Я не плакала, хоть и понимала, что это облегчит душу. Слезы не шли. Застряли где-то на уровне груди, сжимая сердце давящим, ледяным обручем – не продохнуть, не охнуть. Я не знала, что было ужаснее – понимание того, что меня тупо использовали или то, что сказала напоследок эта жалкая пропойца. Знаменский, видите ли, ищет себе женщину из своего круга, интеллигентную и воспитанную. Если уж эта великолепная и опытная актриса, долгие годы играющая чужую роль, не смогла занять почетное положение «женщины Знаменского», куда уж мне… Она небось не из деревни глухой приехала в Москву – обычная провинциальная тетка…

Самое страшное, что Знаменский, похоже, искренне не понимал, что натворил. Сообщения так и брякали в моей сумочке. Ищет, небось. Приказывает, чтоб немедленно шла обратно, где бы я ни была. А я даже и послать его не могу – до сих пор не знаю номера…

Надо выбираться отсюда, решила я. Выбираться, причем тайно. И ни в коем случае не встречаться со Знаменским лицом к лицу – иначе не смогу, и он снова задурманит мне мозги. Увижу его и не найду в себе силы поставить на всем этом точку. Так и буду таскаться за ним, пока не даст мне пинка ради какой-нибудь очередной «прынцесски» - только в этот раз настоящей, не поддельной, в купленном на чужие деньги баснословно дорогом платье.

Мобильник брякнул еще одним сообщением, и это подсказало мне, что делать. «Убер». Я просто вызову сюда «Убер» – попрошу подъехать к воротам, тихонько выйду из какого-нибудь тайного хода, добегу до ворот... Денег у меня, правда, с собой нет, но они ведь с карты снимают, а она у меня в их приложение давно внесена...

Дверь внезапно распахнулась и в комнату кто-то заглянул. Я вжалась в кресло – оно стояло к двери спинкой, и меня не могло быть видно в темноте.

- Семёнова? – этот голос я узнала бы и во сне, даже и с теми обеспокоенными интонациями, какими он на данный момент был пропитан. – Черт, где ее носит, эту девчонку… Шило в заднице…

Я затаилась – глотая молчаливые слезы и успокаивая сердце. Вот только оно не желало успокаиваться, это сердце – колотилось в груди так бешено, что, казалось, еще пару ударов и его станет слышно... Ничего так не хотелось, как плюнуть на все, взвиться ракетой из этого долбанного кресла и повиснуть на не, моем мужчине – утонуть в его объятьях, таких родных и сильных, и никуда больше не отпускать. Да, пусть бы он снова наврал мне, и пусть бы я поверила…

Пересохшими губами я беззвучно умоляла его не уходить… включить свет в комнате, заметить меня, скрючившуюся в кресле – может даже посмеяться снова над моей «позой младенца»… а потом сказать что-нибудь типа «хватит дурить, Семёнова, пошли ужинать»…

Он постоял еще несколько секунд. Потом вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь.

Слезы тут же перестали быть молчаливыми – хлынули из глаз, сотрясая меня так, что, наверное, кресло подскакивало.

Да, это было больно, это было трудно, но я выдержала. Порвала с любимым, потому что у меня есть чувство собственного достоинства, а достоинство важнее любви.

***

 С «Убером» никаких проблем не возникло. Вызывала, даже не зная точного адреса – по приложению, определяющему расположение телефона. Получив подтверждение, выбралась потихоньку с черного хода усадьбы. По хорошо почищенной от снега дорожке обошла сад и приблизилась к будке охранника, как раз в тот момент, когда к воротам с внешней стороны подъехала машина.  С небрежным видом прошла мимо погруженного в какую-то книгу – он лишь мельком поднял голову, глянул на меня замутненным от чтения взглядом и нажал кнопку, открывая калитку. Ясное дело – он ведь здесь, чтобы не впускать посторонних, а не охранять пленников.

Водителем «Убера» оказался развязный, грубоватый мужчина лет тридцати, который сразу же, как только я села, начал ко мне подкатывать – то ли из-за того, что, как и Оля, решил, что я дочь богатых родителей, то ли я просто ему понравилась.

Мне было все равно. Даже не так – мне это было на пользу, потому как отвлекало, заставляло неприязненно передергиваться, морщиться и краснеть. Одним словом, чувствовать себя живой, понимать, что у меня остались хоть какие-то эмоции – помимо щемящей, гулкой пустоты.

Разумеется, я не исключала возможности более активных приставаний, но в отличие от того ужаса, который испытала, когда меня подвезли на люксовой машине к безликому, богатому дому, тут я не особо боялась за свою жизнь. Каждая машина зарегистрирована, каждый вызов остается в системе безналичных платежей – какое тут может быть насилие?

И все же, на всякий, как говориться, пожарный случай, я вытащила из сумочки мобильник. Делая вид, что копаюсь в настройках, поставила хорошо знакомое приложение на запись. Подумав, убрала значок работающего диктофона с экрана - мало ли, заметит.

Но водитель так ничего и не сказал – просто в какой-то момент положил руку мне на колено. Я так же молча убрала. Он положил обратно.

– Без глаза останешься, мразь! – выплюнула я – да так злобно, что сама испугалась. А уж он-то как не ожидал услышать ничего подобного от изящной, хорошо одетой барышни! Думал сейчас буду бледнеть, краснеть и лепетать «ах, перестаньте, ах что ж вы делаете!»

– Красивая, молодая, а так ругаешься… - осторожно, с опаской пожурил меня водитель, только что нагло и вольно распускавший руки.

А я поняла вдруг, что не скоро еще смогу даже и посмотреть в чью-то сторону – и неважно насколько нахрапист будет мужчина или насколько галантен. Насколько умен, красив или наоборот.

Снова больно-пребольно сжалось сердце – как представила себе, что это конец, что теперь я одна… что «нас» больше нет – потому что если бы Знаменский и намеревался попросить прощения там, в доме его матери, то теперь – когда я наплевала на него и свалила, ничего не сказав, он точно не захочет иметь со мной ничего общего. Гордость не позволит ему за мной бегать, а если я сама за ним побегу – кончится тем же, чем и кончилось для его бывшей…

Тяжелой, мутной ряской реальность легла на грудь, и я стиснула зубы, чтобы не закричать…

– Приехали, ненормальная… - пробился сквозь эту ряску голос водителя. – Вылезай.

Не глядя на него, я выкарабкалась из машины. Спотыкаясь о ступеньки – от слез глаза почти ничего не видели – взбежала ко входу в общежитие.

Какой счастье, внезапно подумалось мне, что соседки сегодня нет дома – уехала на всю ночь тусоваться к кому-то на дачу. Не нужны мне сегодня ни ее утешения, ни ее сочувствие. Тем более, что я уже начинала понимать, что утешения будут неискренними – замешанными на скрытой радости, что не все коту масленица.

Пройдя турникет, я все так же, почти ничего не видя, проковыляла на своих высоченных каблуках к лифтам – лицо все в размазанной туши, сама в дорогущем коктейльном платье под расстегнутой курткой…

– Эй, с тобой все в порядке? – кто-то остановил меня, схватив за рукав, но я отмахнулась. Пусть думают, что хотят. Мне все равно.

В лифте, чтобы увидеть кнопки, пришлось вытереть глаза, еще больше размазав искусный макияж – уже наверняка черные пятна на пол-лица, как у лемура.

Плевать. Теперь на все плевать.

По вечернему времени, в лифте никто ко мне не присоединился – ведь сегодня не только вечер, но еще и пятница… Нормальной студентке в это время суток полагается скакать в клубе, а не размазывать по лицу тушь, желая себе какой-нибудь не очень болезненной, скорой смерти…

 На ходу доставая ключи, я пыталась заставить себя думать о чем угодно, только не о том, что вот так теперь я буду жить каждый день своей жизни. Зная, что никому я не нужна, что никто меня не ждет, и никто мне не позвонит. Как не звонит уже больше часа, окончательно разочаровавшись, или забив на меня. И это молчание мобильника было красноречивее любых гневных, оскорбительных сообщений, любых звонков и любых объяснений в стиле «это не я, это ты»…

- Сволочь… - всхлипнула я, вытирая один глаз, и сунула ключ в замочную скважину.

Ключ не провернулся – дверь оказалась не заперта.

На удивление, мне и на это было наплевать. Если в квартире грабители, и меня сейчас тюкнут чем-нибудь тяжелым по башке, я буду только рада.

Зашла, вгляделась в темноту нашей общей прихожей – похоже, соседок по блоку тоже нет дома. Вот и хорошо – никто не услышит, как я вою под одеялом…

Из-под нашей с Юлькой двери, однако, пробивался слабый, желтоватый свет.

Наверное, забыла выключить торшер, неотчетливо подумала я, толкая ногой дверь. Но это был не торшер. Это был ночник – мой собственный, маленький, прикроватный ночник.

А на самой кровати, закинув ноги на изножье, а руки за голову, лежал Знаменский и задумчиво курил в открытую форточку.

***

Остановившись так резко, будто налетела на стеклянную стену, я смотрела и не могла поверить своим глазам.

– Что ты здесь делаешь? – выдавила, наконец, из себя. На большее мой мозг был не способен.

Он перевел на меня свой непроницаемый взгляд.

– А сама не хочешь ответить на этот вопрос? Представь, что я уже его задал.

– Я имела на это право… Ты… ты использовал меня… как последнюю… – глаза снова налились слезами, хотя секунду назад казалось, что я их всех выплакала.

– Я тебя семье представил… – ровным голосом ответил он, никак не отреагировав на мои жалкие всхлипывания. – Какую «последнюю»?

– Ага, чтоб бывшая напилась с горя… очень благородно…

Без лишних слов он сел, вытащил из внутреннего кармана пальто какую-то сложенную вдвое бумагу и положил на тумбочку.

– Иди посмотри… А потом решишь, стоило это того, чтобы ты немного оскорбилась или же нет.

Хлюпнув в последний раз носом, я с опаской подошла, взяла бумаги.

- Что это?

- Если развернешь, сможешь даже прочитать, - съязвил он.

Я развернула. Перед мной был какой-то документ – длинный лист, испещренный убористым, печатным текстом, поделенным на параграфы. Я поднялась к самому началу и вслух прочитала заглавие.