Он обнял ее за талию, стал расстегивать пуговицы, снял с нее ночную рубашку.

— Не устала? — спросил он, гладя ее живот. — Я тебя люблю.

— Я тоже, — ответила она, а про себя подумал: «Один мужчина разбудил меня и ничего у тебя не взял, я вся здесь».

Тайна — ларчик для хранения семейного счастья.

Уже была глубокая ночь, они не спали, лежали рядом и разговаривали.

— Ты не жалеешь, что у тебя никого, кроме меня, нет?

— Не очень. Не так много мужчин, которые мне нравятся. — Это было правдой. — Иные мне даже противны. — Она привела примеры из их ближайшего окружения: — Например, Филипп, этот совсем не по мне. — Она говорила так потому, что Филипп был записным донжуаном. — Или Оливье, Альбер… Альбер, бр-р, даже представить жутко! — Они засмеялись. — Макс мог бы мне понравиться. Ты сам видишь, не так уж я собой жертвую. Впрочем, постель — не то, чего бы мне могло хотеться.

Она лежала в темноте на спине. Ее живот был совершенно круглым. Он дотронулся до ее натянувшейся кожи. Эта дарохранительница наполняла его несказанной радостью.

— Красавица моя.

Он видел в жене богиню.

— А вот влюбленная дружба мне бы, пожалуй, подошла. В общем, еще одна любовь не помешает, — отважилась она.

Они посмеялись над этой ее мечтой.

— Мне тоже это кажется привлекательным. Остальное не так важно.

До Полины отношения Марка с женщинами носили длительный глубокий характер, не сводившийся к сексуальному влечению, и то, что он говорил жене, было чистой правдой. Она это знала. До такой степени, до какой вообще можно знать другого человека. Она не забыла, как тонко, осторожно, неторопливо он ухаживал за ней и как подвел ее к тому, чтобы она сама ему призналась в любви, и как потом она вообразила, что он не способен быть предприимчивым и напористым с женщиной. Он хотел не взять, а получить, да так, чтобы ему и просить не пришлось. Она обняла его. Дорогой Марк, такой сложный, такой внимательный и щепетильный. Ни один мужчина его не стоил, в ее жизни он был самым драгоценным существом, неким постаментом, на котором можно было распуститься, как цветок. С ним у нее не возникало сомнений, любит ли он ее по-настоящему, так, как в ее представлениях и должен один человек любить другого: он любил ее такой, какой она была, и радовался, когда ей было хорошо. Может ли Марк оборотить свой взор на другую? Впервые она сочла это возможным. Кто устоит перед силой любви? Разве теперь ей не было известно, что нельзя ни от чего зарекаться? Ее собственная неверность пробудила в ней подозрения.

Они редко полностью расходились во взглядах, не понимали друг друга или не ладили. Их союз был прочным, и если один порой и раздражал другого, то лишь потому, что они очень походили друг на друга: каждый из них стремился к тому же, и тот, у кого это получалось лучше, вызывал в другом зависть. У Марка тоже была любовная тайна. Но, странное дело, пока эта возможная любовница разводилась, он желал ее, но так ни разу и не изменил жене. Чтобы назвать вещи своими именами: несмотря на огромное влечение, он ни разу с ней не переспал. Не то чтобы он считал это предосудительным, но он предвидел сложности и боялся, что эта женщина станет из-за него терзаться. Словно он помнил то, что пожелал забыть Жиль Андре: от тайных встреч остается след. Поэтому хранил жене верность из человеколюбия, не к ней, а к другой женщине. Та привязалась к нему, домогалась его, поверяла ему сокровенное. Он выслушивал ее. Можно быть таким одиноким, что кто-то заменит вам свет в окошке. Он был светом в окошке для той женщины. И она дожидалась его.

— Как вы думаете, ваш муж вам изменяет? — спросил Жиль Андре у Полины.

— Уверена, что нет.

— Вот бедняга! Дайте же ему пожить своей жизнью!

— Разве я не даю?

Жилю Андре нечем было крыть.


3


На следующее утро голос был тут как тут. Сперва она нашла это весьма галантным со стороны Жиля. Этот голос снова уносил ее в другое измерение. Она отдалась чувственности их претенциозных разговоров.

— Я вас не разбудил? Как вы? — И так стал с ней разговаривать, словно она одна интересна ему во всем мире.

— Я еще в ночной рубашке.

— Какого цвета?

— Белой.

Она смеялась, радуясь этим дурацким словам.

— По-прежнему свежи! Вы просто поразительно свежи.

Этот комплимент пришелся ей по вкусу: она тут была ни при чем, во всем виноват ее возраст, точно так же это пройдет без всяких усилий с ее стороны, но даже полуправда не могла отвратить ее от желания слышать приятные вещи. Лишь по тому, какое действие производили на нее эти безобидные фразы, она распознала страсть, безраздельно царившую в ней. Ей захотелось тут же удостовериться в этом.

— Я одна. Приходите.

— Я должен работать.

— Приходите!

— Вам скоро рожать! — смеялся он. Это вовсе не показалось ей смешным.

Она умоляла и плакала. Он сломал барьер. В ее стенаниях ему послышалось потрясение, причиной которого был он. Он пришел. Она выглядела усталой. После всего, что произошло накануне, чего она только не передумала.

— Может, я умру родами.

Она была способна заявить что угодно, лишь бы удержать его подле себя. Он лишь грустно улыбнулся. Она чувствовала себя круглой идиоткой и все-таки продекламировала: «Ты отдался блуду: это было в другой стране, и девушка умерла». Затем стала серьезной:

— Что бы вы стали делать, умри я?

— Сожалел бы о вас.

Это был не ответ. Он попробовал урезонить ее, пустив в ход свой голос:

— У вас ведь нет страха перед родами? Она, как всегда, попала в ловушку.

— Нет. Но возможно, я не осознаю до конца опасности. Рассказывают столько ужасного. Произвести на свет человека — дело нешуточное. — В ее смехе послышалось злое отчаяние. Она как-то сразу вдруг очутилась в женском клане, с голосом вроде и ее, но сильно искаженным от бешенства. Любовные ласки и даже проникновение мужского естества в женское лоно были ничто по сравнению с извлечением-извержением из чрева. С полным отчаянием говорила она ему об этом. «Нужно было предвидеть», — подумал он и попытался как-то исправить ситуацию. Но она не слушала и все повторяла как заведенная:

— Ничего… Ничего… — словно в женской доле всегда было место для горькой борьбы между любовью к мужчине и любовью к детям.

Что он мог ответить на этот урок, который она вправе была ему преподать? Он расстроенно молчал.

Она взяла его за руку и притянула к постели. Это было супружеское ложе. То ли по тому взгляду, которым он окинул постель, то ли по непроизвольному испуганному жесту, то ли потому, что у себя он повел ее не в спальню, а в кабинет, она поняла, что у него самого на это не хватило бы смелости. О чем он думал? Никак не узнать. Она посмотрела на него снизу. Он как ни в чем не бывало раздевался с кисло-сладкой улыбкой на устах. Когда он подошел к ней, у нее было четкое ощущение, что он принуждает себя сделать то, чего ожидают от него, но это идет вразрез с его волей. Он приподнял ее белую рубашку. Живот, казалось, вот-вот лопнет, кожа натянулась, стала прозрачной. Голубые вены пересекали его в разных направлениях. Прямо над венериным холмом образовались красные змейки растяжек.

— Право, я боюсь причинить вам боль.

— Знаете, Ева Мартрё спросила меня, знакомы ли мы с вами? — покидая ее, сообщил он. — Забыл вам об этом сказать. Такое впечатление, что она что-то имела в виду, задавая мне этот вопрос. Вы ей ничего не рассказывали?

— Ровным счетом ничего! Мы с ней если и разговариваем, то по большим праздникам. А что вы ей ответили?

— А вы догадайтесь! Применил совет Оскара Уайлда. «Конечно, знакомы. Я всегда любил чужих жен!»

— О, какой вы милый! И дерзкий! А она что?

— То же, что и вы.

— Что вы дерзкий?

— Вот именно.


***

— Я должен идти. Как вы?

Она совсем притихла. Теперь они долго не увидятся. Она этого боялась, он же подозревал, что это будет так. Хорошо зная себя, он понимал, что выберет этот путь. Она думала о том, что рождение ребенка на время прервет ее любовную жизнь. Но, в конце концов, никто не прорицатель, и не хочется верить в худшее. Отныне они будут общаться лишь по телефону. Их жизни не соприкасались. И к тому же он не желал быть причиной опустошительных перемен, которые заметил в ней. А влечение, единожды утоленное, можно и превозмочь. Как мужчины, сеющие вокруг себя любовь, пожелавшие ту или иную женщину, могут жить вдали от нее?


4


Что следовало обо всем этом думать? Полина Арну получила свое и была горда. Двое мужчин были с ней. Ее жизнь переполнилась любовью. Ни то, что она таилась от Марка, ни то, что она ему лгала, ни его слепое доверие ее не смущали. Она просто-напросто пребывала в некоем экстатическом состоянии, вызванном в ней любовником. В общем, о добродетели как-то не вспоминалось. Ее чувство, думала она, всем на пользу — и любовнику, и ей, ощутившей более живо привязанность к мужу и вкус к жизни. С одним она обретала каждодневное спокойствие и взаимную нежность, с другим — минуты острого наслаждения. Эта полнота ее эмоциональной жизни и объясняла, как ей удалось сохранить в секрете свои отношения на стороне. Говорят, женщины способны разболтать что угодно, что секрет не дает им покоя. Полина была на этот счет как кремень.


***

Из суеверия она решила поменять постельное белье. Кружа вокруг постели, думала: «Что такое я сама? А он? Марк частенько говорил: не полюбить вне семьи за всю жизнь невозможно». Но не было ли это лишь словами, мыслями того, кому это ничего не стоило, чья жена была верна? Любить вне семьи… Удачное выражение: не гадкое, похожее на дуновение свежего ветра. Супружеские клятвы отдают тюрьмой. И вот то, что им казалось неизбежным, поскольку они поженились молодыми и на всю жизнь, случилось. И все же ей было не по себе. Марк, первый подвергавший верность сомнению, смог устоять. Она была в нем уверена. Он был безмерно влюблен в нее. Она пала первая. Она колебалась между двумя перспективами: оплакивать ли то, что первое искушение явилось и первой неверностью? Считать ли эротический опыт самым прекрасным, что есть в жизни, и радоваться тому, что довелось пережить его еще раз?