– Планы меняются, детка! – жарко шепнул он мне на ухо.

Так наши вечерние занятия превратились в свидание.

Надо сказать, что дом Оуэна оказывался в нашем полном распоряжении довольно редко, поэтому мы не стали терять времени. Бросившись в его спальню, мы целовались и любили друг друга до тех пор, пока не устали. Уже потом, отдыхая от ласк, мы долго говорили о наших планах на будущее. Оуэн как раз заканчивал второй курс коммунального колледжа и собирался в конце лета ехать на практику в Мексику.

– Но ведь два года – это ужасно долго! – сказала я ему.

– Ты ведь тоже будешь учиться в колледже, – ответил Оуэн, целуя меня в плечо. – И не заметишь, как пролетит время. – И он поцеловал меня еще несколько раз, поднявшись по шее вверх к мочке уха, а я подумала, что Оуэн прав. Пока он будет строить в Мексике дома для бедных и сирот, я буду учиться в лос-анджелесском колледже прикладного и ювелирного искусства, а значит, ни его, ни меня в Пасифик-Гроув все равно не будет.

– А когда я закончу основной курс, то перееду к тебе в Лос-Анджелес, – добавил Оуэн, целуя меня в губы. – Ты и оглянуться не успеешь, как мы снова будем вместе.

Он говорил истинную правду, и я произвела в уме нехитрый подсчет. Действительно, учебу мы должны были закончить почти одновременно: после практики Оуэн собирался прослушать дополнительный курс строительного менеджмента в колледже Лонг-Бич в Калифорнии, а я в это время получила бы степень бакалавра в области ювелирного дизайна.

– И все равно, два года не могут пройти слишком быстро, – возразила я, подставляя шею для новых поцелуев. Во мне снова проснулось возбуждение, и я почувствовала, как из глубины моего естества поднимается новая горячая волна.

Оуэн приподнял голову и посмотрел на меня. В его взгляде я увидела обожание и желание. Ничего другого мне тогда и не было нужно.

– Ты мне что-то хотел сказать? – спросила я.

– Да… – Он облизал губы, словно они у него вдруг пересохли от волнения. – Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

От этих слов мое сердце забилось вдвое быстрее.

– Правда? – спросила я, сжимая его лицо в ладонях.

– Правда. – Он ухмыльнулся. – Потому что мы с тобой принадлежим друг другу, и я тебя люблю.

И я тоже любила его – мальчишку, с которым я росла, молодого мужчину, которого я обожала. Слова Оуэна согрели мое сердце, и даже восемнадцать часов спустя, лежа на его кровати с учебником в руке, я все еще ощущала их щекочущее тепло. Должно быть, поэтому сосредоточиться на химии мне никак не удавалось, несмотря на все мои усилия. Куда больше меня занимала химия совершенно иного рода – та, что происходила между Оуэном и мной и не имела никакого отношения к радикалам, валентности и периодической системе элементов.

В доме было совершенно тихо. Даже Голден – чесапик-ретривер Оуэна – мирно дремал у меня в ногах. Сам Оуэн подрабатывал по воскресеньям на дровяном складе, а мистер и миссис Торрес должны были вернуться только поздним вечером, поэтому я с удовольствием осталась в его комнате – не столько потому, что мне очень нравился исходящий от подушек и простынь запах Оуэна, сколько потому, что мой собственный отец был сегодня дома. Судя по времени, которое показывали часы на стене, как раз сейчас он приканчивал вторую упаковку пива, тупо глядя в телевизор, по которому передавали бейсбольный матч. Бабушка, как это теперь все чаще случалось по воскресеньям, дежурила в регистратуре в приемном покое местной больницы, и я догадывалась, что она нарочно выходит работать в выходные дни. Эти смены оплачивались куда лучше, а деньги были нам очень нужны: как раз недавно отец в очередной раз вылетел с работы, а мама, работая на полставки медсестрой в стоматологии, зарабатывала слишком мало, чтобы кормить и одевать меня. Конечно, я могла бы сама пойти работать, как поступали многие мои одноклассники, но мама этого не захотела. Она считала, что я должна все свободное время посвящать учебе: только получив хорошие оценки в аттестате, я могла рассчитывать на достойную стипендию. То, что я буду учиться довольно далеко от Пасифик-Гроув, конечно, увеличивало расходы на обучение, но против моего выбора мама не возражала – она давно поняла, что дома я стараюсь бывать как можно меньше. Я же, со своей стороны, считала, что, пока я буду жить в Лос-Анджелесе, маме будет хотя бы немного полегче: ей, в частности, не придется постоянно скрывать от меня собственные мысли. Да, она старалась закрываться от меня, не пускать меня к себе в голову, но это у нее не всегда получалось, и я хорошо знала, как ей горько и как стыдно передо мной за то, что она позволяет отцу так с собой обращаться. А он в последнее время разошелся пуще прежнего – каждый день, трезвый или пьяный, отец обрушивал на мамину голову бесконечные потоки обвинений, придирок, упреков и унизительных комментариев.

Пока я размышляла обо всем этом, солнце понемногу начало клониться к закату. Тени в комнате удлинились, и я почувствовала, что здорово проголодалась. Я бросила еще один взгляд на часы. Стрелки показывали без четверти шесть, и я подумала, что мама, наверное, уже готовит ужин.

Без колебаний захлопнув учебник, я села на кровати, собираясь идти домой. Потревоженный мною Голден приоткрыл глаза и недовольно заворчал, но я не обратила на него внимания. Вырвав листок из своей тетради с конспектами, я набросала Оуэну коротенькую записку:


«О.! Надеюсь, сегодня ты не очень устанешь на своей работе. Прошлый вечер мне ужасно понравился. Я тоже тебя люблю. Увидимся завтра.

Очень, очень тебя люблю!!! Целую. Твоя М.».


Сложив листок пополам, я поставила его «шалашиком» на подушку Оуэна.

– И тебе до завтра, толстяк! – сказала я, почесав Голдена за ухом.

Когда я вернулась домой, отец как раз досматривал в гостиной бейсбольный матч. На кофейном столике перед ним стояло несколько бутылок из-под пива и на четверть пустая бутылка «Джека Дэниэлса». Это стало для меня неприятным сюрпризом – похоже, отец решил переключиться на более крепкие напитки.

Входную дверь я постаралась закрыть как можно тише и дальше двигалась на цыпочках. Мне очень хотелось пробраться на кухню незамеченной. Судя по запахам, ужин был почти готов: в спертом, неподвижном воздухе (отец предпочитал смотреть телевизор, плотно закрыв окна и задвинув шторы) витали ароматы запеченного мяса, жареных грибов и лука. Я почти миновала гостиную, когда мне под ноги попала расшатанная половица, которая громко заскрипела. Черт!.. Я поморщилась.

– Молли, – не отрывая взгляда от экрана, сказал отец, – скажи матери, чтобы поторопилась с ужином.

«Сам скажи, пьяница несчастный!»

– Хорошо, скажу, – пробормотала я.

Отец наклонился вперед и, опершись локтем о колено, постучал по кофейному столику согнутым пальцем.

– Скажи ей, чтобы принесла ужин сюда, – добавил он, бросив на меня короткий взгляд через плечо. – Игра еще не закончилась.

С этими словами он допил остававшееся у него в бокале виски и сразу же налил себе еще на три пальца.

– Да, скажу, – повторила я.

На самом деле ничего говорить матери я не собиралась. «Лучше я сама соберу ему поднос с ужином, раз ему так приспичило», – думала я. Мама и так потакала всем отцовским капризам, только бы не выводить его из себя.

Дальше таиться не было смысла, и в кухню я почти вбежала. Вбежала – и едва не налетела на маму, которая, присев на корточки, собирала с пола мелкие стеклянные осколки. В нос мне ударил сильный запах ячменя и хмеля.

– Что случилось? – спросила я, останавливаясь. Почему-то я сразу подумала об отце.

Мама подняла голову и посмотрела на меня. Морщинки у нее под глазами стали глубже, но губы растянулись в усталой улыбке.

– А-а, Молли, здравствуй. Как позанималась? Как Оуэн?..

– Хорошо, – ответила я на оба вопроса сразу. – Что здесь происходит, мама?

Впрочем, я уже догадывалась – что. В кухне крепко пахло разлившимся пивом, им же пропитались мамины тапочки и домашние вязаные носки.

– Полка в холодильнике, на которую твой папа поставил пиво, была слишком переполнена. Когда он открыл дверцу, вся упаковка вывалилась на пол и разбилась.

«А он, конечно, даже не подумал за собой убрать!» – подумала я с раздражением. Впрочем, теперь мне стало понятно, почему отец принялся за виски. Должно быть, ему не хватило оставшегося пива, чтобы набраться до обычных кондиций.

– Давай я принесу щетку и все это замету, – предложила я, но мама покачала головой.

– На полу слишком мокро, чтобы мести. – Она выбросила в мусорное ведро пригоршню мелких осколков, которые держала в руке.

– Тогда давай сначала соберем с пола все пиво. Я возьму полотенца и…

– Нет. Стекло может остаться в ткани и испортить стиральную машину, – остановила меня мама, когда я уже собиралась снять с крючка посудное полотенце.

И она продолжила методично собирать с пола стекляшки, а я смотрела на нее, не зная, что делать. Ее возражения казались мне лишенными смысла. Я знала, что половую щетку можно легко отмыть, а стекло из полотенца – вытряхнуть. Так почему же она ползает на коленях посреди разлитого пива и битого стекла?

Внезапно я догадалась, в чем дело, и меня едва не стошнило от отвращения и острой ненависти. Должно быть, это отец велел маме собирать осколки вручную! Долгая, нудная работа должна была стать для нее наказанием за то, что он лишился пива!

– Шейла! – заорал из гостиной отец. – Долго мне еще ждать?! Где мой ужин?!!

Мама со звоном бросила в мусорное ведро еще один большой кусок стекла и вытерла вспотевший лоб тыльной стороной ладони.