Ася не смотрела на Киру Петровну – ни садизмом, ни мазохизмом она не болела. Поэтому яростный хриплый вопль тетки испугал ее.

– Дура, – орала Кира Петровна, – доверчивая я дура! Уши развесила!

Она резво выскочила из кресла, но схватилась за поясницу. В боли и ненависти своей она была безобразна и жалка.

– Ничего у тебя не выйдет. Никого из тебя не получится. Америку она открыла – бороться за место под солнцем надо. Молодость и самонадеянность у всех были. И у меня. Да кроме них ничегошеньки своего – ни денег, ни связей, ни возможностей. А Сашка тебя бросит. Дочь тебя, чокнутую, покинет. И будь ты проклята!

Ася недоверчиво смотрела на Киру Петровну.

– Чтоб тебе пусто было! – внятно повторила старуха.

Ангельского нрава Ася в себе никогда не культивировала.

– Значит, сделать ничего не можем, а в силу мерзких слов проклятья верим? Значит, од на правда – ваша, а если не по ней, то провались? Значит, я должна была годами выслушивать гадости из ваших уст… – начала она медленно и тихо. И вдруг завизжала: – Кабаниха! Сволочь!

Женщины застыли друг напротив друга, с горок их щек бодро катились крупные слезы, но какая-то неуверенность чувствовалась в обеих.

– Бог тебя накажет за оскорбление моих седин, – торжественно предрекла Кира Петровна.

– Ему именно так и следует поступить, – серьезно согласилась Ася. – Извините.

Кира Петровна плюнула ей под ноги и ушла. Асе захотелось взять ее за шиворот, приволочь назад и, пусть силой, заставить убрать за собой. Но она вытерла плевок, выбросила тряпку в мусорное ведро, брезгливо вытерла руки и решительно приступила к остаткам шампанского.

Да, в финале они были не слишком убедительны. Ася вспомнила, как в школьном сочинении блестяще доказала, что Кабаниха баба неплохая, деловая и поладить с ней в принципе можно. Дорого бы она дала сейчас за этот таинственный принцип.

А Кире Петровне под гипертонический шумок в ушах чудилось, будто Ася знает про нее нечто дурное. Про сомнения как-то пронюхала, дрянь. Неужели не убереглась, выдала их? Ведь сама Кира Петровна уважала лишь уверенных в себе. Но когда-то и она грешила выбором. До войны подруга звала в техникум поступать, говорила, без образования – никуда. После войны ей предлагали заведовать почтой. А едва она успела во второй раз овдоветь, сватался к ней отставной летчик – трезвый, культурный, обеспеченный. И, прими она хоть одно из этих предложений, может, по-другому ей зажилось бы. А прими все три… Кира Петровна стиснула облаченные в броню нержавейки зубы. Аська кичится тем, что сделала выбор. Она его, видите ли, совершила, героиня задрипанная. Кира Петровна тоже взвешивала, прикидывала, рассчитывала и так и эдак. В техникум не поступала, потому что сын грудной был. Кто бы с ним водился, пока мать зубрит? Подруга вон и училась, и работала, и нянькам платила, чуть не окочурилась с голодухи и усталости. И где она теперь? Неизвестно. На заведование почтой ее звали в сорок седьмом. Хотели ремонт на шею повесить, а вокруг ни гвоздя, ни доски – время страшное. За честь она поблагодарила, а от ответственности отказалась. Вернее, еле отбрыкалась. Тогда какую-то партийную из новеньких заставили. Ох и помаялась она! Потом времена изменились, молодежь институты пооканчивала. А у их героической начальницы только десятилетка и курсы. И сняли за милую душу. Почтальоном до пенсии служила. Ну а замуж Кире Петровне совсем не в охоту было. Обхаживай мужика, подлаживайся, а он все равно главный. Правда, летчик, женившись после поворота от ее ворот на другой вдове, еще долго чем-то крупным руководил. Машину купил, дачу, падчерицу на врача выучил, каждое лето возил семью на юг отдыхать. Зато пять лет умирал от рака, и жена его почернела вся, дежуря в реанимациях. Так что правильно выбирала Кира Петровна. И никакая малахольная Аська не заставит ее усомниться в этом. Кира Петровна жила как все. Чтобы уважали, но не завидовали. И в старости ей повезло с племянником. Другие старухи копейки считают, болеют люто без лекарств, дети их из квартир на улицу гонят. А она барствует себе, и почти все пенсионерки со двора ей завидуют. Но это уже не страшная зависть, ничем ей не грозит. И компания у нее своя – мать начальника ТЭЦ, бабушка коммерсанта и экономка академика. Но последнюю они не очень жалуют, она за них только по собственной воле держится, потому что не родня, а наемная, хоть и двадцать пять лет в приличном доме. Аська, гадюка, хихикает: «Вы для своих сыновей, племянников, внуков точно такая же прислуга». Остолопка. Одно дело, когда тебе приказали прибрать и сготовить, другое, когда сама себе велела. «Я заслужила это, – думала Кира Петровна. – Я ведь могла Сашку на постой не пустить. Тоже выбор был, мой выбор». Старуха немного успокоилась, задремала, и в красках виделась ей постаревшая неудачница Ася, ползущая на коленях вымаливать прощение у молодой, здоровой и красивой Киры Петровны.

Марта Павловна тогда как раз откармливалась в очередном доме отдыха. Но и будь она рядом, Ася не рассказала бы ей о ссоре с Кирой Петровной. Так у них сложилось, ибо сама художница за все время дружбы не издала ни звука жалобы на что-либо или кого-либо. Зато Кира Петровна повадилась поносить Марту Павловну безо всякого повода. Ася отмалчивалась, в споры не вступала. Но порой ей до зуда хотелось выяснить, что двадцать лет заслуженно отдыхавшая на пенсии Кира Петровна может иметь против сутками пропадавшей в мастерской ровесницы. Постепенно все мысленные вопросы тетке Ася стала начинать растерянным: «Как вы смеете?» Она признавала право каждого сметь. Но в случае с Кирой Петровной ее нестерпимо интересовало именно «как».

Тогда же Ася, разделявшая планы Саши купить приличную квартиру, не влезая в долги, подумала, что стоит все-таки поговорить с ним об отделении от тетки. Денег пусть дает сколько хочет. Пусть нанимает ей домработницу. Но да останется Кира Петровна без семьи. Да объяснит дворовым приятельницам свое одиночество. И оценит наконец истинный результат собственной праведной жизни, применит напоследок свою мрачную философию. Тогда распоется она о старческой немощи, тогда попрекнет: Сашу – кровом, Дашку – надзором, Асю – всем на свете. Ася удивилась бы, узнав, что Кира Петровна, предугадывая ее порыв, именно так и собиралась действовать – упрекать, стыдить, клясть. Однако шли дни, избавляться от нее отходчивая Ася не пыталась, и Кира Петровна окопалась на позициях бессильной жертвы неблагодарной осатаневшей молодухи.


А молодухе стало не до нее. Асю захватили городские улицы и пленили новые чувства. Она упивалась громадным числом неизвестных ей людей. Бродить часами, видеть сотни лиц и никого не знать было почти наслаждением. Ася не сразу сообразила, что движется сквозь толпу прямиком к нервному истощению.

Началось все с блекнущей сорокапятилетней блондинки потрясающей красоты. Еще совсем недавно Ася вообразила бы для нее сказочную молодость, переполненную романами, путешествиями, замужествами. А ныне содрогалась, понимая по одежде, походке, взгляду, что была и есть нудная контора, пусть и называется она с некоторых пор офисом, амбициозный, но не слишком удачливый муж, пара трудных детей, скука и ничего больше. Потом Ася заметила, как много людей стараются быть похожими на телекумиров. Они отличались самодовольным, даже слегка заносчивым выражением лиц и неимоверно Асю раздражали. Но настоящим кошмаром стали «обознания». Увидев восемнадцатилетнего юношу или девушку, Ася радостно изумлялась: «Надо же, Володя, откуда он здесь». Или: «Вот здорово, Юлька нарисовалась». Она улыбалась, спешила навстречу, раскрывала объятия. И тут до нее доходило, что Володя и Юлька были фантастически похожи на этих встречных, но десять лет назад. Ася спотыкалась, неуклюже делала вид, будто передумала кидаться на чью-то шею, и, вперившись потерянным взглядом в асфальт, пробегала мимо.

Так она и моталась по тротуарам, не соблазняясь даже витринами. Люди, люди, люди… Век можно прошляться, и никто не обратит на тебя внимания. Господи, кажется, еще вчера Ася способна была пригласить в гости симпатичного человека, с которым просто курила на одной скамейке. А сегодня делала над собой усилие, чтобы попросить зажигалку у женщины своего возраста. Непривычное состояние птицы или дворняги в людской гуще повергло ее в панику. Она вдруг поняла, как в громадном городе можно не завести друзей, не выйти замуж, умереть от тоски. «Стоп, – приказала себе Ася. – Ты не в хроническом состоянии, а в остром приступе одиночества. Тебе мнится, что все люди, кроме тебя, объединены. Следующей стадией будет бзик, что они объединены против тебя. Недавно ты выяснила, что десяток приятелей вполне без тебя обойдутся. Так ищи новых, если нужны. Всматривайся, вслушивайся. Ты раньше умела. Ты притягивала к себе не слишком устроенных, не очень счастливых, не сильно веселых. Но, черт побери, с тобой им становилось легче. Опомнись, милая. За этими улицами леса, поля, луга. Этот город так мал и слаб. Вспомни его с самолетной высоты. Или вспомни, что он вообще для тебя не существует, когда сидишь в четырех стенах и читаешь, к примеру, про Нью-Йорк. Ну же, Ася, сделай усилие. Стареешь ты, что ли?» Ася расхохоталась вслух. И немедленно из ближайшей иномарки высунулась лысоватая мужская голова:

– Оптимистическая девушка, прокатиться не желаете?

– Не желаю, – смеясь, ответила Ася.

И вошла в бар. Дуя на озябшие пальцы, взяла коктейль и приветливо кивнула болтавшей за столиком компании. Ей с готовностью предложили единственный свободный стул. Люди оказались банковскими служащими, отмечавшими повышение зарплаты. Потрепавшись с ними минут десять, Ася отправилась в гардероб за шубой. У выхода ее догнала курносая заплаканная девчушка:

– Простите, можно дойти с вами до метро? Мне так тошно, так тяжко.

– Идем. Только при условии, что реветь в голос не будешь.

Девочка всхлипнула и пообещала:

– Я тихонько.

Ася довезла ее на такси до дому. У подъезда спутница, которой удалось выговориться о своей несчастной любви, уже улыбалась.