После завтрака позвонила Марта Павловна и предложила Асе заниматься с детьми в центре художественного творчества два раза в неделю. Наверное, самой Марте этот приработок был нужнее. Но Ася впервые не стала рассуждать, а сразу согласилась.

Какое-то время она упивалась воспоминаниями той ночи. Ей очень хотелось кому-нибудь о ней рассказать, но даже Марта Павловна не услышала ни слова. Что-то мешало Асе. И наконец, стоя перед зеркалом, она изрекла:

– Я – трусливое и примитивное создание. Я испугалась слабой, грубой старухи, проклявшей меня от отчаяния. А контакт с Богом мой мозг оформил конфетками, сыплющимися с небес. Мне просто стыдно за себя, вот я и молчу.

Но, признав это, Ася почувствовала необыкновенную легкость.


Тем временем у Саши с Мотей складывались какие-то необыкновенные отношения. Мотя была истеричным котенком. Болела она часто – то рвота, то понос, то запор, то насморк. Саша дрожащими руками впихивал в крохотную пасть четвертинки таблеток и вливал из пипетки суспензии. Мотя царапалась, кусалась, плевалась, исходила пеной и часами отсиживалась по темным углам. Она требовала еды властно и громко. Позволяла себя гладить или не позволяла – по настроению. Но зато в минуты просветленной нежности отдавалась хозяйским рукам без колебаний, доверчиво и заинтересованно. Мурлыкать, как все сиамы, она не умела, но урчала басовито и самозабвенно. И победно таращила раскосые голубые глазищи на проходивших мимо них с Сашей домочадцев. Она провожала и встречала Сашу у порога, неприятным голосом мяукала ему что-то строгое после даже краткой разлуки и отгоняла от него Асю и Дашу недовольным шипением.

Саша мог подолгу стоять перед кошкой на коленях, уговаривая съесть кусочек деликатеса. И преисполнялся неподдельной гордости, когда Мотя соизволяла откушать. Все, что выставлялось в дорогих зоомагазинах для маленьких хищниц, приносилось в дом и неутомимо обсуждалось. Мотя проигнорировала пластмассовый домик – Саша не поленился в тот же вечер съездить за деревянным. Моте не пошел алый ошейник – Саша купил голубой, лиловый и зеленый на выбор.

– Ты в нее влюблен, – шутила Ася.

– Кажется, да, – покаянно и удивленно признавался Саша.

Он понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Не кошкой он увлекся, но ее натурой. Асина с некоторых пор стала вызывать в нем трепещущее чувство досады. Мотя не анализировала прошлых Сашиных слов и поступков: лишь его состояние в секунду их встречи явственно волновало ее. Мотя ни за что не была ему благодарна. Она без устали давала понять, что он обязан кормить и развлекать ее. Но каждое утро гордячка возникала перед ним, и было видно, насколько важна ей его ласка, подтверждение вчерашнего расположения. Мотя не отказывала себе в потребности и удовольствии пустить в ход когти, когда была чем-то недовольна, хотя исход борьбы с крупными двуногими был предрешен. Она избрала Сашу своим повелителем, чем поработила его. Красавица спала по двадцать часов в сутки, а оставшиеся четыре капризничала и играла с хозяином – смыслом ее кошачьей жизни. Мотя стеснялась неудач. Промахнувшись лапой по мячику, она делала вид, будто вообще не пробовала достать игрушку, и норовила на время исчезнуть с глаз долой. И главное – домашняя избалованная Мотя погибла бы на улице без Сашиной заботы. Вот этим всем она от Аси и отличалась.

Неуемная Ася затеяла участие Моти в открытой выставке кошек.

– Хоть узнаем у специалистов, действительно ли она сиамская.

Беспаспортная Мотя равнодушно продемонстрировала себя именитым судьям и получила два отличных диплома международной кошачьей федерации. «Так не бывает», – ревниво бросила Ася и через полгода снова поволокла свою Золушку на показ. Мотя вернулась домой с двумя титулами кандидатки в чемпионки Европы. Саша был юно пьян и счастлив. «Порода, непобедимая порода», – восхищенно бормотал он. А вот его жена сникла.

– Сносил бы кто-нибудь на выставку меня, – разнылась она. – И подслушивал бы под дверью, за которой творится экспертиза, и подглядывал бы в щелочку ослепшим от волнения глазом, и напился бы за мой успех в хлам. А в случае моего провала плакал бы, материл судей и орал об отсутствии справедливости в мире.

– Зачем? – впервые неприязненно спросил Саша. – Ты ведь в состоянии сама с собой все это проделать.

– О, – насторожилась Ася, – тебе мало моей материальной зависимости. Еще и моральной захотелось.

«Мне просто иногда хочется, чтобы ты перестала умничать. Чем хуже у тебя дела, тем сильнее ты выпендриваешься», – мог бы заявить Саша. Но ответил иначе:

– Не обманывайся и не обманывай. Ты в состоянии заработать столько, сколько тебе нужно. Вон как бойко распродала сухие цветы в рамках и вышивки своих студийцев. Оборудовала помещение, наловчилась сдавать его изучающим английский. Твои питомцы обеспечены не только рисовальными принадлежностями, но даже компьютерами. Ну а морально ты изначально, по-моему, с самого рождения свободна до полной потери связей с реальностью. Ты, Ася, способна обойтись безо всех. Только не без самой себя.

То, что внутри человека одинаково ощущается и в горькие, и в сладкие моменты и именуется душой, вдруг словно оперлось на Асину грудину, вытянулось в струнку и замерло. Ася давно сообразила, что фразы вроде заключительной Сашиной имеют однозначное продолжение: «И все могут обойтись без тебя. Люди взаимосвязаны. Ты рвешь связи, мы привыкаем жить сами по себе».

А Саша терзался банальностью нелюбви к сложному, хорошему, доброму человеку Асе. «Она сочетает норму и извращение, она глубока в чувстве и мелка в проявлении, – рассуждал он. – Она своеобразна, оригинальна даже. И подарила мне разочаровывающее открытие: оригинально и интересно – не синонимы. Если уж эта женщина элементарно наскучила, то, черт возьми, что у меня с другими получится? Не могу же я, в самом деле, на сиамской кошке жениться». Ася действительно была для жаждущего стабильности Саши вычерпанным колодцем. Теперь он утвердился в некогда норовящем вырваться из-под ног мире.

Изредка он порывался отвесить Асе земной поклон за то, что научила пользоваться любыми людьми. Но уже не мог взять в толк, почему сама она совершенно ничего из них не извлекает. Ведь почти все, бывавшие в доме, значились в Сашиной записной книжке. Они были неприхотливы, контактны и полезны. Пока жена изводилась тем, что они не спешат ставить в ее жизни все с ног на голову, муж с ними сотрудничал. Приятели ненормальной Аси трезво выводили его на богатых заказчиков, «по своим» раздобыли чудовищно недорогой дачный участок, помогли найти место под гараж, поддерживали машину в пристойном техническом состоянии… Он тоже делился связями, всего лишь. Чего еще можно требовать от людей? Ну, дорвалась она до Марты. Художница выбила ее из колеи. Так ведь другой не указала. Долго ли Ася будет носиться с детскими поделками? Они ей скоро надоедят, и она снова зарыдает в подушку. Ася не давала Саше расслабиться – воплощенное напоминание о том, что не все достижимо. А он давно заслужил отдых.

Вот Мотя – повесил на стенку ее дипломы, накормил вволю, поговорил ласково, и наслаждайся прикосновениями к холеной блестящей шерсти, дремли блаженно под довольное урчание. Ася же и дома имеет вид голодной неприкаянной девчонки, сколько в нее ни вкладывай, как ни балуй. А учить нечему, все сама знает прекрасно. И умудряется заслонять внешней правильностью свою внутреннюю ошибочность, да так ловко, что иногда кажется идеалом. Один Сашин коллега на корпоративной вечеринке требовал от своей благоверной:

– Ты приглядись к Асе, ты хоть попробуй походить на нее, уже королевой будешь.

– У меня не получится, – вяло отговаривалась та. – Я не могу себе позволить быть настолько свободной.

– Да, это не генами обеспечивается, а чем-то другим, – мечтательно изрек подвыпивший мужик и принялся тискать жену, такую, какая есть.

«Беспризорница она, это ее другое», – молча улыбался польщенный Саша. Но вскоре улыбаться перестал. Потому что, как выяснилось, Ася еще не все глупости сделала.

Однажды она, терзаемая бессонницей, исхаживала невесомыми шагами квартиру. Надвигались дни рождения Марты Павловны, Виолетты и Варюши. Они появились на свет в один месяц, поэтому поздравлять их было принято вместе. Перед событием Ася впадала в растерянность и тупость. Дело в том, что подарком этим нищим и гордым созданиям могли стать еловая ветка с шишками, рисунок, стихотворение, лоскут ткани небывалой окраски, подсвечник со свалки… Что угодно, только не купленные в магазине вещи. Даже Варюша отвергала шоколад и игрушки. Наблюдать муки ребенка, протянувшего худенькую руку за вожделенной Барби и послушно отдернувшего ее под окрик матери, Ася приспособлена не была. И как-то заговорила с Виолеттой о жестокости.

– Ася, не сердись, я знаю, ты одариваешь ее от души. Спасибо тебе и за то, что никогда Дашиной одежды «почти неношеной» не предлагаешь, а то меня другие уже до полусмерти этим довели. Только привыкнуть к дорогим приносам очень легко. А привыкнув, моя девочка уже не способна будет оценить дар доброго слова, не подкрепленный вещами. Сначала любыми, потом дорогими.

Ася хотела возразить, что из ежовых рукавиц Варюша все равно вырвется, но израненная и злая. И тут вспомнила комментарий собственной дочери после ухода одноклассников: «Сизов, позорник, виниловую пластинку приволок. Знает, кстати, что я их не коллекционирую. Гордыня все проклятая. Сказал бы честно, что сейчас на мели, и вообще ничего не дарил». Ася тогда даже не поежилась. А после слов Виолетты ладони закололо.

– Я не могу с тобой полностью согласиться, – все-таки поупиралась она. А потом неожиданно для себя ляпнула: – Я в детстве кричала на бабушку: «Тетя Оля огромного медведя подарила, а ты ластик и карандаш». Каюсь, было. Представляю, каково бедной во всех смыслах бабушке пришлось. Но может, стоит научить дочь с одинаковой радостью принимать все?

– А ты попробуй, – вспыхнула Виолетта.

Рыскать по помойкам в поисках сувениров Асе тем не менее не хотелось. Она поскулила у окна, села и нарисовала Марту Павловну, Виолетту и Варюшу на прогулке. Карандашный набросок, сплошное настроение. Что-то в нем ее удивило. Но вдруг нестерпимо захотелось спать. И лишь утром Ася сообразила – шляпы! И старая, и молодая, и маленькая почему-то были в шляпках разных фасонов. И новизна их обликов выбила из Аси торжествующий вопль.