– Ты чертов идиот, – заявил Мердок.

– А ты чертовски близок к тому, чтобы лишиться жизни… – парировал Дориан.

– Она твоя Фея, Дуган. Как ты можешь сейчас отпустить ее?

– Не называй меня так. – Пропасть, которая могла бы охватить ночное небо, разверзлась в его груди неделю назад, в тот день в саду, и он гадал, когда же она вырвется на волю и поглотит Землю. – Ты же видел, что я с ней сделал. – Он перелистнул страницу и порезался. – В мои планы никогда не входило держать ее при себе. Она хочет сделать меня отцом. Мы оба знаем, что это ужасная задумка. Я… я не здоров.

– Она тебя любит, – заметил Мердок.

– Она любит свои воспоминания о Дугане. Она знала Дугана совсем недолго, а я уже причинил ей больше вреда, чем можно исправить.

– Но что, если ты…

– …если я ее сломлю? – вскипел Дориан, подступая к Мердоку. – А что, если я сделаю ей больно во сне или еще хуже? Что, если я потеряю самообладание? Что, если я лишусь рассудка?

– А что, если ты отпустишь свое прошлое, и она сделает тебя счастливым? – ответил Мердок. – Что, если она даст тебе покой? Или, быть может, немного надежды?

Взяв бутылку шотландского виски, Дориан сделал большой обжигающий глоток, прежде чем повернуться к окну, выходящему на подъездную аллею. Может быть, он все-таки напьется до смерти. По крайней мере, тогда огонь в его животе будет чем-то иным, чем это тупое отчаяние. И разве маркиз Рейвенкрофт не будет рад услышать о его кончине?

– Для такого человека, как я, никакой надежды быть не может, – сказал он своему отражению, и жалкий ублюдок в окне, казалось, согласился, с отвращением глядя на него. – И никакого покоя не будет.

Помедлив мгновение, Мердок спросил:

– Стало быть, мы возвращаемся в Бен-Мор?

Черная карета, запряженная четверкой лошадей, въехала на круговую подъездную дорожку и остановилась за опускной решеткой.

Дориан наблюдал за ее движением с замирающим отчаянием.

– Вероятно, да, только вам предстоит сопровождать леди Блэквелл в Нортуок-Эбби.

– Но, сэр! – возмутился Мердок. – Я даже не собрал вещи!

– Утром я уже распорядился, чтобы их собрали, – промолвил Дориан. – Я не хочу, чтобы она путешествовала одна, а Арджент… занят.

– Очень хорошо, – смирился Мердок. – Только ей следует привыкнуть к мысли, что она одна. Вы только что прокляли ее, приговорили к жизни в полной изоляции. Нежеланная жена Черного Сердца из Бен-Мора. Как вы полагаете, насколько ей будет одиноко?

Дориан сделал еще один глоток, забыв о книгах, голова его плыла от виски и горести.

– Счастливого пути, Мердок, – сказал он на прощание.

– Гореть тебе в аду, Блэквелл, – бросил Мердок в ответ, прежде чем выйти из комнаты и захлопнуть за собой дверь.

«Я и так уже там», – с кривой усмешкой подумал Дориан, прежде чем сделать еще один глоток. Он и не думал, что простоял так долго, глядя в пустоту, но прежде чем он успел это осознать, из-под навеса вышла Фара.

Более элегантной и утонченной графини просто не могло быть на свете. Ее дорожное платье, жемчужно-зеленое с золотой отделкой на подоле жакета, дополняла шляпка, прикрывающая затейливо уложенные волосы. Свисающее с нее изящное черное перо гармонировало с серебристыми локонами.

Дориан не мог налюбоваться ею. Он берег ее в своей памяти, как ничто иное. Ее тонкая талия. Нежный изгиб шеи и несколько одиноких локонов, спадающих на плечи.

«Только не оглядывайся на меня, – молил Блэквелл про себя, не в силах оторвать глаз от окна. – Не давай мне новых воспоминаний о твоих глазах, чтобы они преследовали меня во сне».

Разве не по его настоянию она отправлялась в путешествие, чтобы предъявить права на Хэмпширский замок своего отца? Дориан больше не мог выносить ее присутствия под своей крышей. Не мог больше наблюдать за ней, пока она спит, и сдерживать искушение овладеть ею. Обнимать ее. Свернуться калачиком у ее тела и погрузиться в забытье, которое она с такой легкостью ему дарила.

Кровь мертвых и умирающих не преследовала ее во сне.

И он должен был убедиться, что так оно и будет.

«Не оглядывайся!»

Если она обернется, он не сможет ее отпустить. Запрет ее в башне, как пленницу какого-нибудь пирата, и… и… даже думать о том, что он сделает, было невыносимо. Займется всевозможными развратными извращениями, вот что. Он будет использовать ее с помощью всех темных и хитроумных способов, о которых старался не думать с той самой первой ночи.

Блэквелл сделал еще один глоток.

Взяв Фару под руку, Мердок помог ей подняться в карету. Фара помедлила, опустив голову.

Дориан положил руку на оконное стекло, как никогда чувствуя себя тем мальчиком в «Эпплкроссе»: «Не оглядывайся на меня!»

Она не оглянулась. Потому что смотреть было не на что.


Стоя на берегу реки Эйвон, Фара наслаждалась несколькими минутами редкой и благословенной тишины. Не то чтобы она возражала против всех визитеров и доброжелателей, которые толпились в Нортуок-Эбби, ведь они помогали ей отвлечься. Не станешь думать о разбитом сердце, когда есть дом, который нужно привести в порядок, и прошлое, которое нужно вернуть.

Вдыхая дивный воздух, охлажденный речной водой и подслащенный колокольчиками, Фара обернулась, чтобы полюбоваться фронтонами аббатства. Да, пока она смогла отвлечься. Но ум был мощным инструментом, только совершенно бесполезным, когда дело касалось сердца.

Фара делала все возможное, чтобы занять себя. Ремонт в аббатстве, работа с Мердоком по переводу, утверждению и пониманию ее финансов, которые оказались куда более внушительными, чем она предполагала, и знакомство с хэмпширским обществом. Графиню Нортуок приглашали в каждую гостиную, за каждый обеденный стол, так как она стала последним и самым стильным предметом толков. Не только из-за того, кем она была, но и из-за того, за кого вышла замуж.

Решив вернуться назад, Фара пнула камень носком ботинка. Она определенно не чувствовала себя замужней женщиной. После ее отъезда из Блэквелл-Хауса в Лондоне прошло два чрезвычайно занятых и утомительных месяца. Занятых – потому что Фара очень много сделала, и утомительных – из-за бессонных, одиноких ночей.

Нортуок-Эбби казалось огромным и пустым даже после того, как Фара вызвала из Бен-Мора на помощь Уолтерза и Тэллоу и поселила Джемму с Уолтерзом на кухне. По правде говоря, она рассчитывала, что это настолько разозлит Дориана, что тот приедет за ней и увезет своих людей назад в Бен-Мор. Но, по словам Мердока, ее муж остался в Лондоне, став таким затворником, что его стали считать пленником собственного дома.

«Скорее уж пленником собственного разума», – подумала Фара.

– Как ты думаешь, когда мы вернемся в Лондон? – спросил Мердок в конце того первого тоскливого месяца.

– Вероятно, в первую неделю «никогда», – парировала Фара, которой была ненавистна горечь в собственном голосе, потому что та скрывала рану, которую леди Блэквелл уж и не надеялась излечить.

– Миледи… – начал было Мердок, но тут же замолчал, потому что так и не нашел нужных слов.

– Я не шучу. Я не собираюсь возвращаться к нему. Нортуок-Эбби теперь мой дом. Блэквелл может сидеть в своем проклятом замке и раздумывать о том, как его жизнь проходит мимо. – Фаре даже не верилось, как сильно это задевало ее. Как разочаровывало и расстраивало. Фара всегда считала себя спокойной и рассудительной женщиной, склонной к любопытству и независимости, но не к вспышкам гнева и напыщенной болтовне. – Нам дали второй шанс на жизнь, на счастье, и я собираюсь им воспользоваться. А уж как будет вести себя он, его дело.

Фара пожалела бы о первых словах, сказанных Мердоку, если бы они каким-то образом не касались его. Ведь Мердок, в свою очередь, воспользовался своим вторым шансом с Тэллоу.

Лакей, ставший теперь дворецким, стал чаще улыбаться и меньше заикался. Хотя они с Мердоком держали свои отношения в секрете, Фара заметила, как они защищали и ободряли друг друга; заметила и легкие прикосновения одной руки к плечу другой, когда они где-то пересекались, и то, что в комнате Тэллоу не спали целую вечность.

Еще один месяц Фаре понадобился на то, чтобы понять, что она не была счастлива. Ни капельки. Отчаянное одиночество преследовало ее в спокойные моменты и донимало даже тогда, когда она собирала вокруг себя людей.

Пройдя через сад, Фара направилась к кухонной двери, вдыхая запах выпечки Уолтерза. Возможно, он приготовил что-нибудь с весенними фруктами и сливками. Или, если ей повезет, выполнил свою угрозу испечь пирог на оливковом масле с консервированной вишней, рецепт которого прочел в итальянской кулинарной книге. К тому же они только что получили партию темного испанского шоколада, так что, возможно, Уолтерз и с ним сотворил чудеса.

В животе Фары заурчало от предвкушения пиршества, но, распахнув дверь, она оторопела при виде открывшейся ее взору сцены.

Высокий Фрэнк обхватил Джемму сзади, его подбородок покоился на изгибе ее шеи, и он смотрел, как она кладет сахарную пудру в какую-то смесь.

Фара смотрела на них от двери, но пока ни один из них ее не заметил. Ингредиенты блюда были беспорядочно разбросаны по деревянному столу в центре кухни, и Фара поняла, что это дело рук Джеммы, поскольку Фрэнк до навязчивости придирчиво относился к чистоте.

Тазы, раковины, плита, духовки и столовые приборы Нортуок-Эбби были приобретены по заказам Уолтерза и весьма напоминали те, которыми он пользовался в Бен-Море.

За два месяца Джемма не столько преобразилась, сколько адаптировалась. Ее платья стали новее, кожа и волосы – ярче, но она сохранила упрямое чувство собственного достоинства и использовала свою вульгарность как оружие.

И все же, наблюдая за этой парой, Фара заметила на лице женщины выражение, которого никогда раньше не видела. Уязвимой незащищенности.

– Ты слишком грубо его взбиваешь, – мягко подсказал Фрэнк, обхватив ее руку своей огромной ладонью. – Надо медленнее. Вот так.