Сделав последний стежок, Дориан оглядел свою работу. Рана быстро затянется в аккуратный шрам.

Тут его внимание привлек другой шрам, и он провел пальцем по давно зажившей ране. Он должен быть уверен, что она никогда не увидит его, потому что это раскроет тайну, которую он ни за что не выдаст.

Потому что это может привести их обоих к гибели.

Дориан забинтовал рану и направился к двери. Этой ночью сна не будет. Этой ночью он будет наблюдать.

Глава 12

Тяжелые тучи грозили испортить день свадьбы Фары. Она допоздна боролась со сном, поэтому не просыпалась до полудня, хотя обычно такие поздние подъемы были ей не по нраву. Вместо того чтобы встать, она лежала под уютным покрывалом, наблюдая, как грозовые тучи наползают друг на друга, торопясь добраться до берега, собираются вместе, подчиняясь порывам ветра, и толкаются, как непослушные дети на школьном дворе.

Потянувшись за стаканом с водой, стоявшим на прикроватном столике, Фара замерла, заметив, что стул с высокой спинкой стоит у самой кровати. Неужели он был так близко, когда она ложилась спать? Ей так не казалось, хотя, с другой стороны, прошлым вечером она была довольно рассеянна, потому ломала голову над произошедшими за обедом событиями.

Она обнаружила еще одну трещину в фасаде Дориана Блэквелла, причем довольно большую. Щель в ледяной броне, которой он сковал собственную человечность. Несмотря на его отвращение к прикосновениям и связывающую их обоих клятву, взгляд Блэквелла был прикован к ней. Его тело отреагировало на вид ее рта. Ее языка. Наблюдение за тем, как она ест, радуется, облизывает пальцы и губы – все это воспламенило Дориана.

Фара и не думала соблазнять его своими действиями за десертом. Но она поняла, что это произошло, потому что увидела жар в его взоре. Тревогу. Разгоравшуюся страсть.

Но не только его тело отреагировало на то, что происходило между ними, чем бы это ни было. В Фаре тоже что-то пробудилось. Что-то, отсутствовавшее прежде или, быть может, просто дремавшее все это время. Лежавшее в ожидании идеального сочетания тени и интриги, способного вытащить его. Какая-то нехорошая, игривая штука, состоящая в равной степени из любопытства и женского знания. Из робости и желания.

И Фара поняла, что эта штука ожила под загадочным взглядом Дориана Блэквелла. Он наблюдал за ней с такой проницательностью, какой она прежде никогда не встречала, и Фаре захотелось наполнить его ненасытный разум образами, которые он вряд ли забудет.

Эти порывы пугали Фару. И окрыляли. Лишали ее дыхания и разгоняли ее сердце до такой степени, что оно начинало колотиться о ребра.

До вечера. Их первой брачной ночи. Сможет ли он пройти через это?

Сможет ли она?

Пришел Мердок с платьем девственно-кремового шелка, отделанного на шее и рукавах дорогими кружевами ручной работы и украшенного лишь бесконечным рядом перламутровых пуговиц, спускавшихся от высокого воротника к талии, где юбка вздымалась и опускалась простыми и элегантными слоями.

Фара сразу узнала это платье, потому что оно висело в ее собственном шкафу в Лондоне, где она решила, что если ее замужество когда-либо окажется под сомнением, то она сможет предъявить это платье в доказательство своей истории.

Фара знала, что платье не предназначалось для свадьбы, но оно позвало ее из витрины магазина на Стрэнде, и она пропала в тот самый момент, когда ее рука коснулась перламутрового шелка.

Блэквелл заглядывал в ее шкаф. Трогал ее вещи. Фара представила, как он проводил своими грубыми руками по ее одежде, шелковому нижнему белью, и мысли об этом так увлекли ее, что ей пришлось очень тщательно сосредоточиться на одевании и разговоре с Мердоком, чтобы тот не догадался, что у нее на уме.

Заплетя волосы в косу, Фара свернула ее в пучок и заколола на макушке, оставив свободными несколько локонов на щеках и у шеи. В общем, если она и не была готова к свадьбе, то по крайней мере выглядела как невеста.

Часовня замка Бен-Мор оказалась заброшенной, потому что никто туда не ходил, и Фара объявила о своем присутствии, громко чихнув, чем потревожила белую кружевную фату, которую дал ей Мердок.

Музыка не зазвучала в часовне, когда Фара с Мердоком пошли по проходу, слышен был только стук ее каблуков по старым камням, стаккато сильного дождя, начавшего барабанить по крыше, да пульсирующий шум крови в ее ушах.

Мердок прошептал Фаре что-то, но она не расслышала, правда, неестественно кивнула, и, похоже, он счел это приемлемым ответом.

Разношерстая толпа живущих в замке изгоев выстроилась вдоль скамьи, ближайшей к пустому, почти не используемому алтарю, перед которым стоял весьма издерганный молодой священник. Его круглые очки криво сидели на носу, а взъерошенными рыжими волосами он напомнил Фаре маленьких цыплят, которые теряют пушок неровными клочьями.

Мужчины встали, когда они вошли, а Фрэнк вежливо и абсолютно неуместно благословил ее чихание своим громовым голосом. Облаченный в костюм, который, должно быть, приходился ему по размеру, когда он ел меньше пирожных, Фрэнк теребил криво повязанный галстук, а Тэллоу следил за их уверенным продвижением по проходу, пожирая взглядом не невесту, а Мердока.

Фара насчитала еще пять работавших в замке слуг, а также хозяина конюшни, мистера Уэстона, и его помощника. Садовника с бегающими глазами и греческим именем и еще пару других людей, с которыми она не была знакома.

Она была рада тому, что не может разглядеть выражений их лиц сквозь фату и что та, в свою очередь, скрывает ее выражение от них. Это помогало скрыть тот факт, что ей еще предстояло посмотреть на него.

Ее жених неподвижно стоял справа от священника – высокая, широкая фигура, укутанная в черное. Тени и углы его сильной челюсти и копна волос цвета эбенового дерева были различимы, но остального она разглядеть не могла. Фара обнаружила, что вуаль облегчает ей это испытание. Она могла притвориться, что сегодня был ее счастливый день, полный таких слов, как «надежда», «обещание», «будущее», а не омраченный «местью», «долгом» и «прошлым».

Дойдя до священника, Фара повернулась к Дориану, как только Мердок отпустил ее. Во время церемонии они оба стояли молча и неподвижно, разве что ноги Фары дрожали. Тем временем священник торжественно декламировал Священное Писание с легким шотландским акцентом и так часто поправлял очки на носу, что его вполне можно было бы счесть одержимым.

Когда священник попросил кольцо, вперед вышел Мердок, держа в руках маленькую деревянную шкатулку с таким видом, словно он нес им Священный Грааль. Открыв шкатулку, Блэквелл взял с черного бархата кольцо из белого золота, украшенного единственным бриллиантом в форме слезы. Ну да, слезы, если Голиаф когда-то плакал. Или, может, Циклоп. Массивный алмаз был не белым, а серебристо-серым, и он ловил каждый оттенок бледного света, льющегося из окон часовни, а его блеск подчеркивался более темными тенями, которые делали его еще ярче.

– Какое красивое! – прошептала Фара, протягивая ему дрожащую левую руку.

Блэквелл поднял кольцо в затянутых черной кожей перчаток пальцах, чтобы оно поймало свет.

– Серые бриллианты – самые редкие и дорогие в мире, – промолвил он. – Мне показалось уместным преподнести его вам.

Если бы сейчас не был разгар ее свадебной церемонии, Фара не преминула бы фыркнуть. Ясное дело, он вообразил, что жена Черного Сердца из Бен-Мора должна иметь какое-то неприлично дорогое кольцо, чтобы продемонстрировать его богатство и власть всему миру. Впрочем, какой бы ни была причина, Фаре следовало признать, что она будет рада носить его, потому что у нее никогда в жизни не было ничего, столь же красивого и ценного.

– Что ж, поскорее нацепи эту проклятую штуку на ее чертов палец, парень, иначе мы тут все передохнем с красными рожами, если будем вынуждены еще дольше сдерживать дыхание.

Нетерпеливая подсказка Мердока разрушила гипнотическое очарование кольца, и Дориан внимательно посмотрел на ее вытянутые пальцы.

Священник вздрогнул от ругани старика, а Блэквелл бросил на него мрачный взгляд, но все наблюдали за происходящим в зачарованном молчании, пока Дориан готовился. Зажав кольцо и бриллиант между большим и указательным пальцем, он легко надел его на руку Фары, едва коснувшись ее своей кожаной перчаткой, прежде чем опустить кулак.

Фара поняла, что сам Дориан решил воспользоваться привилегией мужа, отказавшись от обручального кольца, так что церемония продолжилась. Ее память вернулась к другому венчанию, в другой маленькой и пыльной церкви. К тому, на котором присутствовали только две души, пожелавшие связать свои судьбы воедино. Фара была рада, что нынешняя церемония оказалась христианской, а не более архаичной, как у них с Дуганом. Она не смогла бы сказать тех слов другому.

– Берешь ли ты эту женщину в законные жены…

«Ты кровь от крови моей и кость от кости моей…»

Произнесенное Блэквеллом «беру» было более решительным, чем ее. По сути, когда Фара произносила эти слова, она вполне могла бы отвечать на вопрос вроде: «Не возражаете ли вы против того, чтобы сесть рядом с маркизом де Садом и потолковать с ним о литературе?»

Тем не менее это имело значение, и не успела Фара опомниться, как священник объявил их мужем и женой. Заключительные слова, которые ее муж прочитал из Библии приглушенным голосом, вызвали в ней легкий шок страха и желания.

– «…и будут два одною плотью; так что они уже не двое, но одна плоть»[11].

«Я тело свое отдаю тебе, чтобы мы двое могли стать одним…»

«Одна плоть», – сказано в Библии. Соединенные. Верные друг другу.

Праведные слова вызвали влажный прилив тепла, который, как грех, распространился между ее ног. Этой ночью они соединятся не только словами. Их тела будут двигаться как одно. Разумеется, такие мысли кощунственны в церкви. Фара искоса посмотрела на темную фигуру Дориана. Конечно, когда выходишь замуж за дьявола, что там одна-две кощунственные мысли!