– Мне очень жаль, – еще раз сказала Фара, стягивая юбки и набрасывая грязное платье на устойчивую ширму.

– Спасибо тебе, – поблагодарил ее Мердок. – К тому времени, когда я попал в Ньюгейт, Блэквелл и Маккензи провели там уже почти три года. Чертовски проницательные, ребята были неразлейвода, каждый из них черен, как дьявол, и так же безжалостен. Меня всегда поражало, что такие юнцы могли где-то обучиться подобной жестокости.

К счастью, корсет Фары был зашнурован спереди, и она продолжала возиться со шнурками, вдумываясь в слова Мердока.

– Мне трудно представить Дугана жестоким, – призналась она. – Но… к вам-то он был добр?

– Со временем стал, – уклончиво ответил Мердок. – Как только я доказал, что от меня есть польза, меня взяли под защиту в их банду, и тогда жизнь стала чуть легче, в особенности по ночам. Как тебе, вероятно, известно, Дуган обладал даром слова и пугающе точной памятью. В самые темные и холодные ночи он рассказывал нам о книгах, которые прочел вместе с тобой, или о каком-нибудь приключении, которое вам довелось пережить вместе.

– Неужели? – выдохнула Фара, замерев, прежде чем снять сорочку и подставить грудь холодному воздуху.

Покончив с этим, она наклонилась и спрятала свое единственное сокровище под коврик в ванной, не желая, чтобы кто-нибудь обнаружил его.

При воспоминании о давних событиях голос Мердока потеплел, а сердце Фары сжалось, когда она представила, как ее Дуган – еще не мужчина, но уже не мальчик – веселит целую камеру, полную ожесточившихся преступников, услаждая их слух о веселых играх на кладбище и приключениях десятилетней девочки на болотах Шотландского нагорья.

– Дуган столько раз описывал нам тебя, что, мне кажется, любой из нас узнал бы тебя, если бы встретил на улице. Он поведал нам о твоей красоте, твоей невинности, твоем нежном нраве и безмерном любопытстве. Ты стала кем-то вроде нашей покровительницы, которую каждый боготворил. Нашей дочкой. Или сестрой. Нашей… Феей. Даже не зная этого, ты давала нам – ему – чуточку солнечного света и надежды в мире теней и боли.

– О! – В очередной раз проиграв битву слезам, Фара стояла за ширмой, нагая и дрожащая, обхватив себя руками и впитывая воспоминания Мердока, как будто могла сделать их своими. Она почти не замечала своей наготы, потому что полностью обнаженной и уязвимой была не столько ее телесная оболочка, сколько ее душа.

– А вы абсолютно уверены, что Дуган никогда на меня не сердился? Что никогда не винил меня в том, что попал в заключение из-за меня?

Пожилой мужчина молчал некоторое время, и Фару стала охватывать паника.

– Пожалуйста! – взмолилась она. – Вы должны сказать мне правду!

– Забирайся сначала в ванну, – ласково посоветовал ей Мердок.

Фара подчинилась, шагнула в ароматную ванну и опустилась в благоухающую лавандой воду.

– Правда в том, детка, что Маккензи бы убило, если бы он услышал, как ты задаешь этот вопрос, – продолжал Мердок, когда, казалось, обрел уверенность в том, что она устроена. – Только мы двое были к нему ближе всех и точно знали глубины его страхов за тебя. Он никогда и никому не говорил твоего имени, кроме меня и Блэквелла. Для всех остальных ты была его Феей, и ни твоего имени, ни фамилии никто не знал. Дуган охранял тебя, как ревнивый муж, каким он и был.

– Наш брак не был легитимным, Мердок, – призналась Фара, позволяя горячей воде и лаванде согреть ее напряженные мышцы и унять в них боль.

– Это ты тоже должна знать. – Грубый голос Мердока эхом отразился от камня и мрамора ванной комнаты, усиливая его презрение к ее словам. – Дуган Маккензи был тебе самым верным и преданным мужем, какого только можно представить, – настаивал он. – И все эти годы, миссис Маккензи, мне кажется, вы оставались такой же верной женой его памяти, как если бы он был жив.

Фара провела рукой по спокойной, чистой воде, когда его слова вонзились в нее иглами вины.

– Это не полная правда, – призналась она. – Вам известно, что я… целовала другого мужчину в тот вечер, когда вы с Блэквеллом увезли меня из дома.

– Ну да… – По его интонации Фаре показалось, что Мердок пожал плечами. – Женщину, жену-леди во всех смыслах и целях, овдовевшую не меньше десяти лет назад, никто не может обвинить в том, что она попыталась скрасить свое одиночество.

– Ваш мистер Блэквелл явно с этим не согласен, – заметила Фара. Ей было не по себе думать о хозяине Бен-Мора, будучи обнаженной. Ощутив внезапное желание что-то сделать, она схватила кусок мыла, благоухающий вереском и медом, и принялась яростно скрести себя, словно желая смыть тяготы последних дней.

– Блэквелл привязан к Маккензи, как и все мы, – загадочно промолвил Мердок. – Он может быть злее змеи и вдвое смертоноснее, но из всех живущих он для тебя – лучший шанс.

– А вот этого я тоже не понимаю, – начала Фара, поднимая ногу над водой, чтобы натереть ее куском мыла сверху и до самых кончиков пальцев. – Похоже, вы все убеждены, что мне угрожает какая-то опасность, но я и представить себе не могу, в чем она заключается, а никто из вас не собирается мне это объяснить.

– Выходит, Блэквелл так до этого и не дошел, а?

Нахмурившись, Фара сжала губы.

– Думаю, это моя вина, – сказала она. – Я убежала от него, не дав ему закончить.

– Ты не стала бы первой, – проворчал Мердок, больше напоминавший раздраженного отца, чем верного домочадца.

Судя по скрипу мебели, Мердок встал и направился в сторону ванны. Фара застыла, но как только услышала, что он собирает развешанные на ширме ее вещи, она вновь расслабилась.

– Миссис Маккензи, – начал он.

– Вы можете называть меня Фарой, – сказала она, поднимая руки, чтобы вытащить шпильки из безнадежно растрепавшихся волос и позволить кудрям упасть в воду. – Я чувствую, что к этому моменту мы перешагнули какие-то социальные ограничения, Мердок.

Судя по многозначительной паузе Мердока, он был не совсем готов к этому, и его замешательство вызвало у Фары любопытство.

– Что касается опасности… – наконец заговорил он. – Я не хочу, чтобы вам казалось, что здесь вам следует чего-то бояться. В этом замке вы в полной безопасности.

– Да, вы это уже говорили. – Откинув голову назад, чтобы промочить кожу головы, она принялась намыливать густые локоны.

– Я хочу сказать, что сейчас вам, вероятно, так не кажется, но вы можете доверять ему. Все остальные – да мы свою жизнь готовы за вашу положить, но Блэквелл… он сделает то же и гораздо больше. Он вырвет из груди свое бьющееся сердце. Да он бы отдал за вас свою душу, если бы вы только…

– Это довольно большое и обманчивое предположение, что у меня есть сердце, которое я готов отдать… или душа. – Спокойный голос Блэквелла не отдавался эхом в ванной комнате, как их голоса. Он проскользнул в их беседу со змеиной хитростью, нанес удар, прежде чем Мердок раскрыл хотя бы одну из его тайн.

Вскрикнув, Фара нырнула глубже в воду, радуясь, что та стала мутной от мыла. Однако она все равно подтянула колени к подбородку и обхватила их руками – просто на всякий случай.

– Уходите! – неуверенно крикнула она. – Я веду себя неприлично.

– Что ж, не вы одна.

Он подошел ближе. По сути, он был так близко, понимала Фара, что если она оглянется, то увидит, как его разноцветные глаза смотрят на нее. Вероятно, он может рассмотреть ее тело даже в мутной мыльной воде. При мысли об этом Фара ощутила прилив жара и почувствовала себя униженной.

– Уходите! – приказала она, будучи не в силах повернуться к нему лицом из страха лишиться самообладания.

– Встаньте и заставьте меня.

Фара опустилась в воду еще глубже, и от ее быстрого дыхания по поверхности воды побежала рябь.

– Блэквелл, – попытался отвлечь его Мердок, – если хотите подождать ее в комнате, я подам ей платье и…

– Это все, Мердок, – сказал Дориан.

– Но, сэр. – Ударение, которое Мердок сделал на этом обращении, озадачивало. – Я не думаю, что есть какой-то способ…

– Ты свободен.

Лишь человек, жаждущий смерти, пустился бы в спор, поэтому Фара стала винить Мердока в том, что он бросил ее. Щелчок замка в двери ванной прозвучал как скрежет железного засова, запиравшего Фару в золотой клетке с самым черносердечным преступником. Беспомощную, загнанную в ловушке, нагую.

Если Фара чему и научилась на своей работе, так это тому, что перешедшие в наступление обычно держались на высоте.

– Чего такого вы хотите, что не может подождать, пока я закончу мыться? – нетерпеливо поинтересовалась она, гордясь тем, что ее голос не выдавал ни страха, ни слабости.

Блэквелл прошел вперед, ведя длинными пальцами по краю ванны. Одетый только в рубашку с короткими рукавами, темный килт и жилет, он был без сюртука, но это ничуть не умаляло удивительную ширину его плеч. Он снял с больного глаза повязку, заметила Фара, и теперь его голубой глаз сверкал над ней на весеннем солнце.

– Мне пришло в голову, когда я размышлял о неудачном повороте нашего предыдущего разговора, что наша следующая беседа может стать более полноценной, если у вас не будет возможности сбежать от меня.

Даже находясь в горячей воде, от которой поднимался пар, Фара почувствовала, что кровь в ее жилах превращается в лед, однако она все же выпрямила спину и вздернула подбородок.

– Вы глубоко заблуждаетесь, полагая, что я не убегу или не буду бороться, если меня спровоцируют.

Блэквелл встал у другого конца ванны, и солнечный свет обрисовал голубой ореол вокруг его эбеново-черных волос, когда он наклонился, чтобы взяться руками за ее края.

– Тогда, конечно, считайте себя спровоцированной, но будьте осторожны: мокрый мрамор очень скользкий. – Его внимательный взгляд с неприличным интересом коснулся ряби на воде, и Фара ощутила жар. Он счел ее слова блефом, черт бы его побрал, и его, похоже, ничуть не смутила сила ее презрительного взгляда, что приводило Фару в ярость. Она никогда не была особенно хороша в игре угрожающих взглядов или конфронтации, но ей пришло в голову, что до того, как они с Дорианом Блэквеллом разойдутся в разные стороны, ей придется немало попрактиковаться и в том и в другом.