Керриган Берн - Разбойник

Поклонение.

Она выдохнула его имя, и он тут же повернул к ней голову.

– Иди ко мне, – рискнула Фара. – Скажи мне, что делать.

Дориан покачал головой, но его глаза были по-прежнему прикованы к ней.

– Ты не готова, – произнес он, не шевельнув сжатыми челюстями.

– Нет, готова, – подбодрила она его. – Я хочу…

– Ты… ты должна быть… влажной. – Блэквелл с таким трудом выдавливал из себя каждое слово, будто оно причиняло ему боль.

Фара нахмурилась. Она ничего не могла с этим поделать. Не простое это дело – соблазнить мужа, который не желает быть соблазненным, впервые обнажиться перед мужчиной, и все это даже без поцелуя, без каких-либо утешений.

– Но как же я…

– Потрогай себя!

Фара сразу поняла, что он имел в виду. Она почувствовала это еще в ванной, когда мылась перед ним, – эти первые влажные всплески удовольствия, влага, которая расцвела в ее теле. И сейчас ей нужно снова добиться ее появления.

Оторвав кончики пальцев от того места, где она цеплялась ими за покрывало, Фара провела ногтем по чувствительной коже своей груди.

Глаза Блэквелла полыхнули.

Ее тело тут же отозвалось на это. К первому пальцу присоединились другие, и они стали пробираться вниз по изгибу ее груди. Теперь, когда она лежала на спине, ее сосок так и рвался наверх, настойчивый, как всегда. Потянулась к краю корсета, тоже сшитого из кремового шелка, и поиграла на этом препятствии пальчиками, прежде чем позволить им нырнуть под него.

Фаре не верилось, что она испытывает такие чувства. Трепет чувств, влажный шепот грядущего наслаждения. Ее больше не волновало, что он может все видеть, что он наблюдает. Фаре даже хотелось, чтобы он наблюдал. Она была не только робкой девственницей, но и дерзкой эксгибиционисткой, что делало все это еще более волнующим.

Услышав звук, вырвавшийся из ее приоткрытых губ, Блэквелл окончательно утратил холодный наблюдательный вид хищной птицы и обрел свирепость зверя. С горячей кровью. Крадущегося. Преследовавшего. Приготовившегося к прыжку. Оскалив зубы в гримасе удовольствия и боли, он напрягся, словно отбивался от чудовища силой собственной воли.

Блэквелл был ее черным ягуаром, который мог просто разорвать ее на части.

Дориан понимал, что дрожит сильнее Фары, когда ее рука скользнула от безупречной груди вниз, по жесткой ткани корсета. Прикосновения ее пальцев были легкими и нежными, когда они порхали по освещенной свечами дорожке к ее бедрам и ниже.

Мог ли он так же прикасаться к ней? Мог ли научиться этой мягкости, этой нежности, наблюдая за тем, как она сама ласкает себя?

Потому что, конечно же, он не мог позволить ей вот так же прикасаться к его плоти.

Конечно, она этого не захочет. Даже если когда-нибудь посмотрит на нее.

Она будет возмущена, а он – отвергнут. В этом он не сомневался.

Прекрасная. Она так чертовски прекрасна. Ее бедра – длинные кремовые цилиндры бледной, мускулистой плоти. Голубые бантики на ее подвязках довели его до грани безумия.

Ее лоно. Розовый, чудесный цветок, уютно устроившийся в легкой паутинке светлых кудрей. Его рот наполнился слюной. Его кровь забурлила. Его плоть пульсировала под брюками.

Ее любопытные пальцы помедлили, прежде чем нырнуть под мягкие волоски. Когда они прикоснулись к женским складочкам ее лона, Фара вскрикнула.

Дориан перестал дышать.

Легко проверив это место, Фара нашла бугорок, который дрожал и пульсировал на вершине податливых складок. Благоговейный трепет пронзил Блэквелла, когда ее женские мускулы стали сжиматься в том же ритме, что и его собственные чресла.

Если бы Дориан не был привыкшим к терпению, мучениям и агонии, он бы выпустил свое семя здесь и сейчас. Но он снова сдержал оргазм, думая о ее руках на его отталкивающей плоти, позволяя страху бросить лед в пламя.

Тем временем Фара раздвинула складки лона, нырнула внутрь и издала стон, способный пробудить самого Эроса.

Ее палец поблескивал, когда она вынула его из лона и повела его к бугорку, который, казалось, требовал больше внимания, чем что-то другое. Когда палец его коснулся, все ее мускулы напряглись, Фара откинула голову на покрывало, и из ее груди вырвался такой низкий, утробный стон, что воля Дориана была сломлена.

И он бросился в бой.

Животный рык насторожил Фару за мгновение до того, как Блэквелл схватил ее руки и прижал их к кровати по бокам от нее.

Его лицо зависло над ней, когда он согнулся, стоя между ее разведенных ног. У Блэквелла был обезумевший вид человека, который вот-вот проиграет свою самую главную битву, но оружие сложить не хочет.

– Я намерен дать тебе один шанс, – пригрозил он. – Ты поняла. Лишь один шанс на то, чтобы оттолкнуть меня, остановить меня. Поэтому хорошенько подумай об этом, жена, ты этого хочешь? – Дориан повернулся к Фаре своим голубым глазом, позволяя ей получше разглядеть сердитый шрам на его лице.

Если бы он подошел к ней с этим чуть раньше, она бы, возможно, отступила. Но теперь ее тело пробудилось к самым примитивным желаниям. Желание и тревога бурлили в Фаре, преодолевая волнение, которое она должна была испытывать. Немногие люди подходили так близко к Черному Сердцу и выживали.

А она выживет?

Фара встретила его взгляд с абсолютной уверенностью.

– Я хочу, чтобы ты… взял меня, – проговорила она.

– Тогда помоги нам обоим господь!

Темный глаз Блэквелла вспыхнул на мгновение, прежде чем его жесткий рот накрыл ее губы. Его поцелуй походил на наказание, только Фара не понимала за что. За то, что он хотел ее? Или за то, что его хотела она?

Когда давление стало чрезмерным, Фара издала страдальческий стон, и Дориан прервал поцелуй.

– Черт бы тебя побрал, – сказал он и снова набросился на ее губы.

Впрочем, на этот раз он был более осторожен. Не нежен, но давление его рта подарило Фаре новое удовольствие, какого она раньше не испытывала. Дориан целовал каждую частичку ее губ – их уголки, кайму, мягкую полноту, пожирая ее со сноровкой опытного мужчины. Но вместо того, чтобы действовать более жестко, он замедлил движения.

Блэквелл пробовал ее на вкус, как человек, отмеряющий и потягивающий хороший скотч. Там, где его рту не хватало умения, он прибегал к врожденному мастерству.

Наконец эти твердые губы смягчились, раскрылись над ее ртом, и его язык толкнулся в ее сжатые губы, требуя впустить его. Дрожь Дориана начала утихать, хотя напряжение, сковавшее мышцы под сюртуком его отличного костюма, усилилось.

Фара со стоном прильнула к нему, ее мускулы плавились под натиском его тела. Если их супружеская близость станет чем-то вроде этого влажного, испытующего поцелуя, то она будет с нетерпением ждать ее.

Пальцы Дориана ослабили карающую хватку на ее запястьях, тонкая кожа перчаток отодвинулась от ее кожи, и он приподнялся настолько, чтобы иметь возможность посмотреть на Фару сверху вниз.

В разгар растущего в них безумного желания вдруг расцвел спокойный миг. Миг тишины и приятия. Его недоверчивый взгляд искал ее лицо, а его губы приоткрылись, словно какое-то признание вертелось у него на языке, но не могло прорваться сквозь жесткость рта.

– Что случилось, Дориан?

– Не называй меня так, – мягко предупредил он. – Только не здесь.

– Но как же тогда мне тебя называть? – спросила Фара, озадаченная тем, что интимность его имени может быть запрещена интимностью их брачного ложа.

– Муж. – Это слово ласково коснулось ее щеки. – Называй меня мужем.

Фара почувствовала, как робкая улыбка тронула уголок ее губ.

– Ну тогда, что случилось, муж?

– Твой рот, – признался он со всем благоговением святого и страданием мученика. – Я мечтал о твоем рте. – Рука Дориана поднялась к ее лицу, и его дыхание сбилось, когда пальцем в перчатке он провел по ее нижней губе. – Я представлял, как твои уста произносят это слово больше раз, чем ты можешь предположить.

Тронутая его словами, Фара крепче сжала губы. Могло ли быть, что Дориан Блэквелл нуждался в ней не только ради своих коварных планов, но еще и хотел просто жить с нею? Ей так хотелось, чтобы он снял свои перчатки – хотелось больше всего на свете, но она понимала, что лучше его об этом не просить. Фара желала, чтобы его кожа касалась ее кожи, чтобы исходящее от него тепло, которое она так и чувствовала, было поглощено ее плотью. «Может быть, когда-нибудь, – подумала она с надеждой, – но не этой ночью».

– Еще раз прижмись ко мне всем телом, муж, – пригласила она. – И снова меня поцелуй.

Его глаза впились в ее губы, и он отпустил ее другую руку.

– Только не тянись ко мне, – предупредил он.

Фара кивнула, снова вцепившись пальцами в покрывало. Положив руки по бокам от ее головы, Дориан оперся на нераненную ладонь, чтобы осторожно опустить свое тело. Глаза их встретились – оникс и лед, и он потянулся к Фаре, как набожный человек тянется к религиозной реликвии или безбожник – за спасением.

Фара не смела моргнуть, боясь потерять его. И того, что этот миг – первый в своем роде – ускользнет из ее рук, а ведь сейчас Дориан Блэквелл приподнял завесу тайны и не использовал слова, чтобы властвовать над тенью и сбивать с толку. Вместо этого он шептал ей на ухо правду.

Ни один из них не дышал, когда его длинный, тяжелый торс прижался к ней. Даже сквозь слои его одежды и стягивающий ее грудную клетку корсет Фара чувствовала силу, которую Дориан старался сдерживать.

Оба охнули, когда его бедра опустились в колыбель ее бедер, заставляя их раздвинуться шире. Толстый стальной жезл прижался ко входу в ее лоно, и даже сквозь брюки Фара ощутила его жар. Он пульсировал в одном ритме с ее сердцем, и эти легкие движения посылали волны удовольствия в ее уже разгоряченное женское естество.

Широко распахнув глаза, Фара с такой силой вцепилась в покрывало, что заболели пальцы.

– Ты испугалась, Фея… то есть Фара?