Керриган Берн - Разбойник

– Это я заставлю вас наблюдать за тем, как я разрежу на кусочки ту часть его тела, которой он вас коснется, а затем скормлю ее ему, – мрачно заявил он.

– Тогда вам придется все сделать самому, – настаивала Фара.

Несколько мгновений они обдумывали тупиковую ситуацию. Одна лишь мысль о том, что к ней прикасается другой мужчина, всколыхнула в нем самые порочные, зловещие порывы. Блэквелл ощутил их, еще когда она целовалась с Морли, и едва сдержал желание свернуть тому шею у нее на глазах.

Несмотря на гнев, ему нравилось смотреть на нее, когда она была такой. Раскрасневшаяся после ванны, тяжелая завеса кудрей, курчавившихся вокруг глаз цвета лунных лучей… Да как только мужчина мог отказать ей? Он так хотел притронуться к ней. Жаждал этого.

Но Дориан не мог запятнать ее таким образом. Почему она отказывается это понимать? Как она могла пригласить в свою постель Черное Сердце из Бен-Мора? Одно дело брак. И совсем другое – секс. Неужели она действительно так отчаянно хочет ребенка, что готова опуститься до того, чтобы позволить кому-то вроде него войти в ее роскошное тело? Неужели она не знает, кто он? Разве он не нарисовал ей явственную картину того, что делал?

А также того, что делали с ним?

– Ваши перчатки, – пробормотала Фара таким тоном, будто ее осенила гениальная идея.

– Что?

Румянец на ее щеках разгорелся еще сильнее, и она явно собиралась с духом, чтобы все объяснить.

– За последние годы я провела немало времени в компании уличных и портовых проституток, – начала Фара. – От них я узнала, что для того, чтобы вести свои дела открыто, как они это делают, им редко приходится раздеваться.

Эта идея разозлила Дориана, потому что показалась ему соблазнительной.

– Вы хотите, чтобы я обращался с вами, как с чертовой портовой потаскухой?

Фара бросила на него насмешливый взгляд, хотя ее щеки все еще пылали от робости.

– Не совсем, – объяснила она. – Я подумала, что мы сможем совершить… половой акт, почти не прикасаясь друг к другу.

Губы Блэквелла скривились, но чресла сжались в ответ на ее слова.

– Вы не можете говорить это серьезно.

– Вы могли бы надеть свои перчатки, рубашку, килт или брюки, даже жилет или вечерний сюртук, если вам так захочется.

– Так вы этого хотите? Чтобы вас поимели, как девку из Ист-Энда, а потом попросту вышвырнули? Потому что именно это я и сделаю, – предупредил он, и тьма окутала его сердце, как мрачные тучи – ее черты.

Прищурившись, Фара посмотрела на него глазами цвета жидкого серебра, в которых было столько же загадок, как в звездах на ночном небе.

– Я хочу семью, – тихо проговорила она. – И я буду делать все, что должна, чтобы обзавестись ею.

Беззащитная, болезненная честность в ее голосе вонзилась в Дориана, как отравленная стрела, и он почувствовал, как этот яд распространяется в его крови. Скоро он окажется полностью парализованным, став жертвой противостоящих сил, сражавшихся в нем, как два волка дерутся за доминирование. Два самых сильных чувства, известных человеку.

Дориан глубоко вдохнул аромат ее медового мыла и лавандовой воды, захвативших его обоняние с коварством римского легиона.

– Что ж, пусть это будет на вашей совести, – произнес он, проходя мимо Фары к двери. – Мы поженимся завтра утром, – объявил он и захлопнул за собой дверь.

Фару поразило, что Франкенштейн… то есть Фрэнк Уолтерз, не помнил своего христианского имени, но был в состоянии вспомнить рецепт индийского карри с бесконечным количеством экзотических специй.

Когда Мердок пришел одеть ее в чистую, хоть и немного старомодную, белую кружевную сорочку и длинную юбку из тяжелого шерстяного пледа цвета клана Маккензи, Фара сделала все, чтобы унять его беспокойство и убедить его, что она не пострадала после стычки с Блэквеллом в ванной комнате, а затем стремительно направилась в кухню.

Возможно, все, чего требовала сложившаяся ситуация, – это много пирогов.

Фара застала Фрэнка терпеливо надрывавшимся над роскошным пиршеством и провела остаток послеполуденного времени, пробуя его еду, снимая пробы с вина и изо всех сил стараясь забыть о том, что завтра в церкви она скрепит свою клятву с дьяволом.

После этого она будет принадлежать ему.

Ее тело будет принадлежать ему. В половине девятого, стоя в роскошной столовой комнате, Фара изучала пейзажное полотно с изображением Бен-Мора, подозрительно смахивавшее на работу кисти Томаса Коула, американского художника-пейзажиста. Лакей Грегори Тэллоу, которого она узнала по серьезному заиканию, разжег свечи в неприличном количестве канделябров для человека, обедавшего в одиночестве. Облака и закат над горными вершинами были настолько естественными, что Фара потянулась к картине в надежде поймать вечер, прежде чем он исчезнет.

– Я питаю слабость к американским художникам, которые работают в романском стиле, – раздался голос Блэквелла из тени у двери в столовую.

Отдернув руку от полотна, Фара повернулась к нему лицом.

– Да? – Ее раздражало, что каждый раз, когда она заявляла о своем присутствии, у нее появлялось ощущение, что он некоторое время наблюдал за ней, и она замечала его лишь тогда, когда ему этого хотелось.

Фара сделала бодрящий глоток вина, не обращая внимания, что ее лицо уже покраснело, а кровь разогрелась от нескольких бокалов, выпитых в течение дня.

– М-мастер Блэк-к-квелл! – Лакей вытянулся перед ним, будто приветствовал британского полковника, поправив галстук-бабочку и пригладив редеющие светлые волосы. – М-м-мы под-думал-ли, что в-в-ы пообед-дает-те в своем каб-бинете. Как об-б-б…

– Я понял, – мягко остановил его Дориан, заметив, что речь лакея совсем подводит его.

Тэллоу, худощавого телосложения и невысокого роста, густо покраснел и отказался смотреть в сторону Фары.

– Уолтерз уж-же прислал п-поднос.

Подозрительно много англичан работало в этом шотландском замке. Неужели все они были преступниками?

Фара почувствовала жалость к этому человечку, вибрировавшему с нервной энергией лесного оленя, который, казалось, так же легко был готов скрыться в лесной чаще при малейшей провокации.

– Я вижу. Но я решил присоединиться за обедом к своей невесте, – сообщил Блэквелл.

Фара не знала, чьи глаза расширились больше при слове «невеста», ее или лакея. Тэллоу исчез, не проронив больше ни единого сложного слова.

Даже в своем безупречном черном вечернем смокинге, рубашке с воротником и галстуке Блэквелл вызывал в памяти образ пирата. Возможно, все дело в килте, подумала Фара, или, скорее, в повязке на глазу, которую он снова надел. Хотя, не исключено, что и в его густых волосах – чуть более длинных, чем диктовала мода. Хотя, предположила Фара, все дело в его манере осматривать окружавшее его великолепие, как будто он и не считает его своим, но убьет, лишь бы оно было в безопасности.

И на нее он смотрел так же. Как на собственность.

Фара не могла понять, в чем дело, ведь она же пообещала стать его женой, не так ли? Жена считалась законной собственностью, и этот факт привлекал ее больше, чем следовало бы.

Она поставила бокал на стол, решив, что с нее довольно.

– Что все это значит? – Он указал жестом на стол, заставленный подносами.

– Это обед.

Фырканье послужило свидетельством его недоверия.

– Это не обед. Это… обжорство.

Фара, нахмурившись, оглядела стол. Индийское карри из ягненка, окруженное ароматными лепешками, было главным блюдом. Затейливое яство из куропаток дымилось рядом с острым деликатесом из жареного мясного фарша, приготовленного с чесноком, петрушкой, эстрагоном, зеленым луком и говяжьим салом и запеченного в тесте с маслянистой румяной корочкой.

Закуска включала в себя устрицы, которые вынули из раковин, запекли, а затем вернули в раковины, залив растопленным сливочным маслом с укропом.

Лакей вернулся, и пока он сервировал второе, Фара насчитала абсолютно неприличное количество десертов. Возможно, им следовало отказаться от шоколадного бисквитного торта или маленьких рогов изобилия с начинкой из сливок и фруктов под шоколадным соусом. Она никак не могла решить, что выбрать: миндальные пирожные с соусом из выпаренного хереса, пироги шрусбери с кориандром… или ванильный крем-брюле с патокой. Боже, вероятно, они с Уолтерзом немного увлеклись днем, когда он все это готовил.

Покосившись на Блэквелла, Фара едва сдержала гримасу.

Взгляд его единственного глаза был устремлен на ее тонкую талию, перехваченную широким черным поясом, словно оторопевшим от ее намерений на вечер.

– А я люблю поесть, – защищаясь, промолвила она, опуская уточнение, что обычно переедает во время стресса или тревожности.

– Все любят поесть. Пища поддерживает в нас жизнь. Но я ожидал тушеную баранину с овощами, что мне обычно подают по понедельникам. – Блэквелл уставился на угощения, словно не зная, что с ними делать.

Фара поморщилась.

– Я уверена, что тушеная баранина – очень… питательна, – дипломатично проговорила она. – Но вы должны признать разницу между едой, которая питает тело, и едой, питающей душу.

– Но у меня нет души, вы не забыли? – Он метнул быстрый взгляд на ее прищуренные глаза, и уголки его рта чуть изогнулись.

Дориан Блэквелл величественно обошел Фару и отодвинул высокий стул во главе стола.

– Миледи!

– Разве это не ваше место?

– Место за моим собственным столом никак не отмечает меня как хозяина замка и не лишает меня этого статуса, где бы я ни сидел. – Взяв льняную салфетку, он указал затянутой в перчатку рукой на стул. – Сегодня вечером это место приготовлено для вас. Я не хотел бы потеснить вас.

Фара изо всех сил старалась не удивляться и не быть очарованной одновременно.

– Как-то это у вас нескладно выходит, – заметила она, усаживаясь. У нее перехватило дыхание, когда он положил салфетку ей на колени.