– Я тоже люблю тебя, Молли. И всегда любила…

Я прислушалась к стуку ее сердца. Оно билось сильно и ровно, словно и не росла в ее мозгу зловещая опухоль, грозившая бабушке скорой, но мучительной смертью.

Мы сидели так довольно долго: бабушка гладила меня по спине, а я прислушивалась к ее сердцебиению. Наконец ее рука замерла и опустилась на одеяло, и я, выпрямившись, поправила волосы и вытерла глаза.

Бабушкино лицо на подушке казалось безмятежно спокойным, глаза были закрыты. Я думала, что она уснула, но тут бабушка повернула голову и снова посмотрела на меня.

– Ну что еще тебя тревожит?.. – спросила она таким тоном, словно отлично понимала, что я чувствую, ощущала ту тяжесть, которая пригибала меня к земле.

– Сколько… тебе осталось?

Бабушка чуть пошевелилась, и я, глядя на ее обрисованное складками одеяла худое тело, снова подумала о том, какой она стала хрупкой и уязвимой.

– Ты не принесешь мне воды? Пить очень хочется.

Я посмотрела на ночной столик, где среди книг, чашек, коробочек и пузырьков с лекарствами стоял почти пустой графин. Я взяла его в руки и прижала к груди.

– Я налью свежей. Ты потерпишь?

Она кивнула, и я, встав с кровати, быстро вышла из комнаты.

По пути в кухню я задержалась, чтобы убрать чердачную лестницу, закрыть ведущий на чердак люк и вытереть лужу в коридоре первого этажа. В кухне я наполнила графин кипяченой водой, но когда я снова поднялась наверх, бабушка уже спала. Беспокоить ее я не стала. Я наполнила водой стакан и, поставив его на ночной столик рядом с графином, подошла к окну.

Солнце опустилось уже довольно низко к горизонту, наполовину скрывшись за грядой плотных кучевых облаков. По комнате тянулись длинные серые тени, и я задернула занавески, отчего комната погрузилась в густой полумрак. Выходя в коридор, я оставила дверь приоткрытой, чтобы бабушка могла меня позвать, если я ей вдруг понадоблюсь.

Спустившись вниз, я закончила уборку, сметя в совок осколки разбитого фарфора. Этот чайный сервиз хранился в нашей семье на протяжении нескольких поколений, но после сегодняшнего инцидента от него остались только сахарница, блюдце и пара чашек.

Выбрасывая осколки в мусорное ведро, я вдруг подумала о том, что в доме стало как-то слишком тихо. Обычно он был полон звуков – шагов, поскрипывания половиц и дверей, но сейчас я не слышала ничего.

Борясь с возрастающим беспокойством, я подошла к окну, выходящему на задний двор. Ветер, который не переставая дул со стороны океана по крайней мере на протяжении двух последних дней, наконец-то утих, и над мокрой землей поднялся туман, отчего краски уходящего дня казались тусклыми и смазанными. Эта картина была по-своему чарующей, даже какой-то колдовской, но мне сейчас было не до философских рассуждений. Мой мозг был целиком заполнен самыми разными мыслями, большинство которых относились к Кэсси и ее будущему, которое – особенно теперь, когда я знала, что бабушка скоро умрет, – представлялось мне еще более неопределенным.

И, кстати, где сама Кэсси?.. Насколько я ее знала, к этому времени ей уже должно было надоесть дуться, а значит, она должна была топать ногами, хлопать дверьми и производить другие звуки, способные привлечь мое внимание.

В доме, однако, по-прежнему было тихо, как в мертвецкой. Стараясь унять тревогу, я пыталась убедить себя, что Кэсси ведет себя тихо, потому что все еще на меня злится. А может, думала я, она и вовсе заснула, поэтому ее не видно и не слышно, однако в глубине души я понимала, что это не так.

С тяжелым сердцем я поднялась наверх. В коридоре напротив двери дочери я обнаружила Банни. Кролик валялся на полу, разбросав конечности – похоже, на него наступили ногой. Длинные уши были завязаны узлом, а задняя левая лапа болталась на ниточке, словно кто-то в приступе ярости пытался оторвать ее напрочь. Бедная Банни!.. Подобный поступок, впрочем, вполне соответствовал характеру Кэсси, которая всегда была ребенком импульсивным, мгновенно вспыхивавшим и так же быстро остывавшим, поэтому я не слишком беспокоилась. По опыту я знала, что в подобной ситуации самым разумным было бы дать Кэсси возможность полностью успокоиться, однако известие о болезни бабушки основательно выбило меня из колеи, и мне хотелось поскорее помириться с дочерью. Пусть хоть что-нибудь идет как обычно, думала я, а с остальным я как-нибудь справлюсь.

И, подобрав с пола Банни, я осторожно заглянула в спальню дочери.

– Кэсс?..

Но мне никто не ответил. Внутри я увидела заправленную постель. Ни в спальне, ни в ванной Кэсси не было.

Я перешла к комнате бабушки.

– Кэсси?.. – шепотом позвала я.

И снова никто не откликнулся.

Где же она?.. Где моя дочь?!

Выйдя на верхнюю площадку лестницы, я позвала ее снова, на сей раз – довольно громко. Ответом мне была тишина, только где-то далеко тихо скрипнула рассохшаяся доска.

– Похоже, она здорово на меня разозлилась! – сказала я вслух. – Как ты думаешь, Банни?

Игрушечный кролик равнодушно смотрел на меня своим единственным глазом-бусинкой.

На всякий случай я еще раз проверила комнату Кэсси – ее стенной шкаф, шкафчики в ванной и в коридоре и направилась к своей комнате.

– Я знаю, что ты на меня сердишься, Кэсс! – громко сказала я, входя внутрь. – Но… Пожалуйста, не прячься. Выходи! Нам нужно поговорить.

Но в моей комнате Кэсси тоже не было, только на кровати лежал ярко-оранжевый спасательный жилет.

«Я хочу помочь!»

Эти ее слова, которые я сейчас вспомнила, словно ножом резанули меня по сердцу. Я бросилась к кровати, протягивая руки к жилету, потом с размаху опустилась на покрывало.

«Я обязательно тебя спасу, мамочка!»

– Кэсси!.. – Я заплакала.

Я понимала, что мое отношение к нашим необычным способностям не должно было распространяться на дочь. Это были мои и только мои проблемы. Это я стыдилась их, это я не хотела выглядеть в глазах окружающих уродом, это я боялась ненароком причинить зло тем, кого я любила. Ах, если б только у меня хватило мужества примириться с собственной необычностью, научиться принимать свои способности как что-то естественное и полезное для меня самой и окружающих! Не далее как сегодня восьмилетняя Кэсси, которая предсказала Джейн Харрисон, что у нее будет ребенок, показала мне пример правильного отношения к экстрасенсорным возможностям. Больше того, она пыталась делать это с самого начала – пыталась научить меня не бояться, но я оказалась слишком невосприимчивой или слишком зашоренной, чтобы подойти к проблеме рационально.

Если у тебя есть талант, нужно научиться им пользоваться, а не прятать, не зарывать его в землю только для того, чтобы выглядеть нормальной, такой, как все.

– Господи, Кэсси, прости меня!.. Прости меня, пожалуйста! – Припомнив обещание, которое я дала дочери вчера, я надела жилет и застегнула все до единой застежки. Жилет был слишком большим, объемным, поэтому в нем я чувствовала себя достаточно скованно, однако снять его мне и в голову не пришло. «Я должна носить эту штуку ради Кэсси!» – думала я, пытаясь подогнать ремешки на боках таким образом, чтобы карманы с пенопластовыми блоками внутри хотя бы не слишком топорщились.

Закончив, я обхватила себя руками за плечи. Отчего-то мне вдруг стало зябко.

– Прости меня!.. – еще несколько раз повторила я, раскачиваясь из стороны с сторону.

Бабушка учила Кэсси управлять своим даром ясновидения, чтобы ее пророчества не были внезапными и эмоционально перенасыщенными. Иными словами – чтобы они не превращались в кошмары, которые девочка пока не умела блокировать. Она учила ее контролю, чтобы Кэсси могла увидеть в будущем то, что она захочет и когда захочет. Только так моя дочь могла понять, кому она должна помочь и почему. Так делала когда-то моя мама.

Повинуясь внезапному порыву, я вскочила и бросилась вон из комнаты.

– Кэссиди!

Мне нужно было срочно отыскать дочь. Я хотела перед ней извиниться, сказать, что я была не права, когда пыталась навязать ей свои страхи, и что мне следовало сначала дать ей возможность испытать себя. Слишком поздно я поняла, что не имела права вмешиваться в то, что было для Кэсси совершенно естественным, что я должна была позволить ее способностям расти и развиваться вместе с ней, а не пытаться искусственно их затормозить…

Но я все-таки надеялась, что у меня еще есть шанс исправить свою ошибку.

За считаные минуты я обыскала весь дом, зовя Кэсси и заглядывая во все комнаты и шкафы, которые выглядели достаточно большими, чтобы восьмилетняя девочка, не отличающаяся крупным сложением, могла в них поместиться. Я осмотрела также задний двор и свою новую студию, но Кэсси нигде не было.

Оставалось только одно место, куда я еще не заглянула.

Стенной шкаф в коридоре.

Остановившись перед ним, я в нерешительности замерла. Моя спина под спасательным жилетом была мокрой от пота, крупные капли испарины проступили и на лбу, но я никак не могла заставить себя отворить дверь.

«Господи, только не здесь!»

В конце концов я все же взялась за ручку. При мысли о том, что Кэсси спряталась в шкафу по собственной воле, меня едва не стошнило. Я удержалась только потому, что подумала – ведь Кэсси ничего не знает о том, сколько часов я когда-то провела здесь под замком!

На несколько секунд я снова ощутила себя запертой в темном и тесном пространстве моей маленькой тюрьмы. Потолок давил на меня сверху, колючие, пахнущие пылью и нафталином свитера и пальто сжимали меня со всех сторон, пылесос, как живой, толкал под коленки. Мои легкие пылали от недостатка воздуха, в горле пересохло, глаза вылезли из орбит.