Да куда же он делся, этот черт развратный?

Придерживая одеяло, я заглянула в роскошную, чисто прибранную гостиную. И остановилась на пороге как вкопанная, с трудом веря своим глазам.

Моя одежда – вся, включая куртку и колготки, аккуратно висела на подлокотнике кожаного кресла. Сапоги ровно стояли на полу.

«Убирайся отсюда!» - отчетливо сказал мне этот нехитрый комплект.

В горле тут же запершило, глаза заплыли слезами.

Вот так, значит?

Наигрался вволю, и даже девственность ему моя больше не нужна?

Я резко втянула носом воздух, изо всех сил стараясь не разреветься. Подхватила одежду, сбросила одеяло и принялась лихорадочно натягивать белье…

Сволочь… Вот ведь сволочь!

Я ж не просила ни о чем… Не умоляла его вытворять со мной… все это… Жила бы сейчас спокойненько – нашла бы себе самого обычного парня, вон как Юлька… Ну, может, не такого козла… Занималась бы с ним нормальным, человеческим сексом – без всех этих… безумств, от которых кровь вскипает в венах, и хочется кричать и кусаться…

Нет, надо было все мне испоганить – вырвать из привычной, студенческой жизни и носом, носом в то, как оно у взрослых-богатых-знаменитых бывает… Похвастаться мастерством своим долбанным захотелось, а как похвастался, все – пинком под зад, обратно к мальчишкам? Это к тем, у которых «полторы женщины и собственный кулак». Вали, мол, отсюда, деревенщина – неча тут разлеживаться в барских постелях…

– Сука… – все еще только в трусах и в одном колготке, я упала в кресло и беспомощно разревелась.

Позорище... Вот ведь позорище какое…

Никогда не прощу – ни себе, ни ему. И не подойду больше – за километр буду обходить мразь эту напыщенную…

Наревевшись, я высморкалась в салфетку из стоящей на журнальном столике коробки. Втянула грудью воздух поглубже, аккуратно промокнула потекшую тушь… и вдруг почувствовала.

Табак. Запах табака.

Принюхалась по-собачьи, задирая голову. Кажется, с балкона.

Недоумевая, я подхватила одеяло… Подкралась неслышно, на цыпочках, и выглянула.

Знаменский, собственной персоной, сидел в глубоком плетеном кресле, закутавшись в большой, мохнатый тулуп, и потягивал что-то дымящееся из небольшой чашки.

Я задохнулась от возмущения. Он даже не потрудился оставить меня в этот постыдный момент одну! Просто вышел на балкон и сидит себе, попевает кофеёк, пока я тут манатки собираю.

Постояла пару секунд, кусая губы, пытаясь решить – пойти высказать, все, что я о нем думаю или же проглотить и продолжить одеваться? Свалить отсюда, как будто меня здесь и не было…

И решила высказать. Подобрала одеяло, навесила самое презрительное выражение лица, на которое только была способна, и решительно устремилась на балкон.

***

Еще даже не успев обернуться на звук открываемого балкона, он протянул в мою сторону руку.

– Ты вовремя… - с утренней хрипотцой в голосе сообщил мне, туша сигарету. – Выйди, подыши воздухом. А то я уже соскучился смотреть, как ты сопишь в подушку.

И, наконец, повернувшись в кресле, уставился на меня с всевозрастающим изумлением.

– Ты почему в одеяле? Я ведь даже куртку твою принес в гостиную, на случай, если захочешь присоединиться ко мне...

– Я… просто… – чувствуя себя полной идиоткой, я застыла в дверях, не зная, что и сказать. Или сделать.

Знаменский нахмурился.

– Ты что – плакала?

– Нет, – соврала я и помотала головой.

Он встал, подошел ко мне и заставил зайти в квартиру.

– У тебя тушь по щекам размазана… – закрыв за собой дверь балкона, он повернулся ко мне, поднял мое лицо и осмотрел. – Я что – так сильно тебя обидел, чтобы вот прям слезами заливаться?

Его лицо мрачнело с каждой секундой, и я испугалась. Взяла и все испортила, идиотка…

– Что вы! – залепетала. - И вовсе не из-за этого… Просто я…

Но он, похоже завелся не на шутку.

– Просто тебе стало стыдно, что раз в жизни ты расслабилась и получила удовольствие? Ты – окончательная и бесповоротная ханжа, Семёнова? Может еще в церковь побежишь, грехи замаливать?

Снова Семёнова, значит.

Я набычилась в ответ.

- И побегу. И вам не помешает! Уже скоро седеть начнете, а в голове одни потрахушки!

Он уставился на меня, приоткрыв рот.

- Ах ты дрянь маленькая… Да мне тридцать семь – какое «седеть»?

Я злобно усмехнулась, чувствуя, что медленно, но верно вливаюсь в скоростное шоссе под названием «да гори оно все синим огнем».

- То есть с потрахушками в своей голове вы не спорите?

- Что?! – его потемневшие от гнева глаза уже метали молнии, руки сжались в кулаки. – Я к тебе даже не притронулся вчера – и это после того, как ты сама корчилась на той тахте, извивалась, как кошка в течке…

- Не просто, наверное, было… - процедила я сквозь зубы, ненавидя его уже всем сердцем. – Измучились, небось – со стояком всю ночь ходить…

Да, я нарывалась. Я хотела, чтобы он меня ударил в этот момент. Пусть хоть символическая пощечина – она заставит меня забыть о нем другом – том, что шептал мне ласковые пошлости и хотел, чтобы мне было хорошо… том, кто гладил по голове, пока я засыпала у него на плече, счастливая и довольная… Пощечина разъест ядом, уничтожит все хорошее, что я от него увидела, сделает меня такой, какой считала себя раньше – несчастной жертвой, которую используют, а не лелеют, заставляют раздеваться, а не оставляют куртку, чтобы не выходила на балкон голая…

- Убирайся, - глухо сказал Знаменский, разжимая кулаки. – Видеть тебя больше не хочу.

Из меня будто воздух выпустили. Вся злость ушла, растворилась в сизой, предрассветной дымке за окном.

Господи… Что я натворила?

Обойдя меня – широко забирая в сторону, будто ему было противно меня касаться, Виктор Алексеевич вышел из комнаты.

- Даю тебе пять минут – не успеешь, выкину из квартиры в чем есть, - донеслось до меня из глубины квартиры.

Жгущий комок горечи в моей груди вскипел, поднялся тошнотой к самому горлу… Задыхаясь от ярости и боли, я оглядела эту роскошную, идеально чистую гостиную…

Кошка в течке, говоришь? Ухватила взглядом изящную китайскую вазочку на камине, подскочила к ней, размахнулась… и изо всех сил запустила вещицу в противоположную стену.

С жалобным хрустом вазочка врезалась в обои, взметнулась тонким облачком осколков… и рассыпалась, оседая на пол и диван красно-серой крошкой.

На звук бьющего стекла Знаменский прибежал так быстро, что я не успела сформировать в мыслях очередное «что я наделала».

- Ты в порядке?.. – Его взгляд взволновано забегал по мне, по комнате, по все еще висящей на подлокотнике кресла одежде… и остановился на куче мусора, которая пару секунд назад была красивой китайской вазой.

- Я… случайно… - угрюмо пробормотала я, понимая, что уж теперь-то точно все кончено.

Но он больше не обращал на меня внимания. Остолбенело уставившись на осколки, он качал головой.

- Что ты натворила, Семёнова…

Я неловко пожала плечом.

- Разбила вам вазу. Простите… я заплачу.

Он медленно перевел на меня взгляд.

– Сколько, говоришь, у тебя стипендия?

Я нахмурилась.

- Ну… тыщи три… в общем и целом. Примерно. А что?

Сев на диван рядом с горкой осколков, Знаменский криво усмехнулся, протянул руку и осторожно поднял один из них.

- Это, конечно, не династия Цин, но тоже, довольно древняя ваза. Была. И даже если мы исключим эмоциональную составляющую – эта вещь была подарена мне при весьма трагичных обстоятельствах – на аукционах она бы стоила не меньше трехсот тысяч евро. Вот и считай, Семёнова, сколько лет тебе придется… отрабатывать должок. Потому что деньгами ты не отдашь мне его никогда.

Он отбросил осколок, и тот глухо брякнулся об ковер. Я приблизилась, осторожно села рядом. Почему-то перспектива отрабатывания долга натурой меня не сильно испугала.

– Я… все сделаю… Виктор Алексеевич…

Знаменский на меня поднял голову и долго-предолго смотрел. Так долго, что я успела сосчитать, сколько желтоватых крапинок в его темных зрачках. А потом сказал, слегка мотнув головой.

– Нет. Не сделаешь.

– Что? Почему?! – дернулась я, внутренне готовясь к самому неприятному.

Он напряг подбородок.

– Потому что я не люблю истеричек, Семёнова. Собирайся.

Глава 11

Домой Знаменский все же меня отвез.

Ехали молча, не глядя друг на друга. Несколько раз казалось, что он вот-вот что-то сделает, вот-вот решится сказать что-то важное – даже поворачивал голову… но потом, видно, снова передумывал – поджимал челюсть и отворачивался, вперившись взглядом в дорогу – почти пустую по раннему часу и выходному дню.

Я чувствовала себя очень несчастной – ведь это утро я представляла мне себе совершенно по-другому. А уж под конец пути стало совсем хреново – мало того, что испортила отношения с мужчиной, о котором можно было только мечтать, так сейчас еще и с Юлькой придется иметь дело, и с ее лживым Ложкиным…

Я покосилась на Знаменского. Ведь кто бы сказал вчера, что я буду горевать от того, что этот долбанный шантажист меня отпустит, так и не завершив начатое… Ни за что бы не поверила. Сидела, ломала голову, что бы такое придумать – как избавить себя от его навязчивого внимания… А сейчас вот повиснуть у него на ноге готова, чтоб не прогонял да простил…

Тьфу, тряпка! – мысленно плюнула я себе в морду. «Простил»… Это ты должна его прощать – за «кошку в течке», и все прочее хамство. И за то, что языком полез, куда не просили. Нет, это ж надо какой козел – извивания ему мои не понравились! Да чтоб я еще раз позволила ему себя коснуться!..