– Потому что мне знакома нынешняя версия тебя?

Это были отголоски нашего прежнего разговора о том, что каталинская версия Бена – самая верная и незамутненная. Отдаленность острова от остального мира избавляет от всякой ерунды, из-за которой мы привыкли переживать изо дня в день.

Бен приподнимается на локтях.

– С Одрой мы говорили исключительно о ней самой и о ее проблемах, а также о том, чем я могу ей помочь.

– Парень-спасатель спешит на помощь, – лишенным эмоций голосом объявляю я, ожидая, что он рассмеется, но он некоторое время молчит, и я замечаю, как мрачнеет его лицо.

– В тот вечер ты шокировала меня своими словами. Думаю, ты и сама не понимаешь, насколько была права. – Помолчав еще немного, Бен негромко добавляет: – На самом деле, ты помогла мне понять кое-что очень важное.

– Неужели?

Взгляд Бена становится отрешенным, будто мысленно он унесся за тысячи миль отсюда, но я не говорю ни слова, понимая, что он сам объяснит, когда будет готов. Я лишь удобнее устраиваюсь в его объятиях, не сводя глаз с его лица.

– Помнишь, я сказал, что если хочу изменить модель поведения, разорвать порочный круг, нужно докопаться до ее причины?

Я киваю и упираюсь подбородком ему в грудь.

– Расставшись с тобой тем вечером, я пришел прямиком сюда, на эту палубу, и все сразу понял. Дело в Оливии. Она – та самая причина.

Его сестра. Восьмью годами старше. Он почти никогда о ней не говорит. Я решила, что они не в дружеских отношениях как раз из-за разницы в возрасте.

– Она – тот самый человек, кого я практически всю жизнь пытаюсь спасти.

– Что ты имеешь в виду? – Воображение тут же услужливо подкидывает ряд сценариев, один другого ужаснее, от которых все мое существо переполняется ужасом. – Она серьезно больна?

– В некотором роде да. – Бен встречается со мной взглядом. – Она наркоманка. Все началось, когда ей исполнилось четырнадцать. Череда реабилитационных клиник, больниц и периодов завязки.

Бен говорит отчужденным голосом, будто и не о собственной сестре вовсе, а просто пересказывает услышанную по радио историю.

Сказать, что я поражена, – ничего не сказать.

– Мне очень жаль.

Он лишь плечами пожимает, безмолвно говоря: «Такова жизнь», и снова откидывается на палубу, заведя руки за голову. Я ложусь на спину рядом с ним, и мы оба смотрим на мерцающие над головой звезды. Наконец Бен заговаривает снова и негромким голосом рассказывает о годах, когда сестра жила дома, периодически исчезала на несколько дней, возвращалась и падала без чувств, так что он мчался к ней проверить, жива ли она вообще. О том, как брак родителей, и без того трещавший по швам, наконец рухнул окончательно. О том, как однажды обнаружил забытую сестрой в ванной коробку использованных шприцов и показал маме, а Оливия распсиховалась, назвала его наркоманом и выбежала из дома, хлопнув дверью. Она отсутствовала целых десять дней, и Бен был уверен, что в конце концов ее обнаружат мертвой, а виноват в случившемся будет он один.

Даже сейчас Оливия время от времени приезжает домой, клянется и божится, что завязала, а потом ворует деньги и снова пропадает.

Слушая его рассказ, я чувствую, что еще несколько кусочков головоломки успешно встают на свои места. Почему он всегда сразу же перезванивает маме, если пропустит вызов от нее. Почему так тяготится решением об учебе в колледже. Почему время от времени его глаза заволакивает тьмой.

– Вот почему ты хотел снять ту документалку. – Я снова кладу руку ему на грудь.

– Это не единственная причина, а, скажем так, дополнительный стимул. Кстати, частично из-за этого мой учитель по режиссуре и связал меня со съемочной бригадой. Он знает об Оливии. – Бен обнимает меня и теснее прижимает к себе, так что мне становится слышно его ровное сердцебиение.

– А где она сейчас?

– Где-то в Окленде. В начале лета мы все изрядно перетрухнули, когда несколько недель не могли ее найти. Отец собирался лететь туда, но в конце концов она обнаружилась у какого-то приятеля.

Я смотрю на Бена, открыв рот от изумления. Зная его, удивляюсь, отчего это он спокойно лежит тут, а не бежит хватать сестру в охапку и тащить ее прямиком в реабилитационный центр.

– Знаю, о чем ты сейчас думаешь. Поверь, я проделывал это, и не раз. Я бы все на свете сделал, чтобы вернуть свою сестру, прежнюю Оливию. – Его голос дрожит от эмоций, и у меня к горлу тоже подступает комок. – Когда мне исполнилось шестнадцать и я получил водительские права, то часто колесил по городу с пакетом фастфуда из «In-N-Out Burger», стараясь разыскать ее, убедиться, что она в порядке, покормить. Когда этого не случалось, я отдавал еду уличным бродягам, надеясь, что кто-то другой точно так же поможет моей сестре.

У меня сердце болит за шестнадцатилетнего Бена – и за Бена сегодняшнего. Чип прав. У всех свои заморочки. И своя тьма в душе.

– В какой-то момент все услышанное мной на встречах Нар-Анон[6] вдруг обрело смысл. В действительности мы ничего не можем сделать. Никто не заставит сестру завязать, пока она сама не захочет. Это было чертовски жестоким крушением надежд.

Некоторое время Бен молчит.

– Так что да, ты права. Я подсознательно встречался с девушками, которым требовался спасатель, поскольку был не в состоянии помочь собственной сестре.

Ох! Ну прямо удар под дых.

– Э-э-э, должна признаться, что чувствую себя настоящей задницей, – поморщившись, говорю я. – Мне очень жаль, Бен.

Он наконец встречается со мной взглядом.

– Это противоречит тому, что я говорю. По-моему, ты с первого дня сумела рассмотреть часть меня, скрытую от посторонних глаз.

– Что ж… возможно, не с первого дня.

Уголки его губ приподнимаются в улыбке.

– Верно. Когда мне удалось сразить тебя наповал своим очарованием, я решил побольше узнать о девчонке, которая видит меня насквозь. – Он понижает голос. – Даже если мне никогда не удастся до конца постичь ее душу.

Бен внимательно всматривается в меня в свете луны, и я вдруг понимаю, что пришел мой черед.

Я пытаюсь скрыть охватившую меня нервозность за легкомысленным тоном голоса.

– Вид у тебя такой, будто стараешься придумать, о чем бы меня спросить.

Он обнимает меня за талию.

– Не-а. Я сдаюсь. Не думаю, что мне удастся угадать твою историю. Остается ждать, когда ты сама ее расскажешь.

В волейболе это называется идеальной подачей. Бен забросил мяч разговора в самое подходящее место, чтобы я могла отбить его. Вот и наступило мое пресловутое «то самое время».

С чего же начать?

С начала.

– Ладно… – Пытаясь набраться мужества, я краснею. Неужели я правда это делаю? Подходящий ли сейчас момент?

– Что такое? – удивляется Бен. Похоже, мне удалось всецело завладеть его вниманием.

Идеальнее момента просто не сыскать, это я понимаю. Сердце у меня колотится как сумасшедшее, а перспектива во всем признаться кажется весьма соблазнительной. Хочется стереть, наконец, стоящую между нами тайну.

Ничего не происходит.

– Что ж… Я тебе уже говорила, что мои родители тоже в разводе, но не рассказывала, почему.

У меня перехватывает дыхание, и Бен пожимает мне руку, подбадривая и поощряя продолжать.

– Отец ушел из семьи, когда мне было пять лет, и с тех пор я его не видела.

Чувствую, как мысленно он помещает эту частичку информации в нужную папку существующего в его голове банка данных обо мне – точно так же, как я прежде делала касательно его.

– Ого. Вообще ничего о нем не знаешь?

Вот оно. Начну с письма и перейду к последним шести месяцам своей жизни.

Прежде чем я успеваю произнести хоть слово, представляю лицо Бена после того, как он все узнает. Он, конечно, отнесется ко мне по-доброму. Это же Бен. Взращенный на терапевтических встречах, побуждаемый матерью озвучивать свои чувства, сопереживающий по натуре и просто хороший человек. Правильных слов он, разумеется, найти не сумеет – а кто на его месте сумел бы? – и потому ограничится подходящими случаю расхожими фразами. Также он ухватится за исследования того медицинского препарата и станет уверять, что для меня есть надежда. Она и в самом деле есть.

Но его отношение ко мне изменится. Как у любого нормального человека. Даже если он лучше большинства просто нормальных людей. Так всегда и бывает после открытия конверта. Такое признание навсегда запечатлеет меня в его глазах определенным образом.

Теперь я точно знаю ценность мгновения до. Ну и пусть я эгоистка, не могу заставить себя признаться.

Я с трудом выталкиваю из горла будто проржавевшие слова:

– Нет, никогда.

Полуправда, маскирующая откровенность. В эту игру я играю все лето и так поднаторела, что делаю это без труда, хотя ощущение такое, будто камень проглотила, а обнимающая меня рука Бена вдруг кажется тяжелой, как доспехи.

* * *

Потом Бен возвращает меня на пристань, действуя очень бережно, словно я поделилась с ним большим секретом, хотя на самом деле я этого не делала. Он провожает меня к дому Синтии и долго целует на прощание. Наконец я ложусь в постель, но сон не идет.

Была ли я не права, солгав Бену сегодня?

Прежде чем в моих размышлениях возникнет вездесущий доктор Голд, я сама признаю, что верного или неверного решения в моей ситуации нет. У меня есть моральное право держать эту часть своей жизни при себе столь долго, сколько сочту нужным.

А еще есть так называемое безвыходное положение, созданное противоречащими друг другу пунктами правил. Попробую объяснить, в чем оно заключается. Если ты расскажешь кому-то о гене до того, как этот кто-то узнает тебя поближе и когда ты для этого человека всего лишь девчонка, с которой приятно целоваться, он с легкостью может бросить тебя и уйти. Но если ты расскажешь обо всем после того, как ваши отношения получат развитие, то точно знаешь, что потеряешь, если тебя бросят.

Воздух в комнате убийственно неподвижен. Сжимая в кулаке аметист, я выбираюсь из кровати и вылезаю в окно в надежде ощутить прохладу.