— Если не считать шрамов. — В тот же момент я прикусила язык. Мама молчала, а моя нога закачалась взад-вперед. Я сорвала травинку и методично порвала ее на полоски. — Я мало что знаю о судебном запрете. Наверняка он скоро закончит свое действие.

Может, дыра в моем сердце уменьшится, если я смогу хотя бы иногда видеться с мамой.

— Бриджет показала мне твои работы. — Мама словно и не расслышала того, что я сказала. — Ты очень талантлива. В какие художественные колледжи ты подавала документы?

Я замолчала — ждала, когда она поднимет голову, чтобы посмотреть ей в глаза. Она избегала моего взгляда? По кладбищу пронесся теплый ветерок. Нас разделяло расстояние шириной в могилу Эйриса, но казалось, мы находились по обе стороны Большого каньона.

— Ни в какие. После того что произошло, папа запретил мне рисовать. Мама, ты прочитала хотя бы одно мое письмо?

Из тех, что умоляли ее о встрече, когда бы я наконец поняла, что между нами произошло. Из тех, в которых я признавалась, как скучаю без нее. Из тех, где я рассказывала ей о том, как мне плохо, потому что за какие-то шесть месяцев я потеряла и ее, и Эйриса.

— Да, — чуть слышно прошептала она. И вдруг мама выпрямилась и заговорила профессиональным голосом куратора галереи: — Перестань менять тему, Эхо. Мы обсуждаем твое будущее. Твой отец никогда не понимал нас и нашу жажду творить. Уверена, он с радостью воспользовался случаем выбросить из твоей жизни все, что было связано со мной. Молодец, что не послушалась и продолжила рисовать! Хотя мне бы хотелось, чтобы ты могла постоять за себя и поступить в приличный университет. Можно попробовать подать документы на весенний прием. У меня хорошие связи. Я не против написать тебе рекомендацию.

Написать мне рекомендацию? Мой разум превратился в чистый холст, пока я пыталась уловить ход ее мысли. Я же точно спросила ее о судебном запрете?

— Я не хочу в художественный колледж.

Лицо мамы покраснело, теперь ее слова и жесты демонстрировали крайнее раздражение:

— Эхо, ты не создана для бизнеса. И никогда не была. Не позволяй отцу силой навязать тебе жизнь, которую ты не хочешь.

Я уже и забыла, как сильно ненавидела их постоянную войну. Забавно, я всю жизнь пыталась сделать их счастливыми: маму — когда занималась живописью, папу — отличными знаниями. В итоге они оба отказались от меня.

— В школе я взяла несколько предметов по бизнесу и справилась с каждым.

Она пожала плечами.

— Я готовлю, но это не делает меня шеф-поваром.

— Что?

— Это значит, что ты такая же, как я. — Мама посмотрела мне прямо в глаза.

«Нет, не такая!» — закричал тоненький голосок в моей голове.

— Я рисую, — сказала я вслух, будто доказывая, что это единственное, что нас связывает.

— Ты художница. Как я. Твой отец никогда меня не понимал и вряд ли поймет тебя.

Да, папа меня не понимал.

— Дай угадаю, — продолжала мама. — Он постоянно давит на тебя. Что бы ты ни сделала — этого недостаточно, или не по его стандартам. Так и будет продолжаться, пока ты не почувствуешь, что скоро взорвешься.

— Это правда, — пробормотала я, качая головой.

Такой я ее не помнила. Да, время от времени она ругала папу и всегда хотела, чтобы я выбрала ее путь, а не его, но в этот раз все прозвучало по-другому. Очень лично.

— Я не удивлена. Он был ужасным мужем и стал ужасным отцом.

— Папочка не так уж плох, — буркнула я, внезапно почувствовав желание защитить его и настороженность по отношению к женщине напротив. Я никогда не предполагала, что наша встреча пройдет легко, но и не представляла, что она окажется такой странной. — Что произошло между вами в ту ночь?

Она уронила недоплетенный венок и снова не ответила на мой вопрос.

— Я отправилась на лечение. Сначала не по собственному желанию, но вскоре поняла, что произошло, что я сделала… и, э-э… осталась. Доктора и персонал были очень милыми и не судили меня строго. С тех пор я постоянно пью лекарства.

В висках запульсировало. Вот замечательно! Приняла свои таблетки, и мир снова стабилен!

— Я не об этом спрашивала. Расскажи, что со мной случилось.

Мама потерла лоб.

— Перед каждым твоим приездом твой отец всегда проверял, в каком я состоянии. Я зависела от него. Оуэн должен был заботиться обо мне, тебе и Эйрисе, а он все испортил!

Какого черта?

— Какое отношение он имеет к тому, что случилось с Эйрисом?

Мама прищурилась.

— Оуэн позволил ему пойти в армию.

— Но Эйрис сам того хотел. Ты же знаешь, это была его мечта.

— Твой брат мечтал не об этом. Во всем виновата эта ведьма, на которой женился твой отец, из-за нее у него появилась такая идея! Это она рассказывала ему истории о военной карьере своего отца и братьев. Ей было плевать на то, что Эйрис может погибнуть. Ей плевать на то, что с ним произошло. Я просила его не уходить. Сказала, что его решение сильно меня ранит. Сказала… — мама замолчала. — Сказала, что, если он поедет в Афганистан, я больше никогда не буду с ним общаться. — Ее голос затих, и мне внезапно захотелось уехать, но я не могла двинуться с места.

Меня вдруг охватило странное спокойствие.

— Это были твои последние слова?

— Это вина твоего отца, — сухо сказала мама. — Он привел ее в нашу жизнь, и теперь мой сын мертв.

Потрясенная, теперь уже я пропустила мимо ушей ее последние слова.

— Не «я люблю тебя». Не «увидимся, когда вернешься домой». Ты сказала, что больше никогда не будешь с ним общаться?

— Эта ведьма осквернила мой дом. Она украла твоего отца.

— Дело не в Эшли, папе или даже Эйрисе. Дело в нас с тобой. Что, черт возьми, ты со мной сделала?!

Колокольчики на соседней могиле зазвенели от ветра.

От мамы я унаследовала цвет и форму ее глаз. Теперь те же тусклые и безжизненные глаза смотрели на меня. Я надеялась, что мои выглядели более счастливыми.

— Он винит меня в той ночи? — спросила она. — Твой отец когда-нибудь рассказывал, как он бросил тебя? Как не отвечал на звонки, когда ты звала на помощь?

— Мама… — Я помолчала, пытаясь подобрать нужные слова. — Я просто хочу, чтобы ты рассказала, что произошло в тот вечер.

— Отец тебе ничего не рассказал, не так ли? Ну, естественно. Он спихивает всю вину на меня! Ты не понимаешь. Я потеряла Эйриса и не могла справиться со своим горем. Я думала, что мне станет легче, если я начну рисовать. — Она вырвала из земли пучок травы.

— Папа ничего на тебя не спихивает. Он частично признал свою ответственность, но я не помню, что с нами произошло. Я упала на витражное стекло, и ты лежала со мной, пока я истекала кровью. — С каждым словом мой голос становился громче. — Я не понимаю. Мы поссорились? Я упала? Ты толкнула меня? Почему ты не позвала на помощь, почему рассказывала сказки, пока я умирала?!

Она продолжала выдергивать травинки.

— Это не моя вина. Он должен был это предвидеть. Но таков твой отец. Он никогда не пытался понять. Он хотел милашку-жену и развелся со мной в ту же секунду, как нашел ее.

— Мама, ты сама перестала пить лекарства. Папа не имеет к этому никакого отношения. Расскажи, что случилось.

— Нет.

Она упрямо задрала подбородок — мне было хорошо знакомо это движение.

Я вздрогнула.

— Нет?

— Нет. Если ты не помнишь — я ничего не скажу. Я слышала, что он нанял тебе какого-то дорогого терапевта с гарвардским дипломом. — Мамины губы изогнулись в горькой усмешке. — Есть ли что-нибудь, что твой отец не пытается исправить деньгами и контролем?

На долю секунды кладбище напомнило мне шахматную доску, и моя мама сделала ход королевой. Если мы с Эйрисом были пешками в игре родителей, то когда же она заметит, что я перестала играть?

— Слышала? — повторила я, удивленная ее ответом. — А как же судебный запрет? Откуда ты это услышала?

Мама часто заморгала, ее лицо побледнело.

— Я хотела знать, как ты живешь, и связалась с Оуэном.

Я почувствовала тошноту, рот наполнился горечью.

— Когда?

Она опустила голову.

— В феврале.

— Мам… почему ты мне не перезвонила? Я дала тебе свои номера.

Я замолчала, не в силах сдержать эмоции и вопросы, рвущиеся на волю. В феврале. Эти слова буквально пронзили меня. В тот месяц папа без объяснений забрал мой телефон и лишил меня машины. Он соврал мне, чтобы спрятать от нее.

— Я хотела поговорить с тобой. Еще в декабре молила, чтобы ты позвонила мне. Зачем ты обратилась к папе? Ты же могла отправиться в тюрьму! Ты что, забыла о судебном предписании?!

— Его больше нет, — спокойно сказала мама. — Предписание утратило свое действие через тридцать дней после твоего восемнадцатилетия.

Казалось, будто кто-то врезал мне под дых.

— Что?!

— Таковы были условия, когда судья выносил его два года назад. Твой отец пытался продлить его, пока ты не закончишь школу, однако прошло много времени, и судья больше не видел во мне угрозы.

Я не могла дышать и только мотала головой.

— Значит, ты могла спокойно позвонить мне в феврале, но не стала этого делать?

Она замешкалась.

— Да.

— Почему?

Она настолько меня не любила?! Разве матери не должны мечтать о встрече с дочерями? Особенно когда те просят о помощи? Не зная, как реагировать, я вскочила и обхватила руками свое дрожащее тело.

— Почему?! — закричала я.

— Потому что. — Мама тоже поднялась и уперла руки в бока. — Я знала, как ты отреагируешь. Захочешь знать, что произошло между нами. Я не могу тебе сказать.

— Почему?

— Ты будешь меня винить, а я больше не могу этого вынести. Я не виновата, Эхо, и я не позволю тебе заставить меня так чувствовать, — прозвучал невероятно эгоистичный ответ.