Как же я ей благодарна! Практически все столпы, на которых основывалась моя жизнь, оказались разрушенными, и тут старшая сестра приезжает на Каталину. Она – единственный человек, который не предал меня ни при каких обстоятельствах, как бы яростно я ее ни отталкивала.

Вероятно, она единственная, кто останется со мной до самого конца.

Печально, но это правда. Из медицинских форумов я узнала, что чаще всего бремя по уходу за больным ложится на брата или сестру.

Тут я задумываюсь о Синтии и папе. Не придется ли и ей в какой-то момент взять на себя заботу о нем? Брук сказала, что хочет что-то о нем сообщить, и я понимаю, что придет время, когда я не смогу больше убегать от правды, и мне придется ее выслушать.

Я осторожно кладу iPad на тумбочку и ухожу в гостиную. Тут есть полка, на которой Синтия хранит свои доисторические фотоальбомы. Я никогда их не листала, зная, чьи снимки увижу в потрепанных пластиковых кармашках. Прямо сейчас мне до отвращения не хочется смотреть на отца.

Но нужно. Я быстро нахожу альбомы и на самой первой странице вижу совместное фото Синтии и отца.

Я внимательно всматриваюсь в его лицо, чего не делала более десяти лет. Разглядываю каждую черточку, выискивая отличия от того образа, который еще хранится в моей памяти, и задумываюсь о его судьбе.

Листая страницы, я добираюсь почти до конца альбома, и тут один снимок привлекает мое внимание.

Это семейная фотография из Диснейленда. Синтия держит на руках маленькую семилетнюю Брук. Я – совсем еще крошка – обвинительно тычу пальчиком в Золушку, мама прикрывает рот ладошкой, подавляя смех, а папа улыбается, глядя на меня так, будто мне только что присудили Нобелевскую премию мира.

Я и не знала, что имеется фотографическое свидетельство той поездки – как не помнила и присутствие Синтии. Сказку о Золушке я слышала десятки раз и, кажется, спросила ее, почему она хочет выйти замуж за принца, когда они всего-то часок потанцевали вместе.

Я снова перевожу взгляд на отца. На его лице – выражение отчаянной гордости. Он протягивает ко мне руки, чтобы, очевидно, поднять в воздух и поцеловать.

Мы были семьей.

Эмоции душат меня, когда я смотрю на нас, таких счастливых и даже не ведающих, что в тот момент мы были счастливы.

Как он мог просто бросить нас? Как мог поступить так с нами, даже будучи в депрессии? Возможно, нечего и гадать. Теперь мне и самой отлично известно, как быстро можно все потерять без всякой видимой причины.

Унылая, я возвращаюсь к себе в комнату со снимком в руке. Мне казалось, что после объяснения с Беном хуже уже и быть не может, но вот – в моем сердце нашлось место для нового вида скорби. Едва я начинаю думать, что достигла дна, падать больше некогда, как всякий раз находится что-то, опускающее меня в еще более ужасные глубины.

Я осторожно отодвигаю Брук в сторону и сама устраиваюсь рядом с ней, как мы делали в прошлом бесчисленное множество раз. Луна за окном льет призрачный свет на тусклые воды бухты.

Я как будто заново переживаю свой первый день в Ту-Харборс: наедине со своими мыслями и созерцанием океана. Однако заглядывать в собственную душу сейчас не так страшно, как два месяца назад.

Теперь я знаю, что в ней царит горе.

До меня доносится легкий шорох – наверно, лиса прошмыгнула по склону холма.

Мгновение спустя на подоконник ложится черная тень. Кто-то стоит под окном! Вспышка страха пронзает меня подобно молнии.

Я смотрю на Брук, ожидая, что она подаст мне идею, и тут слышу голос:

– Эбби, это я.

Бен.

Осознание того, что под моим окном стоит он, а не незнакомец, ничуть меня не успокаивает.

Я выскальзываю из кровати и бесшумно выбираюсь наружу. Знойный воздух согревает мои голые плечи лучше шали.

– Что ты здесь делаешь? – Я старательно избегаю смотреть ему в глаза. Ни за что не покажу, как глубоко он меня ранил.

– Эбби, прости меня. Я так облажался. Наговорил ерунды. – Что-то в его голосе заставляет меня, наконец, поднять голову. Он взъерошенный, глаза покрасневшие. – Это не оправдание, но… я был ошеломлен и расстроен. Я и сейчас расстроен. – Он качает головой и добавляет чуть слышно: – Хотя это слово само по себе неадекватное.

Я с досадой качаю головой.

– Да. Я тоже была расстроена, Бен. Я считала… – Я умолкаю. Не могу же я ему признаться, что высоко его ценила и думала – он непременно найдет правильные слова в этой ситуации. И как разбила мне сердце его неспособность это сделать.

– Теперь я все понял. Мне очень жаль. Я правда осознал. Прочел все публикации о болезни Гентингтона, какие нашел в интернете. И видео посмотрел. Бог мой, это ужасно. – Он содрогается, и мне становится интересно, что он сейчас вспоминает – хорею с не поддающимися контролю конечностями или рвущее сердце невнятное признание тридцатилетнего больного.

Я снова ловлю его взгляд. Оказывается, Бен пристально смотрит на меня.

– Ума не приложу, как тебе вообще каждое утро этого лета удавалось вставать с постели. – Он делает шаг ко мне. – Я восхищаюсь тобой.

– Прекрати. – Сильной героиней-борцом-с-недугом мне хочется быть не больше, чем хрупкой болезненной особой. В любом случае едва ли меня можно назвать образцом для подражания.

– Кое-что из того, что я наговорил этим летом… Ты, должно быть… – Он умолкает и проводит рукой по своим растрепанным волосам. Вспоминает наши разговоры в байдарке о свободном выборе и судьбе. – Чувствую себя идиотом. Мне так жаль.

– Ты же не знал. Я не ставила тебе это в вину. – Невысказанная мысль повисает между нами. Тогда, но не теперь. Я инстинктивно отступаю обратно к окну.

– Я и прежде все портил, признаю. Когда ты мне сказала, я растерялся и сплоховал. – Бен чувствует мою неуверенность. – Правда! Например, я терпеть не могу открывать подарки прилюдно. Всегда проваливаюсь в играх на время. Не способен подобрать правильные слова, когда они нужнее всего. Монтировать видеосюжеты у меня получается куда лучше. – Он делает еще один шаг ко мне. – Хотелось бы мне вернуться в прошлое и изменить некоторые свои реакции и ответы, чтобы показать, что я на самом деле чувствую.

Меня одолевает любопытство.

– И на что это было бы похоже?

Бен смотрит на меня сверху вниз, согревая своим пристальным взглядом мою кожу под тонкой маечкой.

– Я всегда, в любое время буду в твоем распоряжении. – Он еще на шаг сокращает расстояние между нами и произносит чуть слышно: – Вот что бы я тебе тогда сказал. И это правда. Не потому, что хочу починить тебя. Ты не кажешься сломанной. Я вообще не думаю, что ты сломана. И никогда не была.

Не уверена, что готова поверить его словам – уж слишком они хороши, чтобы быть правдой. Бен как будто не вполне понимает, на что идет.

– Но…

– Я отдаю себе отчет в том, что это все меняет. Правда-правда. Но мои чувства к тебе остаются неизменными.

На этот раз я не нахожусь с ответом. Таким, который соответствовал бы его признанию.

– Знаешь, я, похоже, тоже не особо хорошо умею реагировать на замечания, – признаю я. – Хорошо, что теперь мы все друг о друге выяснили.

– Что – все? – с надрывом восклицает он.

– Ну, что из нас с тобой вышла бы плохая команда по разгадыванию шарад.

Его лицо озаряется улыбкой, а воздух начинает потрескивать от энергии, которая копилась между нами все лето.

– Не знаю, что делать дальше. – Я едва смею дышать под его пристальным взглядом.

Его глаза темнеют.

– Нет, знаешь, – говорит он низким хриплым голосом и, подойдя ко мне вплотную, заключает в объятия.

– Все не так просто, – возражаю я, пытаясь сохранять хотя бы видимость контроля, хотя тело велит заткнуться и просто сказать «да», немедленно капитулировать.

– Я играл по твоим правилам, – шепчет Бен мне на ухо. – Половину лета ухлопал, пытаясь задушить в себе потребность быть с тобой, Эбби. Пытаясь не отпугнуть тебя.

Мне следовало бы догадаться о его чувствительности.

– Но больше так продолжаться не может. – Он обнимает меня одной рукой, а другой поглаживает по щеке, заставляя смотреть себе в глаза. – Этого недостаточно. Я хочу быть с тобой, Эбби.

У меня сердце едва не останавливается, когда я вижу, насколько он уязвим.

– Скажи, что и ты этого хочешь, – шепчет он.

– Я не знаю, Бен, – бормочу я, уткнувшись ему в плечо. Разумеется, я тоже этого хочу. Проблема в другом – могу ли я себе это разрешить?

Он прокладывает дорожку из поцелуев вдоль моей шеи, поднимается к щеке, так что наши лица почти соприкасаются.

– Я – да, Эбби. Я люблю тебя.

Я ахаю. Я люблю тебя.

Эти три слова лишают меня самообладания. Я закрываю глаза и позволяю себе поверить, что так будет продолжаться вечно.

* * *

Мы проскальзываем в комнату Бена в плавучем доме его отца.

Он крепко обнимает меня, во взгляде пылает невысказанный вопрос.

Есть только один правильный ответ – я привлекаю Бена к себе и целую его в губы, с каждым касанием безмолвно сообщая: «Да, я хочу этого. Я желаю всего тебя. Да, да, да». Наконец, мы падаем на кровать, переплетаемся телами, превращаемся в сгусток ощущений.

Я освобождаюсь от своей тонкой маечки и вожу ладонями по телу Бена, ощупывая мускулы, стремясь познакомиться с каждым участком.

Он нашептывает мне на ухо обещания и нежно ласкает там, куда не достают губы.

Мы – комок рук и ног, горячей кожи и жаркого дыхания.

Вдруг я чувствую холод – это Бен отстранился от меня и зашуршал оберткой. Презерватив надевает.

В следующее мгновение он уже снова со мной, и наши тела купаются в лунном свете. Он осматривает меня всю, оттягивая момент сближения, мягко отводит мне волосы со лба.

– Бен, – шепчу я и устремляюсь к нему всем своим существом. Наконец, мы сливаемся, становимся единым целым.

Ощущение такое, будто я падаю, а потом понимаю, что умею летать.

Я неуязвима.