По удаляющемуся звуку шагов я вдруг поняла, что приехавший направляется в противоположную от меня сторону, а именно, в сторону квартиры Знаменского, потому что слева от лифта никаких других квартир не было – его «нижний пентхаус» занимал почти половину этажа. Осторожно выглянула – благо нежданный гость не мог идти лицом ко мне – и с удивлением уставилась на явно пожилую, немного сутулую женщину в шапке и пальто с каракулевым воротником, уже успевшую подойти к нужной двери и давящую на звонок.

Нет, я, конечно, помнила, что к Знаменскому три раза в неделю приходит уборщица – он мне это еще в прошлый раз говорил. Однако, почему же он не отменил ее сегодня, зная, что оставляет меня у себя ночевать? Неужели забыл? Да… хороша бы я была сейчас – голая, у него в постели…

Дверь резко распахнулась, в проеме показался запахивающий халат и протирающий один глаз Виктор Алексеевич.

– Ну, и как тебя угораздило захлопнуться?.. – начал было он и замолчал, внезапно «прозрев». Вытянул шею, выглядывая из-за плеча гостьи – явно не понимая, почему, вместо «захлопнувшейся» меня видит перед собой эту женщину, потом перевел на нее взгляд и устало вздохнул. – Привет, мам. Что опять случилось?

***

«Мама»?! У меня внезапно ослабели колени. Я не знала, что поразило меня больше – то, что какие-то невероятным образом в наше личное со Знаменским пространство затесалась «мама», или что у Виктора Алексеевича в принципе есть «мама». Наверное, где-то в глубине души мне казалось, что такие, как Знаменский, рождаются уже взрослыми, с сигаретой в пальцах и циничной усмешкой на губах.

Пропуская мать в дом, он вдруг встретился со мной глазами. Растерянно поморгал, потом будто решился и махнул мне, чтоб шла в дом.

– Мам, тут у меня как раз… – он замолчал, явно не зная, как меня представить.

Дама обернулась в дверях, весьма знакомым образом вздернув на меня бровь.

А я вдруг испугалась. Не дай бог Знаменский представит меня, как любовницу – что обо мне будет думать женщина старой закалки? Пришла к сыну в гости, а у него в гостях шлюшка на двадцать лет моложе?..

– Домработница я… Катерина… Здрассте… – деловито вытирая руки о передник, который, к счастью, забыла снять, я подошла, кивнула пожилой даме, и протопала мимо нее в квартиру.

– Домработница? – услышала я удивленно-надменный голос. – У тебя же Люся была… Такая приличная женщина… Зачем тебе эта пигалица? Что она умеет?

– Мама… не заставляй меня жалеть, что я открыл дверь. И, вообще, что за появления с утра пораньше? Почему ты не позвонила? Я бы сам подъехал…

– Нежели МАТЬ не имеет права зайти и посмотреть, как живет ее сын?.. Или я снова «невовремя»?! О, я хорошо помню, какой притон я тут застала в последний раз… Витенька, я же волнуюсь… Месяц не могла спать спокойно после всего этого ужаса!

– Какой притон, господи… Коллеги собрались на новогоднюю вечеринку…

– Да-да, помню… Кажется, тут было костюмированное представление… женщины-зайчики и мужчины в костюмах католических священников…

– Мама… я едва сдерживаю руку, чтобы она не указала тебе на дверь…

Прижавшись к стене кухни, я слушала и не верила своим ушам. Ничего себе, мама с сыночком общаются... У меня с моей пьянью и то отношения душевнее…

Положение надо было спасать, потому что если Знаменский выставит из квартиры родную мать, настроение у него будет такое, что одно лишнее слово, и я вылечу следом…

Высунувшись из кухни, я громко позвала.

– Виктор Лексеич, вы завтракать когда будете?

– Эээ… – ответил «Виктор Лексеич».

– Сделай-ка и мне чаю, дорогуша…  - милостиво разрешила мама «Виктора Лексеича».

Я пожала плечами. Запросто. На роскошной кухне я уже вполне освоилась и не видела никакой проблемы в том, чтобы пригласить еще одного человека к завтраку.

– И подай в столовую, будь любезна.

Я замерла с горячим чайником в руках. Да уж, маман без комплексов… Может еще и меню огласить? Но, раз назвалась груздем… Я стиснула зубы, нашла поднос, водрузила на него чашки с прочими принадлежностями… Еще раз вздохнула и пристроила на свободное место тарелочку со своими фирменными оладьями. Эх не оценят мое творение… А я так старалась.

В кухню ворвался взбешенный Знаменский.

– Какая домработница? – зашипел он. – Какой завтрак? Что ты несе…

И замолчал на полуслове, оторопело оглядывая идеально убранную кухню и поднос.

Мне вдруг стало дико неудобно за самодеятельность. Действительно, с какой стати, во второй раз переночевав у человека дома, я вдруг решила, что имею право распоряжаться на его кухне? А эти дурацкие оладьи? Вот сейчас подумает, что я клуша деревенская – лишь бы оладий с пельменями нашлепать да пожрать... Еще и косу заплела, чтоб волосы не мешали… Тьфу… У него небось женщины знакомые к готовке пальчиком не касаются, в ресторанах завтракают…

– Ты… как ты… когда? – он явно растерял все свое красноречие.

Я захлопала ресницами, изо всех сил стараясь не разреветься.

– Виктор Алексеевич, я… извините, я не подумала…

– Что здесь происходит? – в кухню с достоинством вплыла мама. – Витенька, прошу тебя, не бегай от меня, я пришла обсудить с тобой очень важную тему.

Знаменский скривился.

– Что на этот раз? В городе появилась банда велосипедистов? Или власти опять пытаются гипнотизировать народ через телевизор?

– Зря смеешься… - мать невозмутимо подцепила двумя пальцами оладью из тарелки и отправила ее в рот. – Эти власти еще и не до такого додумаются, с них станется… Но пришла я не по этому поводу…

Она просто до смешного меня не замечала – как если бы я и в самом деле была прислугой, которой не стесняются, считая ее почти мебелью. Даже распробовав мою вкуснятину и одобрительно помычав, никак не отметила мое в ней участие – бровью не повела в мою сторону.

Именно поэтому я осталась, а не ретировалась из вежливости, дав им поговорить – было понятно, что уж что-что, а на меня этим двоим точно наплевать. Хотя, если уж на чистоту, мне тоже было плевать, о какой-такой «важной теме» пришла поговорить мать Знаменского – я думала лишь о том, как оправдаться за свое бесцеремонное хозяйничанье на его кухне. Ведь даже и в том, что мать вломилась в такой неподходящий час и выносит Виктору Алексеевичу мозг, была моя вина – если бы он не подумал, что я «захлопнулась», он и дверь бы, наверное, не пошел открывать…

– Ближе к делу… – поторопил Знаменский, явно теряя терпение.

Мама поджала губы.

– Извини, сынок, я забыла, что тебя могут до такой степени не интересовать дела матери… Хорошо-хорошо. Я скажу. Ко мне вчера приходила Оля…

Он высоко поднял брови.

– Оля? К тебе?! Зачем?!

Мадам Знаменская поджала губы.

– В отличии от тебя, ей не все равно, как коротает дни пожилая женщина, у которой серьезные проблемы со здоровьем… Но это не важно, – она подняла руку, предупреждая сердитую тираду, которой готов был разразиться Виктор Алексеевич. – Она предложила мне лечь на обследование… вот в эту клинику, – покопавшись в сумочке, женщина достала какой-то проспект и протянула ее сыну. – Если ты готов оплатить…

Знаменский недоуменно повертел брошюру в руках, вглядываясь в красочные картинки и лозунги.

– Мам, это ведь лажа какая-то… Омолаживающие коктейли? Диагностика кармы? Групповая терапия для женщин, обеспокоенных глобальным потеплением? Что это за хрень?..

Мадам Знаменская с возмущением выдернула брошюру из его рук.

– Что за выражения?! Правильно твоя жена сказала – ругаешься как сапожник, предложения без мата не можешь сказать… И ведь какое воспитание! Сколько сил в тебя вложили, сколько денег ушло на твое образование…

Она еще что-то говорила, долго и нудно костерила сына за невоспитанность, за распутство, за невнимание к ее, матери, болячкам и одиночеству… корила его бессонными ночами и вложенными деньгами… Знаменский морщился, вздыхал, что-то, кажется, отвечал…

Но я уже не слушала. Точнее не слышала. Топя все окружающие звуки, оглушительной дробью вбивалось в мои уши непостижимое, неуместное, совершенно неприменимое ко мне и к этому мужчине словосочетание – «твоя жена».

***

Отправив меня в спальню и самолично напоив мать чаем, Знаменский все же выпроводил ее, вызвав такси и пообещав оплатить все, что она пожелает – лишь бы отстала.

Меня же снова охватило тупое оцепенение. Несколько раз я порывалась встать и уйти, но для этого нужно было пойти в ванную, забрать оттуда свою остальную одежду, обуться, проскользнуть мимо кухни… Да еще и объясняться пришлось бы, отчего так поспешно сбегаю… И я оставалась сидеть на кровати, глядя в одну точку, потому что ни на что другое не было моральных сил.

Почему и с какой стати я решила, что такой лакомый кусочек, как Знаменский, в тридцать семь лет будет еще не занят, я и сама не понимала. Все совершенно логично – отношения с женой охладели, зашли в тупик, захотелось новизны и остроты. Иными словами, «свежатины». Отправил жену в отпуск и развлекается себе с молодой любовницей – почему бы и нет? Вполне возможно даже, что по обоюдной договоренности – раз не постеснялся привести меня домой, в супружескую постель…

А что не сказал ничего? Во-первых, я не спрашивала. А какой ему интерес палиться без надобности? Во-вторых, может, самому неприятно со мной так поступать, хоть никаких обещаний он мне и не давал.

Но ведь вещей женских в шкафу нет… - закрался в голову слабенький, робкий шепоток надежды. Хоть что-нибудь бы осталось от женщины, если она просто уехала… Может они временно расстались?

В комнату вошел Знаменский, жуя оладью.

– Остыли, но вкусно, – лаконично похвалил он меня. – Я оценил, Семёнова. И уборку тоже.

Я хмуро подняла на него глаза. Какая ирония… Еще полчаса назад я волновалась, что он отругает меня за эту самую уборку и оладьи… Теперь это все казалось такой мелочью – просто тьфу.