Если бы она отважилась спросить его: «Я живу мечтой, а вы тоже? Вы думаете обо мне?» — он мог бы ответить: «Я думаю о вас очень часто». Они думали друг о друге, все дело было в том, кто сколько. Он: очень часто. Она: беспрестанно. Вот и вся разница. Он мог бы искренне сказать ей: «У нас с вами был сон, но жизнь его отобрала, и остался след этого сна». Он жил вдали от нее и не тужил, но все же зачем-то ему было нужно, чтобы она существовала. Нужно было время от времени удостоверяться, что она, любящая и нежная, есть на свете.


***

Частица его внутренней жизни, как ни крути, принадлежала ей: он уделял время разговорам с ней, подолгу выслушивал ее, ощущал ее трепетность, смешил ее, испытывал необъяснимое чувство: будто они сообщники. Была в его отношении к ней и доля чувственности. Он задумывался. Потребность сделать ее любовницей исчезла. Но и решимости все загасить у него не хватало. Да и к чему это было делать? Чтобы перестать причинять ей боль? Как-то не верилось, что она страдает. Не верилось, потому что не хотелось. Он звонил ей для того, чтобы она не страдала и не сомневалась, что они неразрывно связаны. Но ей-то этого было мало. Прежде колеблющаяся, теперь она страстно желала его всего. Он же, чей первый порыв был отвергнут, не торопился.


3


Они беседовали по телефону каждый день. И хотя они больше не бывали вместе, душевное сродство выжило. Но в каждом из них приняло разную форму. Он радовался тому, что она есть на свете, она приходила в отчаяние. Чувство к нему обрело форму слов, ожидания, мыслей о нем, слез, желания быть с ним. И все эти метаморфозы свершались по телефону.

— Когда я вновь увижу вас? — с мольбой спрашивала она.

— Скоро, — неизменно отвечал он.

Но они больше не виделись — с того самого ужина как бы странно это ни показалось.

— Вот бы снова поужинать вместе, — говорила она.

— Скоро, — следовало в ответ.

А время плело ткань ее лихорадочного ожидания. Он был глух к мольбам, решив оставить ее при себе, но не желая спешить.

— Много работы. Нет времени, — отнекивался он.

— Всегда одно и то же!

— Зато это правда.

Из них двоих он был самым благоразумным: думал о ребенке, которого она ждала, о ее муже, о своей заново обретенной дочери, словом, он слишком много думал, чтобы пуститься во все тяжкие. Она перестала понимать что-либо.

— Никто ни о чем не узнает.

— Я знаю.

У него все было хорошо: былая горечь ушла из его жизни. И дня не проходило, чтобы он не обнял дочку, жена снова расцвела и была влюблена в него. Ничто не омрачало и его деловую жизнь: он был вознагражден за свою изобретательность, обходительность и ум. Умеющий завязывать нужные связи, он много зарабатывал и занимался своим делом. К концу рабочего дня он обычно звонил околдованной им женщине и выслушивал ее невеселый смех.

— Почему вы никогда не соглашаетесь встретиться со мной? Вы меня боитесь?

Ей казалось, что она напугала его, приоткрыв ему силу своей страсти.

— Ну, чем вы можете меня напугать?

Тут она переставала что-нибудь понимать. Да и было ли что понимать? Любовник тянул, длил ухаживания, прислушивался к своему чувству…

— Но почему в вас такая перемена? — спросила она наконец.

— Да нет же.

— Вы сами знаете, что это так.

Он никогда ни в чем не признавался.

— Мы скоро увидимся, — говорил он ей со спокойной уверенностью, так, словно уже множество раз не обещал ей этого.

— Вы мне это твердите изо дня в день, а воз и ныне там. У нее появилась навязчивая идея: свидеться с ним.

Эта идея порхала вокруг нее, заставляя ее снова и снова прокручивать фильм об их ужине.


***

А что же ее муж? Неужто ничего не замечал? Глаза его жены… Порой эти глаза становились незрячими. Он украдкой наблюдал за ней. Ее голубые глаза заменяли ему и море, и лазурный небосвод. Его жена была такой мечтательной! Так он думал о ней. А она и впрямь пребывала в мечтах, вся уходила в них, так что рядом с ним оставалось лишь ее тело. Ей слышался вновь и вновь некий голос.

— Ты уже легла? — спрашивал муж.

Она загоралась от одних лишь мыслей. И тогда ей годился любой мужчина.

— Иди ко мне, — звала она мужа.

Он подходил к постели и нежно склонялся над ней. Она принимала его ласки, втайне лаская другого, в странном переплетении реального удовольствия и призрачного чувства. Плоть непроницаема.

— Я все думаю, на кого он будет похож, — говорил Марк, имея в виду их будущего ребенка и гладя ее живот. — Красавица моя!

— Толстуха! — отвечала она.

Он не соглашался. Они проходили путь привычной близости, известный им одним: со своими словечками, своим ритуалом, чья магия может в любую минуту рассеяться как дым.

— Ты такая нежная, — твердил Марк, а она думала о том, что и другой сказал бы ей то же самое, что, возможно, все говорят одно и то же.


4


Влюбленный человек бережет себя, посвящает себя себе: Полина забросила друзей. Два или три раза звонила Сара, Полина не перезвонила ей. Она знала, что Сара хочет женить на себя Тома, которому это не нужно. И хотя любовные муки сближают, Полина предпочитала переживать в одиночестве. К тому же не хотела надолго занимать телефон в ожидании звонка. Сара поведала ей о своей печальной судьбе любовницы:

— Представь себе — ночь провожу у него, все по полной программе, засыпаем на рассвете, от усталости меня качает, на работу иду не заходя домой. А там все шепчутся за моей спиной: «Она не ночевала дома…» — потому что я одета, как накануне. А тут одна редакторша предложила мне пообедать вместе. Догадайся, что было дальше? Рассказ о любовных похождениях Тома. Я просто наложила в штаны, клянусь тебе. Была вся как выжатым лимон. — Полина не знала, что ответить, но Саре этого и не требовалось. — Кажется, Жиль и Бланш уже не разводятся. Я так обрадовалась, узнав об этом.

— Ты знаешь Бланш Андре? — удивилась Полина.

— Скорее ее мужа! — ответила Сара.

— Вот как!

— Он знаком со всеми преуспевающими людьми в нашем городе!

Полина прикусила язык. Меньше всего ей хотелось слышать о нем из чужих уст. Ни у кого не было права говорить с ней об этом человеке. И хотя о нем говорили не так, как о других, все равно она не хотела ничего знать.

— А вот у Макса с Евой плохи дела!

— Я так и думала. Они без конца ссорились, и даже на людях.

Из разговоров с Сарой Полина узнавала о жизни знакомых.

— Мелюзину поместили в лечебницу, Анри каждый день ужинает в клубе. Можешь пойти взглянуть на него! Выпивает по графинчику красного! Уже пристрастился. Меня это бесит.

Полине было нечего сказать, она едва знала Мелюзину.

Сара продолжала:

— Луизе в пятый раз сделали искусственное оплодотворение, и снова неудача. Она превратилась в тень, а Гийому все нипочем.

— Откуда тебе знать, ты же не живешь с ними. Может, он очень внимателен к ней.

— Марк не вернулся? — спрашивала Сара после часового разговора.

— Который час? — пугалась Полина, глядя на будильник. — Скоро придет. — И они вешали трубки.

Было девять вечера. Полина так долго болтала, потому что знала: в это время Жиль не звонит, так как уже дома.

«Как они проводят вечер?» — задумывалась она о Жиле и Бланш, а потом гнала представавшие ее воображению картины.

Возвращался в работы Марк, обнимал ее — Теодор спит? — И шел взглянуть на сына. Потом они рассказывали друг другу, как прошел день.

Не во всех семьях вечер проходил так гладко.

— Почему ты говоришь, что вернешься в восемь, а возвращаешься в десять двадцать? — такими словами Ева встречала Макса.

— Откуда мне знать, что еще будут посетители, им ведь нужно уделить время. Да и дорога забита.

— Я сыта по горло, — вздыхает она. — Все сама да сама, тебя никогда нет, то собрания, то обеды. У меня же, представь себе, не хватает времени даже пообедать.

Он ждал, когда она закончит список его прегрешений, который он изучил наизусть. При этом она прищуривала глаза.

— Вот и хорошо, я тоже сыт по горло.

Он был полон решимости испугать жену. На ее лице обозначилось пугливое удивление.

— Давай поменяемся, — предложил он. — Делай как хочешь, но будь добра заработай пятьсот тысяч франков в год, я же буду сидеть дома с детьми.

— Ты не сможешь.

— Ничего, научусь.

— Что мне нужно, так это завести любовника! — говорит Ева.

— Давай заводи, может, начнешь снова улыбаться.

— Я буду не одна! Ты видел Жиля и Полину в клубе в день матча? И так-таки ничего не заметил?

— Ничегошеньки. Снова ты с этой своей дурацкой шуткой!

— И не заметил, как она была смущена? — Она снова прищурилась. — Думаешь, они любовники?

Ничего такого я не думаю. Все возможно, не берусь ничего утверждать, не мое это дело, терпеть не могу сплетен и россказней, и если они любовники — тем лучше для них, это меня не касается.

— Ты говоришь: тем лучше для них? Значит, и для Марка?

— В тот вечер в клубе Полина показалась мне прекрасной, как ангел, — проговорил он, с удовольствием предвкушая, какую бурю раздражения вызовет это у его жены. Та прямо-таки лишается дара речи. — От нее исходил какой-то особенный свет, она улыбалась всем своим существом — в этом суть ее очарования.

— Ну уж не знаю, что вы все в ней находите, не такая уж она красивая, и глаза у нее коровьи.