– Что ж… начинайте в таком случае, – подсказала Фара, ненавидя себя за то, что не может задержать на нем взгляд хоть сколько-нибудь продолжительное время.

– Именно это я и намерен сделать. – В его голосе, обычно схожем с текстурой холодного мрамора, появились грубовато-хриплые нотки, что и тревожило, и интриговало одновременно. – Я буду говорить, пока вы домываетесь.

– Это невозможно! – возмутилась Фара, сильнее прижимая колени к груди.

Одна черная бровь приподнялась.

– Неужели? – Его пальцы слегка взболтали молочного цвета воду, отчего по ее поверхности к ее коленям побежала рябь. – Я буду счастлив помочь вам, если для вас это слишком сложно.

Фара вспомнила, что он говорил в кабинете: он не выносит физических контактов. Хотя, судя по тому, как подушечки его пальцев шлепали по воде в ее ванне, он, возможно, лгал. Или сейчас он просто блефует? Хватит ли у нее смелости проверить достоверность его признания?

– Прикоснитесь ко мне, и я…

– Вы – что? – Его взгляд стал холодным, как и его голос, но он вынул пальцы из воды.

Фара безуспешно пыталась сказать хоть что-то, но из ее головы мигом улетучились все мысли.

– Вы скоро поймете, что я не слишком благосклонно отношусь к угрозам, – чуть ли не в шутку сказал он, вытирая пальцы полотенцем, висевшим на вешалке в ногах ванны.

– И я тоже, – парировала Фара, на что вторая его бровь присоединилась к первой у нее на глазах. – Полагаю, вам что-то от меня нужно, мистер Блэквелл. Так вот, позвольте мне сообщить вам, что это – не лучший способ достичь сотрудничества.

– И все же мне всегда удается получать от людей то, что я хочу.

– Я очень сильно сомневаюсь, что среди этих людей много уважающих себя женщин.

Блэквелл усмехнулся и потер свой тяжелый подбородок, гладкий после утреннего бритья, и лед в его глазах частично растаял.

– Я с вами соглашусь, – сказал он и, сойдя с возвышения, направился к мягкому бархатному креслу. – Но, как вам известно, мой мир управляется множеством законов, так что quid pro quo – услуга за услугу. – Он опустил свое длинное тело в кресло, расставил ноги и положил руки на подлокотники с вальяжностью королевской особы. – Я могу ответить на ваши вопросы, Фара Ли Маккензи, а вы спокойно продолжайте мыться. – Он многозначительно посмотрел на кусок мыла.

Фара подумала, какие вопросы волнуют ее настолько сильно, чтобы ради ответа на них терпеть такое унижение, но тут вспомнила прежние слова Блэквелла. Дугана, возможно, жестоко убили. Блэквелл жаждал отомстить за его смерть, и ему требовалась ее помощь. Если в этих словах была хотя бы доля правды, Фара должна выслушать его до конца.

Собравшись с духом, она вытянула ноги на дне ванны и подняла руку, чтобы дотянуться до мыла. Ей казалось, что, пока грудь скрыта под мутной водой, она выглядит достаточно невинно.

– Скажите мне, чего же именно вы хотите? – потребовала она и сразу смутилась, что ее голос стал хриплым и низким, а слова прозвучали как приказание совсем иного рода. Приказание любовницы. Впрочем, они оба знали, что это не так.

Необычные глаза Блэквелла заблестели, следя за дорожкой, оставленной мылом на ее шее, но, как ни странно, он подчинился.

– Семь лет – долгий срок, чтобы проводить с кем-то почти каждое мгновение. За то время, что мы провели вместе с Маккензи, мы стали почти как братья. Мы не только боролись, работали и страдали вместе – мы делились всем, чтобы сохранить нашу связь – как лидеров, как братьев – сильной. И наверное, для того, чтобы скоротать бесконечное время. Он делился со мной едой, которую вы ему приносили, хотя сейчас я сомневаюсь в том, что он стал бы это делать, если бы знал, кто о нем печется. Мы делились всеми грязными подробностями нашего прошлого, каждым именем, каждой историей, каждой… тайной.

Фара вздернула голову, рука с куском мыла застыла на полпути к плечу.

– Тайной? – переспросила она.

Блэквелл многозначительно кивнул, хотя его глаза не отрывались от куска мыла. Он сохранял молчание, пока мыло не продолжило двигаться по ее телу.

– В тюрьме желания, эмоции и страхи – это всего лишь слабости, которыми можно воспользоваться, – объяснил он. – Главным страхом Маккензи были вы. Его мучила мысль о том, что он не знал, что с вами произошло после его задержания. Его единственное утешение состояло в том, что он убил отца Маклина, то есть хотя бы от исходящей от него опасности он вас избавил. – Блэквелл чуть повернул голову так, что его здоровый глаз смог следить за куском мыла, скользящим вдоль ее другой руки.

Фара вдруг поняла, что не скрытые водой участки кожи кончаются, и, судя по напряженности взгляда Блэквелла, тот тоже это понял и с нетерпением ждал продолжения. Момента, когда она перейдет от рук к другим частям тела. До какого же абсурда дошла эта ситуация! Унижающие воспоминания, пробирающая до костей, саднящая боль тюрьмы Ньюгейт – все это никак не вязалось с залитой солнцем комнатой, согревающим их ароматным и влажным теплом, отчего все вокруг обрело нечеткие, туманные очертания. Фаре все это напоминало сон, стирающий грань между реальностью и воображением. Блэквелл говорил о непререкаемых и достоверных истинах, но то, как он наблюдал за куском мыла, оставлявшим на ее коже скользкие дорожки сверкающего шелка, рождало самые развратные и греховные образы, какие только могли прийти ей на ум.

– Как вам повезло, что вода так много скрывает, – заметила Фара.

Блэквелл заерзал в кресле, его колени раздвинулись еще шире, ноздри затрепетали.

– Интересно, простил ли бы Дуган Маккензи такое принуждение? – вызывающе спросила она, изо всех сил стараясь не замечать реакцию собственного тела. – Если вы должны ему так много, как утверждаете, то разве он не захотел бы, чтобы вы пощадили мою скромность?

Искра жара в его глазах погасла на мгновение, прежде чем тут же вспыхнуть еще ярче, чем прежде.

– Когда мы с ним повстречаемся в аду, я попрошу у него прощения. – Его губы сжались в жесткую линию, кожа на острых углах скул и подбородка натянулась. Его темный глаз сиял торжеством и одновременно недовольством, голубой был полон противоречия и возбуждения, но их взор не отрывался от куска мыла, зависшего над ее плечом.

Фара понимала, что ей нужно сделать, чтобы он снова заговорил. Приоткрыв губы в обеспокоенном вздохе, она медленно помыла верхнюю часть груди, прежде чем опустить мыло под воду и провести им по другой ее части. Мгновенная реакция ее тела оказалась неожиданной и острой. Блаженные ощущения пронзали ее, начиная с соска, когда мыло прикоснулось к нему, и пробегая через ее конечности, прежде чем осесть между ее сжатыми бедрами. Фара заставила себя держать глаза открытыми, наслаждаясь этими новыми и глубокими впечатлениями. Более того, она внимательно посмотрела на Блэквелла, пытаясь понять, как происходящее подействовало на него. Не просто происходящее, а то, что она делала в его присутствии. Однако его внимание было так сосредоточено на том месте, где исчезла ее рука, что Фара усомнилась, что он вообще заметил ее реакцию.

– Продолжайте, – задыхаясь, потребовала она, надеясь отвлечь Блэквелла, пока она разбирается с настойчивым давлением, которое теперь пылало в ее крови и боролось с холодом в ее костях, вызванным содержанием их разговора.

Верный данному слову, Блэквелл подчинился. Бесстрастное звучание его голоса вновь смешалось с настойчивостью его смелого взгляда.

– Поскольку Дуган, скорее всего, должен был провести в тюрьме Ньюгейт двадцать лет, прежде чем корона вернется к его делу, он попросил меня поклясться, что я выполню долг перед ним за спасение моей жизни. – Блэквелл замолчал, когда у нее при мытье второй груди перехватило дыхание.

– Что же вы пообещали сделать в ответ на ту клятву?

– Что когда меня освободят, я разыщу вас и удостоверюсь, что вы в безопасности и о вас кто-то заботится, – пояснил он.

– Что ж, как видите, мистер Блэквелл, я совершенно невредима, и обо мне хорошо заботятся. Вы можете с чистой совестью вернуть меня в мою жизнь. – Фара усмехнулась. – Ну это в том случае, если у вас когда-либо была чистая совесть.

– Полагаю, это еще предстоит выяснить, – спокойно произнес он, хотя так и не оторвал взгляда от ряби на воде. – Мое семилетнее заключение закончилось почти через месяц после смерти Дугана. И первым делом я начал искать вас. – Он наклонился вперед, словно большая кошка, готовящаяся к смертельному удару. – Хотите знать, что я нашел?

– Нет. – Кусочек страха начал смешиваться с жаром в животе Фары как раз под тем местом, где мыло парило в ее дрожащих пальцах. – Расскажите мне.

– Расскажу. Как только вы закончите мыться.

– Я… я закончила, – солгала Фара. – Я уже чистая.

Пламя лизнуло лед его голубого глаза.

– Вы кое-что пропустили.

В ответ глубоко внутри ее расцвел жар. В низу ее живота – нет, еще ниже, в ее женском лоне. Фаре хотелось возненавидеть Дориана. Он держал ее в плену. Манипулировал ее чувствами. Использовал это порочное принуждение, чтобы удовлетворить собственные извращения.

И все же…

Когда мыло сквозь редкие завитки проскользнуло в расщелину между ее бедрами, ленты неожиданных ощущений зашевелились у самого интимного уголка ее тела и развернулись по всей поверхности ее кожи. Рот Фары приоткрылся, но она успела сдержать стон, прежде чем тот сорвался с ее губ.

Их взгляды встретились, пламя в его глазах потемнело, а зрачки расширились.

Блэквелл знал. И хоть он ничего не видел, он точно знал, где задержались ее пальцы и где мыло скользит по уже увлажненной коже.

Несмотря на унижение, Фара была в восторге. Вот уже почти три десятилетия она принимала ванну, но именно в этой ощутила дрожь наслаждения, которая никогда еще не была так болезненно настойчива, так полна требований и обещаний.

И это требование, и эти обещания отражались во взгляде Дориана Блэквелла. А то, что он увидел в ее глазах, заставило его закрыть глаза, позволив Фаре беспрепятственно разглядеть злой шрам, пересекающий его бровь и веко. Эта рана казалась такой глубокой и сердитой. Просто чудо, что он не потерял глаз. Когда Дориан вновь поднял веки, Фара обнаружила, что увлеченно и внимательно смотрит на его голубую радужку. К ее досаде, он вновь призвал характерный для себя холод, хоть и откашлялся, прежде чем говорить: