Керриган Берн - Разбойник

– «…что Бог сочетал, того человек да не разлучает»[12].

«…И душу свою отдаю тебе до конца наших дней».

– Аминь, – сказал Дориан.

– Аминь, – эхом отозвались собравшиеся.

– Видите ли, мистер Блэквелл, эта часть канона не требует заключительного «аминь», – заметил священник.

– Для меня требует, – возразил он.

– Что ж, в таком случае… вы можете поцеловать невесту.

Дориану понадобилась целая вечность, чтобы приподнять ее фату. И еще одна – для того, чтобы склониться к ней, причем оба его глаза хоть и отличались на вид, но каждый был полон решимости.

Фара была абсолютно неподвижна, как будто даже легкое подергивание века могло заставить его передумать. Оба довольно тяжело дышали, причем вдохи Дориана казались глубже, чем ее. От него пахло мылом и пряностями с легким оттенком древесного дыма, как будто адское пламя опалило его отлично сшитый костюм.

Губы Дориана приоткрылись, и его легкое дыхание порывами нежного ветерка коснулось ее рта. В его глазах Фара увидела тоску. Сомнение. Потребность. Панику. И она сделала то, что ему было нужно: сократила узкое пространство между ними легким движением шеи и прижалась губами к его губам в целомудренном, но великолепном поцелуе.

Его губы оказались теплыми, твердыми и неподвижными, но он не отодвинулся от нее. По сути, Блэквелл не шевелился, пока она не оторвалась от него и не повернулась к ухмыляющемуся Фрэнку, не упустила из виду, как Мердок вытирает слезы носовым платком, который ему в руку сунул Тэллоу.

Фара сделала это. Теперь она стала миссис Дориан Блэквелл.

Пока смерть не разлучит их.

Естество Дориана отвердело. Оно давило в ткань его сшитых по заказу брюк с болезненной настойчивостью, из-за чего ходить стало чертовски неудобно. Блэквелл опасался, как бы кровь, пульсирующая в его ушах, груди и горле, не лишила его мужского достоинства.

Такое случалось и раньше.

Он официально взял Фару в жены, но не мог по-настоящему назвать ее своей, пока не завладел ее телом и не орошил ее лоно своим семенем. Фара понимала это, требовала этого. Как и его жезл.

Дориан стоял перед дверью комнаты Фары несколько минут, а может, и час, вцепившись в ручку двери рукой в кожаной перчатке.

Теперь она принадлежала ему, ее имя в большей степени было связано не с ее прошлым, а с ним. Милая, невинная девушка, ставшая легендой тюрьмы Ньюгейт, теперь невыразимо желанная женщина, которую вот-вот запятнает его развращенное, отвратительное, гадкое тело.

Он не мог допустить, чтобы она прикоснулась к нему. Или даже посмотрела на него. Оно оттолкнет ее, вызовет ее отвращение или что похуже. Были ли у нее таинственные и романтические ожидания от девственных изысканий нежного любовника? Или она уже смирилась с тем, что он не способен ни на любовь, ни на нежность?

Дориан много чего желал, но в список его желаний никогда не входила брачная ночь, и вот она все-таки наступила. А что же его жена? Она мечтала об этом дне, этой ночи? Его жена не была дурой. Она согласилась выйти замуж за Черное Сердце из Бен-Мора. За человека, от которого нечего ждать. Ни сострадания, ни милосердия. За отъявленного вора, который брал лишь тогда, когда ему нравилось.

Он дал обещание взять ее этой ночью, а Дориан Блэквелл всегда выполнял свои обещания.

Фара места себе не находила и лишь полчаса назад поняла, что желание становится все сильнее. Готовясь к встрече с Дорианом, она сначала живописно раскинулась на своем красивом кремово-голубом покрывале с книгой в руках, расстегнув одну или две пуговицы на высоком воротнике, а ее юбки растеклись по ногам лужицей шелка.

Фара представила, что позирует британской художнице греческого происхождения Марии Спартали Стиллман и выглядит при этом безмятежной, таинственно отстраненной, но доступной.

Это продолжалось всего пять минут.

Соскользнув с кровати, Фара зажгла свечи и расставила их на разные поверхности в комнате, в надежде, что они дадут необходимое количество мерцающего золотистого света. Сделав это, она устроилась на краю кровати, сложив руки на коленях и решив не шевелиться, пока он не войдет.

Боже, а вдруг предполагалось, что это она пойдет к нему? Что, если даже сейчас он ждет ее в своем логове? Они ведь ничего не обсудили после обеда, к которому ни один из них не притронулся, а лишь слушали звуки веселья вокруг них.

Подвыпивший Мердок сопроводил Фару в ее спальню и громко объявил, что ждал этого дня десятилетия, и наконец, черт возьми, наступило время, когда она и Дориан обретут свое счастье и друг друга.

Фара уже довольно хорошо изучила шотландца, чтобы не вступать с ним в спор, когда он затронул свою любимую тему, поэтому не стала напоминать ему, что они с Блэквеллом знакомы всего несколько дней и что ни один из них не искал счастья в этом браке. Хотя Фара не чувствовала себя несчастной, и это ее поражало. Можно было бы подумать, что такой союз заставит ее ощутить угрюмый трепет. Но она не почувствовала ничего подобного. На самом деле она была удивительно спокойна, даже полна надежды. Почти как будто…

Как будто, если Дориан Блэквелл не появится перед ней в ближайшее время, она обезумеет.

А что, если он не придет к ней этой ночью? Что, если он солгал, пообещав сделать ей ребенка?

«Я готов и солгать, чтобы получить то, что я хочу».

Да она живьем сдерет с него кожу! Если Дориан Блэквелл задумал подставить Фару в ее собственную брачную ночь, она найдет, что сказать об этом!

Фара несколько минут мерила шагами комнату, разбивая свою речь на определенные и хронологически важные моменты, причем последний начинался со слов «и, кроме того, с…», потому что когда человек начинает с них утверждение, его невозможно проигнорировать. Даже если ты – чертово Черное Сердце из Бен-Мора.

Накопив необходимое количество праведного негодования, Фара направилась к двери.

И тут дверь резко распахнулась, едва не задев ей лицо. Фара взвизгнула.

Блэквелл оторопело смотрел на нее.

– Что, по-вашему, вы делаете? – возмущенно спросила она.

– Что, по-вашему, вы делаете? – произнес он в унисон с Фарой.

Она ответила первой:

– Я собиралась пойти на поиски своего мужа.

– Ну вот он я, – промолвил он, весело оглядывая комнату, сморщив нос от запаха розовой воды, которой она обрызгала подушки, и скривив губы при виде аккуратно расставленных свечей.

– Вы могли бы и постучать, – укоризненно вымолвила Фара, не желая показывать Дориану, какая боль сжала ее грудь.

Блэквелл вошел в комнату, заставив Фару сделать шаг назад.

– Да я скорее умру, чем постучусь в дверь комнаты в собственном замке, – заявил он.

– А если бы я не была готова?

Дориан пронзил ее взглядом. Тем, который мог быть полон тайн и огня. Тем, который мог быть таким безжизненным и холодным. Как сейчас.

– Да что там готовиться к тому, что мы собираемся сделать. – Блэквелл прошел мимо Фары, едва бросив на нее оценивающий взгляд, и развалился в кресле. Тени по обыкновению сгущались вокруг него, несмотря на свечи, которые она так тщательно расставляла по комнате. Холодная угроза и опасная, переменчивая стихия скатилась с Дориана и потянулась к Фаре, как туман, накрывающий берега Шотландского нагорья по утрам и скрывающий опасности, кроющиеся в древней вулканической скале, и силуэты хищников.

Потому что Блэквелл и сам был хищником, что никогда не было столь очевидно, как в это мгновение.

– Ну что ж, – произнес он своим низким, ледяным голосом, осматривая отличную кожу перчаток, обтягивающих его руки, – снимай платье.

Фара вцепилась в лиф своего платья, хотя пуговицы по-прежнему были застегнуты, и устремила взор на большого смуглого мужчину в кресле.

Он спокойно встретил ее взгляд.

– Что-то не так, дорогая? Уже передумала? – У него и в мыслях не было ласково обращаться к ней, и они оба это знали.

В его словах был вызов, ответ на тот, который первой бросила она.

Фара предложила Дориану свое тело, почти потребовала, чтобы он взял его, и вот он пришел, чтобы выполнить ее требование.

Было бы опрометчиво думать, что он стал бы облегчать ей задачу.

Фара вздернула подбородок.

– Нет, просто я подумала, что, может, вы сами захотите его снять. – Она затеяла опасную игру и поняла это по угрожающей вспышке в его глазах.

– Если бы это было так, я бы тут же сорвал его с тебя. Хватит тянуть время. Снимай. Свое. Платье.

Конечно. Он хотел бы посмотреть. Это волновало его. И возбуждало.

«Очень хорошо, мистер Блэквелл, – подумала Фара. – Смотрите».

Дориан видел, что Фара притворяется, будто недрожащие пальцы лишают ее ловкости движений. Она попыталась удержать его взор на своих вызывающих глазах, вспыхивающих небольшими серыми грозовыми тучами, но Дориан был не в состоянии удержаться от пожирания глазами любого, даже самого маленького кусочка ее кожи, обнажающегося с каждой расстегнутой пуговицей. Стройной колонны ее шеи. Мягкого пространства тонкой плоти, растянувшейся на ее груди и ключицах, где так много нервных окончаний.

Фара не спешила, черт бы ее побрал!

Свет свечей целовал ее серебристые волосы, ее нежную кожу цвета слоновой кости, как будто царь Мидас не удержался от искушения и прикоснулся к ней своими про́клятыми пальцами.

Сожаление пыталось закрасться в его разум, разбудить в нем человечность, погребенную глубоко под слоями алчности, самобичевания, насилия, ненависти и злобы, которые он замуровал в эту непроницаемую ледяную оболочку.

Это была Фара. Его жена. Следует ли ему воспринимать ее как сексуальный объект?

Еще одна пуговица высвободилась из петли, обнажив первый намек на выпуклость груди.

Вопрос вот в чем: сможет ли он остановиться, если захочет?

Ответ Дориану был уже известен.

Ни за какие деньги и власть в империи.