– Да, да. Но интересно же.

– Пока. Держи меня в курсе Варюшиных успехов.

Над плечом Аси возникло обиженное личико Софи.

– Нечестно так надо мной пренебречь, – упрекнула она.

– Мной пренебрегать! – хором воскликнули Ася и Даша и одновременно нажали на кнопки выхода из скайпа.

Ася устало закрыла глаза. Вопрос своей девочки о талантах и бездарях она поняла правильно: «Могла ли ты преуспеть рядом со мной? Обязательно ли было расставаться?» Уже и время, и жизнь ответили. И, вняв им, Даша перестала верить в свою детскую сказку: ее гениальная мама не уехала во Францию, а вышла замуж за российского олигарха, он открыл в Москве ее Дом моды… Дальше, вероятно, предстояло завоевывать мир. Столько олигархов, сколько пришлось бы разорить на этом, Ася физически не потянула бы. Даша, Даша, взрослая давно, а болит. И боль тем острее, чем ей хуже. А когда хорошо, гордится себе мамой, которая все сделала правильно. Будто Асе не было невыносимо страшно оставлять ребенка. И страну она покидала с горечью, и по языку плакала ночами, читая вслух русские стихи, и о друзьях жалела. Не зная, уживется ли с Жаком, клялась себе вернуться, научившись чему успеет. Потом предлагала Даше ехать к ней. Та отказалась. И правильно. В век скоростных авиаперелетов, Интернета и сотовой связи души любящих терзались вечными терзаниями…

Ее окликнула Софи, плюхнулась к миниатюрной изящной женщине на колени и по-детски обняла за шею.

– О, ты здесь! Привет, – сказала Ася по-французски и подняла веки.

– Тоскуешь по Даше? – спросила младшая дочь на, странно подумать, родном ей французском же.

– Когда ты вырастешь и сбежишь из дома с каким-нибудь глупым мальчишкой, я буду тосковать и по тебе.

– Смотри, не забудь, я проверю!

И этой девочке пальцы в рот лучше было не класть.

– Я рассказывала тебе, как Даша в твоем примерно возрасте ушла в школу в шляпке, которую я за ночь сделала? – улыбнулась Ася.

– Да. А она была лучше моих? – заинтересовалась Софи.

– Конечно нет. Твои из прекрасных натуральных материалов, об украшениях я даже не говорю. А та была из всякой старой всячины. И опыта у меня недоставало. Но моя карьера доказала, что шляпка получилась отличная. Хоть не все это тогда признали.

– А в чем еще Даша уходила?

– Слушай, это тоже целая история. Я жила в России последний год. А твоя сестра, протестуя против развода, не ушла ни со мной, ни со своим папой. Осталась у старой тетушки.

Софи в полном одобрении затрясла головой. Ася только вздохнула и осторожно изложила кое-что из мысленно увиденных сцен. Даша пришла к ней в крохотную однокомнатную с ночевкой, и они перебирали старые фотографии. Одна девочку взволновала: «Раньше тоже принято было обжиматься на людях? Каков смысл? Завидуйте, твари? Или делай как мы?» Мать взглянула и пояснила: «Действительно, забавный снимок. Это в Подмосковье. Еще выбирались с палатками. Не думай о родителях как об извращенцах. Мы не сливаемся в объятиях на виду у всех этих людей, безмятежно жрущих из банок тушенку. Просто танцуем. Магнитофоны на батарейках уже были». – «Объясни, – сердито потребовала дочь. – Кочки, ямки, сучья под ногами. Ты в резиновых сапогах, штормовке, какой-то дурацкой косынке. Нормально вальсировалось?» – «Какой вальс? Так, ритмично топтались, – призналась Ася. – Но нам было хорошо. Кстати, до сих пор рука не поднялась выбросить все эти вещи из разряда х/б и б/у. Лежат вместе с сапогами в рюкзаке на антресолях». – «То есть в таком виде ты была счастлива?» – зачем-то уточнила Даша. Мать подтвердила. А утром дочь явилась к завтраку перед школой в ее тряпках из рюкзака. Даже линялый платок повязала. И на немой вопрос ответила: «Я глубоко несчастна. Вот и подумала, вдруг это от прикида зависит…»

– Как сильно она тебе верила! – заценила бестолковую выходку Софи.

– Да уж, – согласилась Ася. – Мне помогали те, кто не умел не помогать. И мешали те, кто не мог не мешать. Они поступили бы так же с любым человеком, веди он себя как я. А верила именно в меня только Даша.

– Я тоже верю в тебя! – горячо решила младшая.

– Спасибо. Но ты живешь в стране, где правила игры определены с незапамятных времен. Да и мать твоя состоялась. А в России тогда рухнули все ориентиры. И у Даши был единственный – отказавшаяся от профессии архитектора я. Мне выпал не самый удобный и легкий шанс в моем новом деле. Я ничего не знала наверняка. Не имела права ошибиться, но запросто могла…

– А когда Даша к нам прилетит? – закрыла непонятную тему Софи.

– Когда у нее наконец выпадут два полноценных выходных дня. Она очень много работает. Кстати, что приготовила Люси? Жак в Милане, мы с тобой будем ужинать вдвоем. Лично я проголодалась.

Это была обычная болтовня с младшей дочерью о самостоятельной старшей. И уже давно в душе Аси не отзывалось пронзительное изумление: французская девочка впитывает историю девочки русской с любопытством, которое есть не только любовь к знаниям, но и попытка любить то, что узнаешь.


Даша тоже хотела есть: исчезнувший в кафе аппетит нагулялся и вернулся. Но до привычного еженощного звонка Эдварда оставалось всего ничего. И она предпочла душ. Стакан кефира можно выпить и под излияния любимого.

Поначалу его телефонный треп выглядел попыткой обалделого гостя Москвы разузнать как можно больше о городе в целом и агентстве в частности. Он притворялся, что звонит по делу. Но все его проблемы решались утром в считаные минуты в офисе, а не ночью часами в квартире переводчицы. Тогда он стал льстить ее профессионализму. Жаждал узнать, почему слабоватый в английском Витя получает столько же, сколько великолепная Даша. Она терпеливо объясняла: у парня не с иностранным, а с родным беда. Эдвард хохотал. «Я серьезно, – говорила девушка. – У него лексический запас маленький. А если он не знает слова по-русски, то по-английски оно для него не существует. Фразы не умеет строить. Книжек, что ли, не читал в детстве? Смысл понимает, но выразить не может. Нам вдалбливали в университете: не понял иностранца – извинись, задавай наводящие вопросы, пока не уловишь суть. А он загоняется и пропускает половину». Эдвард рассыпался в благодарностях за объяснение и комплиментах опять же лингвистическим способностям Даши. И с первого разговора тембр и интонация его голоса заставляли девушку кожей чувствовать: он к ней неравнодушен. Доходило до смешного.

– Ты потрясла меня, когда вошла в офис, когда сразу села рядом со мной напротив своих, – тепло восхищался Эдвард.

– И что ты ощутил? – замирая, спрашивала она.

– Радость. А то ваши переводчики встанут в дверях, оглядят всех и усаживаются за стол на сторону русских, лицом к иностранцам. Немыслимая бестактность!

– А-а-а, в этом смысле, – невесело улыбалась Даша. – Как тебе вообще переводчики? В других странах?

– Не владеют современным разговорным языком. В лучшем случае так, как они, разговаривали наши родители. Но это – всеобщая болезнь. Только ты – исключение, ты знаешь больше меня! – пылко уверял он. – После того как я два месяца работал в Чехии, в Лондоне меня принимали за идиота. Косились, интересовались здоровьем. Я ничего не понимал. Друзьям надоело вежливо беспокоиться, и они все объяснили. Чтобы недоразумение в виде переводчицы не впадало в прострацию, услышав шесть слов кряду, я говорил с ней короткими элементарными фразами. И настолько привык, что машинально сохранил этот стиль дома. Представляешь, если бы ты вдруг стала общаться с близкими высокоразвитыми людьми трафаретами из букваря?

Он умел смешить. Она – слушать и смеяться.

Эдвард повадился звонить каждую полночь и часа по два-три-четыре изливал душу, будто всю жизнь разжижал ее водкой с пивом в России. Первое время Даша затаив дыхание сопереживала: обвенчался с женщиной старше себя, потому что еще не встречал человека лучше. Не испугался проблем – она то ли не могла, то ли не хотела рожать. Готов был усыновить ребенка, доверив выбор ей. Купил дом. Жена была обременена пожилыми малообеспеченными родителями и четырьмя сестрами. Две еле сводили концы с концами, а двум повезло с мужьями настолько, что они не общались с родственниками. Деньги были только у него, но счет стал общим, ибо зачем католикам страховаться от развода. И как любая нищета, дорвавшись до монет, жена начала безудержно тратиться. Поверенный Эдварда звонил во все европейские столицы, где тот учил и консультировал собратьев рекламщиков, и жаловался на ее мотовство. Любящий муж клялся пресечь разбазаривание своего состояния, но оправдывал жену: у нее никогда не было возможности покупать, пусть оторвется. Она была скромным редактором на хорошем телеканале и божилась, что пик ее карьеры – замужество. Да, приятно являться на вечеринки к собственному начальству в качестве жены более чем успешного продюсера. Но использование его связей для своего возвышения в иерархии она называла бесчестным.

Собственно, на материке Эдвард очутился из-за женитьбы. Он был достаточно богат, чтобы пережить кризис, обсуждая его с подобными себе джентльменами, не без мазохистской сладости умерив расходы и генерируя идеи для лучших времен. Но, став мужем, счел себя не вправе бездельничать. Как ни удивительно, в тощие годы возникло поветрие звать мэтров читать лекции. Или проводить мастер-классы. А в России даже консультировать кое-какие проекты. Все знали, что очередной цивилизованный передел мировой собственности закончится рекламным бумом. Лучший человек на земле, однако, вместо того чтобы похвалить супруга, начал отмечать его возвращения из командировок ворчаньем. Затем истериками. Потом скандалами. Не так уж бескорыстна оказалась дама, договорившись до того, что Эдвард должен на руках нести ее вверх по карьерной лестнице – раз. Исполнять супружеский долг ежедневно, а не звонить из какого-нибудь Мадрида с пожеланием спокойной ночи – два. И выводить в свет во всех новых платьях – три.

Рассказы об этих банальных размолвках казались Даше высшим откровением. И наконец женское сострадание было вознаграждено. Эдвард забыл дома трубку и попросил ее сотовый, чтобы созвониться с Грегори, который где-то болтал с Витей. Неожиданно у него вырвалось: