Диана Джонсон - Развод по-французски

— По-моему, Изабелле тут нравится, — говорила Рокси. — Бегает на свиданки. Подрабатывает чуть ли не в девяти местах. Но мне кажется, она набирает работу, чтобы не сидеть с ребенком. Что? Нет, все еще ни слова по-французски.

Это было несправедливо. Я ни разу не отказывалась посидеть с ребенком, когда она просила, и говорила bonjour где надо и не надо. Мне стало ясно, что они замышляют против меня заговор, обсуждая мои поступки и мое умонастроение.

— Впрочем, Оливия Пейс хорошо о ней отзывается, — продолжала Рокси. — Очевидно, она в самом деле кое-что может. Ну, еще выгуливает собаку у моего приятеля Эймса. Да-да, все в этом роде. Думаю, с ней все в порядке.

Я, конечно, должна была это предвидеть. В глазах родичей именно я представляла проблему, а не Рокси, именно я была предметом семейных советов. Но меня послали помогать Рокси, а ее попросили присмотреть за мной, незадачливой, никчемной младшей сестрой с ее бездумным отношением к жизни. В семье лелеяли надежду, что здесь я встречу родовитого европейского графа или буду преподавать английский как второй язык. В худшем случае выучу французский. Я была ошеломлена, чувствовала, как заливает мне щеки растерянный, сердитый румянец, словно обнаружила сзади у себя на платье пятнышко крови, с которым проходила целый день.

Мой характер всегда был предметом споров между отцом и Марджив, и споры иногда перерастали в ссоры. Помню одну особо драматичную стычку за столом. Марджив обычно заявляла, что меня в детстве не приучили думать о будущем, что выдает скрытый сексизм Честера. Брату Роджеру прочили карьеру юриста, когда он был еще в средней школе, а обо мне никто не заботился.

— Если хочешь знать правду, — резала Марджив в тот раз, — ты никогда не принимал Изабеллу всерьез, потому что она девочка!

— Ну уж нет! Я всегда принимал ее всерьез, — со вздохом отвечал отец. — Но никогда не понимал ее.

Помню, как я вставила: «Что верно, то верно».

Зато все мы понимали, что у Рокси литературный талант и любовь к поэзии и что она нигде не достигнет таких успехов, как здесь. К тому же писание стихов оставляет достаточно времени, чтобы вести дом, учить школьников или, как я заметила, flâner по парижским улицам, то есть ходить куда и когда хочешь, не испытывая ни малейших угрызений совести за свое безделье. Счастливая Рокси! Теперь у нее хороший предлог — беременность — увиливать даже от готовки. Если не считать проблемы с Шарлем-Анри, этой временной загвоздки, то у нее, с моей точки зрения, полнокровная жизнь.

Я сделала вид, что ничего не слышала.

— Я встречалась с Шарлем-Анри, — сказала я, когда Рокси положила трубку. — Решила, что должна поговорить с ним сама. По-моему, ты все преувеличиваешь.

Рокси вся встрепенулась:

— Он в Париже? Как он?

— Сказал, что влюбился. Он тебе об этом говорил?

Рокси молчала.

— Для меня это утешительная новость, — продолжала я. — Погоди, я ничего не забыла?

— Что? Что еще? — В ее голосе появились истерические нотки.

— У мужчин это проходит. И вообще у всех людей проходит. У меня уж точно.

— Знаю, что это пройдет. Так же, как прошло со мной. Но мне от этого не легче. Да, он говорил, что встретил настоящую любовь. Что тут скажешь?

Значит, она знала, знала с самого начала. Это — единственное, чего она не могла ему простить.

Меня не должно было удивлять, что родители озабочены отсутствием у меня планов на будущее. Признаться, я и сама была сбита с толку. В киношном колледже я решила, что напишу сценарий. И сама поставлю фильм. Не исключено, что мне хотелось стать актрисой или еще кем-нибудь в этом роде. А пока все кончилось тем, что я прислуживаю за столом. Правда, в Париже еще ничего не «кончилось», спохватилась я, лежа в chambre de bonne[31] у Роксаны, а только начинается. Я просто взяла тайм-аут, если быть точной. Никогда не думала, что близкие беспокоятся обо мне. Меня бесит, что они молчат, не говорят, что их беспокоит, и я не имею возможности разубедить их и рассеять их страхи. Я знаю, что со мной будет все в порядке, но они-то этого не знают. Наверное, только сумасшедшие чувствуют эту стену между собой и другими людьми, они да еще пораженные смертельной болезнью. Ужасно, когда люди так нервничают из-за тебя, ужасно и унизительно. Или я чего-то не понимаю в человеческих отношениях?

В отличие от меня Рокси не уверена, что у нее все будет в порядке. Теперь она каждый день твердит, что, может быть, стоит пойти на развод. Я убеждаю ее по крайней мере поговорить с Шарлем-Анри, прежде чем решиться на такой шаг. Не знаю, сколько раз они объяснялись с момента моего приезда, если вообще объяснялись, а ведь я здесь уже четвертый месяц. Но Рокси упирается.

— Чего тут обсуждать? Да, тянуть резину больше нет смысла. Он не остановится, начнет снова изменять. Знаю я этих неверных французских муженьков. Как-никак и Колетт читала, и Бальзака, и Золя. Надоедает одна женщина — быстренько находят себе другую. Так и этот — заведет постоянную любовницу на соседней улице, пойдут дети. А то начнет брать девочек с улицы, au pair[32], и чем старше он будет становиться, тем моложе они ему потребуются и доверчивее. Или официанточек из «Макдоналдса», или девиц с рынка на худой конец. Как прикажешь смотреть на такие штучки? И с каждым разом он будет все больше презирать меня.

Рокси отказывалась объясняться с Шарлем-Анри, но начала обсуждать свои проблемы с другими. Это был хороший знак. Подруги с площади Мобера, особенно Тэмми Бретвиль и Анн-Шанталь Лартигю, поддержали данную Роксаной общую оценку ситуации. Мужики в этом смысле все одинаковы, говорили они: раз изменил, а потом пошло-поехало. Но обе возражали против развода. Во Франции приходится принимать мужчин такими, какие они есть.

Супружеская неверность стала излюбленной темой наставлений Сюзанны де Персан.

— Le divorce — это всегда ошибка, — говорила она. — В тебе говорит обида. Ты оскорблена до глубины души и вдобавок enceinte[33] — разве в таком состоянии принимают решения? Французские мужья, вообще мужья — страшные бабники, приходится мириться, — объясняла она. — Зачем из-за этого коверкать себе жизнь и терять социальный статус?

Рокси клеймила такие взгляды как викторианские, как пережиток тех времен, когда женщины были беззащитны, не смели даже думать о самоуважении.

— Ах, это так по-американски! — прерывала ее Сюзанна, вздыхая. — Подумай о детях, им нужен отец. Погляди, как живут одинокие матери. — Сюзанна считала, что Рокси заносится, заботится только о себе, но я знала, что ей нанесена смертельная обида.

Миссис Пейс тоже советовала повременить с разводом. Как-то раз, когда я работала у нее, Рокси пришла к ней обедать и мы втроем заговорили об этом.

— Я сама разводилась, — заметила миссис Пейс, — и не убеждена, что это что-то решает. Хотя, конечно, можно еще раз выйти замуж. По опыту знаю, самая верная линия — заранее присмотреть себе кого-нибудь.

Из всех советчиков Рокси я была единственная, кто не был убежден в ее неправоте. Как же быть с любовью? Как оставаться женой человека, который любит другую? Надо думать о будущем, может быть, и с другим мужем. У нее, как говорится, вся жизнь впереди. Как и все остальные, я убеждала ее не торопиться, но что-то внутри меня подсказывало: плюнуть на Шарля-Анри и жить как ни в чем не бывало.

Трижды в неделю я ходила к Оливии Пейс разбирать ее бумаги. Она заделалась известной писательницей, когда была совсем молодой, еще в сороковых годах, и пережила многих литературных знаменитостей, которых знала и с которыми спала. Судя по множеству писем, мир, затаив дыхание, ждал ее воспоминаний, и она готовилась приняться за них. В мои обязанности входило разбирать бумаги и раскладывать их по папкам, год за годом. В папки шли письма, случайно сохранившиеся газетные вырезки, копии всевозможных ее заметок, статеечки для малых журналов, для которых она писала, или перечень купленных ею когда-то вещей, например: «синий шелковый костюм от Кардена, 1972», «первая покупка у Диора, 1959» или «буфет Шератона, Бристоль, 1948».

Больше всего я любила у нее наши обеды, когда она рассказывала о людях, событиях и вещах, упоминаемых в ее бумагах. Тогда же она рассказывала о своей жизни. Наверное, одна из причин ее привязанности ко мне заключалась в том, что я знала имя одного из персонажей в «Победе» Джозефа Конрада. Я знала, а она нет и потому зауважала меня и стала смотреть на меня новыми глазами, как на личность, не вконец потерянную для общества и способную чему-то научиться. Откуда я знаю героя Конрада? В колледже мы разбирали учебный сценарий по «Победе», но самого романа я даже не открывала.

Что до меня, то я целиком подпала под обаяние ее успехов. Миссис Пейс счастливо избежала ловушек, куда попадали все знакомые мне женщины, та же Марджив, которая никогда не хочет пошевелить мозгами, в результате чего у нее развилось досадное свойство — вечное недовольство, хотя я уверена, что она вполне счастлива. Даже Рокси из-за ее доверчивого романтического представления о мужчинах не может тягаться с миссис Пейс — разве что напишет иногда хорошее стихотворение. Но стихотворение — короткая вещь, и век у него короткий. Кстати, мне только что пришло в голову, что ее идеализация мужчин началась, когда мой отец мужественно избавил ее мать, Марджив, от невзгод одинокой женщины и матери.

Миссис Пейс добилась от жизни всего, о чем может мечтать женщина, — богатые мужья, дети, дорогие наряды от Живанши, старинные фарфоровые сервизы. Кроме того, она получала удовольствия, которые считаются привилегией мужчин, — разнообразные сексуальные связи (назовем их вслед за мужчинами любовными победами), а также сугубо интеллектуальное удовлетворение от возможности и умения писать, иметь свое мнение и заставить других прислушиваться к нему, от права на независимые суждения по самому широкому кругу вопросов, исключая, правда, «женский удел», который ни в какой мере ее не интересовал. Ее пример помог мне понять, что я искала в колледже — самостоятельность, хотя кино не место для самостоятельности. Вдобавок я уже слишком втянулась в общение со сверстниками (цами), чтобы получать удовольствие от чисто технической стороны кинопроизводства — освещение, съемка с руки, стоп-кадр, монтаж, дубль, наплыв…