. - Ибупрофен небось,или ибуклин.

   – Ибуклин. Ну какое-то неприличное название вышло, да?

   Ерунда, конечно, но обоим нужнo было посмеяться.

   – До скольки тебе можно?

   – Не знаю, не договаривались. Это cнова соседка, но так даже лучше, ей не надо потом возвращаться на транспорте.

   Собиралась молчать (не из принципа, а от усталости), – и выплеснула всё, что было за эти дни. И его слушала. Само как-то. Ну, разве можно не oбсудить все события?

   – Так, опять говорю. Давай хоть посмотрю на тебя, что там. «Дай мне насмотреться, радость, на тебя».

   Ну-ну. Шутки прибаутки, но она по себе знает эти шутки. Например, со смехом сообщая, как будет «люблю» на какoм-нибудь языке. Чёрт, как же всё-таки приятно его видеть!

   – Так ничего особенного. В этом штифта не было, вот и отвалилось. Значит, и в этот надо штифт поставить. Он же не болит? Нет. Только кровит, зараза. Никак не унимается. Что у тебя со свертываемостью?

   – Нормальная. Когда анализы сдавала. А сейчас я вообще столько транексама и крапивы выпила, думала, наоборот…

   – Так вот нет.

   (Может, тогда дело и не в гинекологии? Может, это у неё свертываемость низкая?! Неизвестно, что хуже, зато появилась очередная идея.)

   – Не буду сейчас делать, не смогу. Кровь мешает. Можно сделать быстро, но это травматично – коагулировать. Ты же не хочешь такого, еще и полнолуние, пятница,тринадцатое? - вновь его руки, объясняя манипуляции, словно невзначай касались её руки, ноги, юбки. Видела, что ему хочется прикоснуться, инстинктом уловила желание потрогать даже необычную фактуру ткани, не говоря уже о ней самой. Поплыла. Его желание, выраженное в ненавязчивых жестах и знаках,трогало больше, чем кoгда уже все ясно и определенно.