– Ты чего? – заглянула к матери испуганная Дашка. – Умираешь?

– Кажется, наоборот. Живу, – не согласилась с трактовкой изданных звуков Ася.

Даша вошла, посмотрела рисунок и потребовала:

– Меня не забудь.

– В смысле?

– «Я тоже хочу в белых штанах».

– В штанах?

– Мам, ты сегодня подобна восковой фигуре – совсем как настоящая. Шляпу мне тоже, шляпу!

Неделю Ася кроила, шила, клеила. Она то просила Бога подержать голубиное перо, пока к нему намертво не прилипнет бусина, то требовала черта немедленно избавить ее от обрезков, в которых терялся бисер. В итоге Даша водрузила на голову нечто и попыталась прорваться в этом к двери, в школу. При виде дочери Саша застонал и приказал снять отвратительный убор. Дашка увернулась и сбежала, не чмокнув отца.

– Утренний ритуал нежности нарушен, – объявил Саша. – Теперь можно ждать чего угодно. Ася, это твоих рук дело в буквальном смысле слова.

Домой Даша вернулась с десятью заказами, причем не только от одноклассниц, но и от их мамаш.

– Надеюсь, ты не вздумаешь их выполнять, – предостерегла она Асю. – Во-первых, ты искромсала в доме все, вплоть до моей итальянской комбинации. Она старая, но дорога как память о миге, в который я осознала, что мы разбогатели. Во-вторых, эти дамы без воображения желают точную копию этой шляпы, а я только вкусила неповторимости.

Ася устало поклялась не прикасаться к ножницам. Однако на празднование к Марте Павловне она явилась с папкой, набитой рисунками, на которых шляпы облагораживали не только физиономии, но даже ступни ее знакомых, и с большим свертком. На сей раз поздравления сопровождал радостный визг именинниц. Ася волновалась до боли в затылке. А увидев хмурую длиннолицую Варюшу, видоизмененную светлой шляпкой с блестками в добродушное прелестное дитя, всплакнула.

– Девочки, идите сюда, – позвала Марта Павловна и распахнула шкаф.

Скудные запасы давным-давно обременявшей вешалки одежды ушивались, укорачивались или удлинялись, перепоясывались какими-то шарфиками целый час. Ася создавала подходящие к шляпкам костюмы так увлеченно и споро, будто всю жизнь только этим и занималась.

– На старт, внимание, марш! – хохоча, воскликнула Виолетта.

– Куда вы в таком виде? – жалобно ахнула Ася.

– Не вы, а мы. За шампанским, разумеется.

И ведь пошли. И шлялись по городу до вечера.

– Это успех, это признание, ты гениальна, – трясла Виолетта Асю, когда на них оглядывались, восхищались Варюшей или обращались к Марте Павловне: «Мадам, чего изволите?»

Изволили кутить вскладчину. До дома старой художницы добирались еще веселей: бутылки шипучки и упаковки печенья в руках, гроздь бананов, перекинутая на ленточке через хрупкое плечо девочки, и беззаботный смех повергали встречных в возбуждение и зависть. К ним пытались присоединиться, напрашивались в гости. Получив вежливый отказ, сворачивали к гастроному в надежде найти там похожую радость. И лишь две мрачные личности громко объявили их свихнутыми, но потом одумались, повинились и стрельнули сигарет. Ася со студенчества так не развлекалась. Она уже была готова исповедовать Сашину теорию о том, что с возрастом удовольствие доставляют все более изощренные забавы. Или теорию Киры Петровны об умирании склонности к безрассудству параллельно старению. И была счастлива тем, что муж и тетка ошибались.

Отпраздновав, разложили на столе Асины эскизы и принялись обсуждать. Ася, водя чуть дрожащим пальцем по листам, вслух бредила временами года, мимолетностью жизни, Богом, светом, тенью и снами. Ей внимали, вникали, сами говорили о том же. Засиделись до полуночи. Ася засобиралась домой. Марта Павловна попросила оставить папку:

– Девочки заночуют у меня, так что мы еще полюбуемся.

Ася давно спала в своей постели, а именинницы, уложив Варюшу, напряженно совещались. Утром Ася чистила зубы, а Виолетта звонила сокурснику – театральному художнику. Ася рассказывала Даше о вчерашнем за кофе, а Марта Павловна волокла на другой конец города ее папку. Ася слушала ругань Киры Петровны по поводу повышения цен, а молодой мужчина склонился над ее работами. Долго перебирал. Потом подмигнул Марте Павловне и попросил разрешения примерить ее шляпку. Придирчиво разглядывал себя в зеркале, прежде чем усмехнуться. Ася готовила обед, а мужчина звонил другу модельеру, предлагая скоренько подъехать и почти наверняка решить проблему головных уборов для будущей коллекции. Ася наносила ночной крем на щеки, когда Марта Павловна по телефону сказала, что завтра ее приглашают в дом моделей для обсуждения условий сотрудничества.

Асина навязчивая идея, безумно пестуемая химера материализовалась. Люди все-таки изменили ее судьбу, перевернули жизнь и, что там она еще навыдумывала, сделали. Пора было уточнить: люди, к делу которых она оказалась пригодна. Но вместо этого уточнения в духе Киры Петровны Ася слагала оду. «Милые, родные Марта и Виолетта, – шептала она. – Вам-то я не для дела, вам-то я не для пользы, а просто так. По душевной, что ли, однородности, по неумению и нежеланию жить как Кира Петровна. Мы не хитрим друг с другом, не льстим друг другу, ничего материального друг от друга не ждем, вот и все отношения. Сколько раз я обращалась к людям с просьбами. И никто палец о палец не ударил. Еще и обижали открытым пренебрежением, советами не искать добра от добра, не валять дурочку и наслаждаться тем, что можно купить за деньги Саши. Да и сама я, бывало, в отместку не делала для них того, о чем они смели просить. А вы ни копейки за хлопоты не возьмете и слишком бурной и цветистой благодарности не обрадуетесь. Как Виолетта мои комплиментарные словоизвержения усмиряет? «Горячо, Ася, слишком горячо. Прежде чем пить, остужать придется». А Марта Павловна вчера заклинала не путать внутренний мир с душой. «Душа, – говорила, – образец творчества неземных сил. Внутренний мир есть личное творчество. Чем дальше от образца отойдете, детка, тем ближе к нему окажетесь. Внутри нас нет обстоятельств». И это вместо того, чтобы натаскивать меня на выигрышную манеру общения с модельерами».

Саша устал от потрясений. Сделать профессией изготовление шляп было для него тем же самым, что начать изготовлять колеса.

– Я придумываю шляпы, – пробовала оправдываться жена. – И, скорее всего, ими не ограничусь.

– Перестань, мечтательница. Головной убор и есть головной убор. Колесо оно и есть колесо.

– Дом и есть дом. Однако, проектируя, ты мнишь себя творцом, – не выдержала явной несправедливости Ася.

И подумала: «Ого, я впервые ору на мужа. Так же как нынче выдержки, я с ним и девственности когда-то лишилась. Никакого кайфа, одна надежда на будущее наслаждение». Сашу сравнение шапки с предметом зодчества оскорбило. Ну не было в Асе масштаба, не было.

Кира Петровна, напротив, подобрела. Слова «заказчик» и «оплата» слагались для нее в легко расшифровывающийся наитием орнамент. Займись Ася деланием телег и найдись на них в городе покупатель, тетка благословила бы начинание, не моргнув и не перекрестившись. Не доверяла она ничьим мозгам, только сноровистым рукам. «Модисткой, значит, станешь? – уточнила она. – Родственница моя, Катька, в шестидесятом году шапочки вязала и на базаре продавала. Спекулянткой ее считали. Но, как сейчас помню, денег в матрасе было зашито…»

Даша была кратка, предварив машинальный поцелуй в щеку обращением: «Экзотическая моя мамочка».

Саша гладил Мотю и мысленно разносил Асю. Так заноситься – графика, выставки – и такой мелочью кончить. Так много обещать, так долго пыжиться и так мало добиться. Шляпница. Нет, Мотька умнее. Ее обязаны содержать, потому что она породиста, красива, ласкова и чистоплотна. Она, сытая, не прельстится грязной паршивой мышью. Умей она говорить, растолковала бы Асе, как достойно такое поведение женского пола. Вот Светочка не скрывает презрения к службе и желания быть домашней, ручной киской. Саша первый раз не дернулся, не проверил взглядом по реакции жены вслух или про себя произнес имя Светочки. Впрочем, хоть целуйся он сейчас с ней, Ася ничего не заметила бы, распадаясь на элементарные частицы в лихорадочном своем удовольствии.

Через месяц Ася поуспокоилась и сообщила Даше:

– Отец уже не влюблен. Он уже любит Мотьку.

«Ты такая умная и такая глупая одновременно. Если бы Мотьку», – подумала дочь, которую

Саша недавно не заметил из машины. Но Даша молодую простоволосую шатенку на переднем сиденье разглядела. И неожиданно представила себе, как та надевает шляпку. А отец подскакивает, срывает ее, бросает на землю и начинает топтать ногами, вопя что-то неприличное. «Да, стерва, кроме платочка, ты благодаря маме ничем никогда не покроешься», – фыркнула Даша. И решила, что считать соперницей кошку Асе будет легче.

Еще через месяц Саша предложил разойтись. Перед этим он так долго и вдохновенно разглагольствовал о Мотиных благородных повадках, что Ася поняла – непоправимо. И совсем не в кошке дело. Она заставляла себя играть жертву измены, но не могла. Мужчина открещивался от нее, ей было неуютно и неприятно. Но в голове билась мольба: «Господи, только бы он не передумал меня бросить».

– Когда-то со мной работала то ли лаборанткой, то ли уборщицей, не помню уже, одинокая женщина, – заторопилась с ответным монологом Ася. – Ободранная, тощая, миловидная Роза.

– Ты можешь хоть сейчас не забивать мне голову черт знает чем?! – взвыл пока еще муж.

– Не перебивай. В офисе постоянно был включен приемник. И только из него что-нибудь про любовь раздавалось, Роза бросала дела, присаживалась к столу, подпирала вечно мокрой мозолистой рукой щеку и замирала. Нашим дамам именно в эти минуты она становилась до зарезу нужна – не переносили, гадюки, ее отрешенности. Музыку заглушали визгом: «Роза, немедленно убери эти бумаги… Принеси папки… Роза, я на тебя докладную напишу…» Ну, Роза вздохнет, помедлит секунду, возьмет наугад пачку листов. А тут припев. Бывало, она, рванувшись назад к радио громкость прибавить, спотыкалась и падала. Документы разлетались по отделу. Все смеялись. «Какая тебе любовь с двумя детьми и мужем в зоне, – воспитывала ее при всех начальница. – Ты уже замучилась больничные после абортов таскать». Роза мертвела, ни звука не произносила, иногда всхлипывала. Но под звуки лирической песни опять впадала в транс. Мне ее так жалко всегда было. Поделилась в приступе человеколюбия собственным мнением с коллегами. А они мне: «Себя жалей. У Розки любовник – пьяница. Брюхатит ее, объедает детей, а она, кошка драная, пикники ему устраивает, на электричке катает». И веришь ли, Саша, мне действительно себя жалко стало. Мне захотелось влюбиться. Взаимно, безответно, все равно. Я возжаждала скандалов, ревности, попыток самоубийства от непонимания. Похоже, скоро это станет возможным. Спасибо тебе.