Я проснулась оттого, что хлопнула дверь номера. Не открывая глаз, я поняла, что он ушел. Не знаю, почему я его не остановила. Он не оставил мне записки и не забыл ничего из своих вещей. Только портфель из грубой кожи остался в номере…

Я открыла портфель — в нем лежали какие-то бумаги. Но я даже не стала вынимать их. Наверное, этой встречи во Франкфурте было для меня достаточно… Странно, но в мужчинах для меня важнее не их присутствие, а то, что остается потом, какая-то история, воспоминание…

Возвращаясь через несколько дней в Лондон, я взяла портфель с собой. И уже сидя в своем кабинете на Черчилль-стрит, решила выяснить, что же досталось мне от моего франкфуртского любовника.

Это были таблицы, по-видимому — отчетность какого-то банка. Какого именно, из бумаг было не ясно, а чтобы восстановить это по тем номерам счетов, которые были указаны напрямую, без шифра пришлось бы потратить уйму времени и потревожить множество людей. Очевидно, речь шла о каких-то финансовых махинациях, и, возможно, Алекс собирался кого-то шантажировать этими бумагами, или даже не он, а кто-то еще. В общем, я решила дальше не разбираться. Во-первых, я никогда не стала бы сама использовать эти сведения, а тратить столько сил, чтобы узнать, какой именно банк нечист на руку — зачем? Во-вторых, я не хотела своими расследованиями навредить Алексу.

24

Стуча зубами под ледяным душем, Рене предпринимал отчаянные попытки если не взбодриться, то хотя бы проснуться. Но поняв наконец, что вместо бодрости духа таким образом он скорее заработает себе судороги, Десанж вышел из кабинки. Страшное похмелье, не то от кошмарного сна, не то от вчерашней выпивки, давало о себе знать при любом резком движении. Особенно тяжело было голове. Она звенела, гудела и вообще вела себя, как пустое ведро.

Не вытираясь, он пошел на кухню, налил стакан минеральной воды, потом, чертыхаясь, долго искал аспирин и, наконец найдя его, бросил в стакан сразу две таблетки. С тела инспектора на линолеум стекала вода, а он тупо смотрел на бурлящий в стакане раствор. Потом ему надоело ждать, и он выпил аспирин, так и не успевший толком раствориться. Но понять, примет его организм этот дар фармацевтики или нет, он не успел — телефон зазвонил так резко и тревожно, что Десанж мгновенно пришел в себя.

— Старик, судя по твоему нервному мычанию, ты только что проснулся. Я недалеко от тебя. Встретимся в кафе на углу минут через пятнадцать? — И услышав в ответ лаконичное «угу», Франсуа отключился.

«Великая вещь — автопилот», — думал Десанж, усаживаясь через двадцать минут за столиком кафе напротив своего коллеги. За это время он успел сделать привычную гимнастику, побриться, получить от пришедшего служащего прачечной-химчистки чистые вещи и отдать ему баул с грязными. Хватило даже времени насыпать сухого корма в клетку попугаю и отыскать для него в холодильнике подсохшее яблоко. Однако, обиженный на хозяина за свой вчерашний голод, старый какаду нс ответил на привычное «Цезарь, привет!», а высокомерно отвернулся. Но, видимо, любопытство сильнее гордости, и через несколько минут Цезарь уже был сама общительность.

А когда к только что полученным из чистки любимым легким брюкам цвета «кофе с молоком» была подобрана белая рубашка и бежевые туфли, вслед убегавшему инспектору прозвучали весьма саркастические комментарии…

— Да ты словно помолодел со вчерашнего вечера! Влюбился, наверное? — съязвил напарник, но Десанж никак не отреагировал на его слова…

А вскоре, развалившись в пластиковом кресле под пестрым тентом, инспектор совершенно расслабился. Он подкрепился фруктовым салатом со специально заказанным тройным лимоном в лимонно-манговом, сливочно-яичном, переперченном коктейле (этот чудесный рецепт ему, тогда еще совсем мальчишке, открыла одна пышнотелая испанка.

«Надо же, — подумал Десанж. — Я давно не помню ее имени, а коктейль и по сей день выручает») и уже выглядел вполне уравновешенным довольным собой и окружающими человеком. От ночных кошмаров осталась лишь некоторая рассеянность во взгляде инспектора. И теперь, испытывая приятную одурь душевного подъема, Рене с удовольствием предавался случайным мыслям под мерное звучание голоса Франсуа. Прихлебывав чудный кофе, который владелица кафе-кондитерской мадам Ано готовила для постоянных клиентов лично, Десанж лениво раздумывал над загадкой: почему это внешне непрезентабельное, маленькое кафе на углу рю де Вожирард и Люксембургского сада летом становится любимым местом завтрака и ланча для многих местных жителей.

«Все же горячие булочки с марципаном и сок прекрасно утоляют голод даже в жару и с похмелья. Нет, весь секрет в том, что в течение дня столики передвигают и ты постоянно сидишь в тени…»

— Старик, так как мы поступим? — ворвался в его сознание нетерпеливый голос Франсуа Превена. Десанж от неожиданности вздрогнул.

— Повтори еще раз, что там плел этот… э… ювелир, — торопливо попросил он, отводя в сторону рассеянный, а с точки зрения Превена слегка придурковатый взгляд.

— Я-то повторю, но услышишь ли ты? Вот вопрос.

— То есть?

— Ты себя хорошо чувствуешь? Солнечного удара не приключилось?

— Скорее уж затмение, а что — тень на челе? — вяло отбивался Десанж.

— Ты очень напоминаешь влюбленного студента: растерян — ах, фея не пришла.

— Видимо, даже не родилась еще. — Напротив Франсуа уже сидел его старинный друг и напарник — циник с легкой наглецой во взгляде грустных глаз. — Или уже умерла… Продолжай, я помню: ювелир утверждает, что не успел починить застежку на колье и должен был вернуть его владельцу только через неделю.

— Да, но при этом он мямлит, и руки у него дрожат. — Превен и сам не очень-то спокойно поглядывал на друга. Но если дрожь выдавала в ювелире явного лжеца, то в нервозности полицейского отражалось опасение за здоровье напарника: последний раз Десанж был в отпуске два года назад, а выходных не видел уже три недели. — Жениться тебе надо, пока не поздно! Питаешься кое-как, скорее совсем себя заездишь, — брякнул Франсуа. Десанжа передернуло:

— Давай-ка о деле. Надо установить владельца колье и расспросить его о сроках ремонта, заодно было ли оно застраховано и на сколько — может он сам свое колье припрятал ради получения кругленькой суммы, и теперь оно лежит себе у него под подушкой — ждет, когда страсти поутихнут, а?

— Ну, не знаю… Владельца-то установили еще вчера. Я ему сегодня звонил. Встретиться он может только после пяти — днем занят: завтра вылетает в командировку в Африку. Он орнитолог, и в командировку его направляет Пастеровский институт, где он служит. Говорит, что поездка была запланирована еще полгода назад, но вылететь в намеченный день, то есть вчера вечером, он не смог, так тяжело переносил прививки от какой-то африканской заразы, что, мол, «трупом лежал» и пришлось ему билеты на самолет менять. Врет, наверное: наши тоже в Африку ездили, так им никаких особенно жутких прививок не делали…

И потом, что это за командировка, которую планируют за шесть месяцев, а на день, на два опоздать можно?

— Не скажи. Если он орнитолог, как ты говоришь, то едет изучать местных птиц. А они могут есть любую отраву — насекомых там, или вообще падалью питаться. Значит, этому мученику науки вкололи не туристический набор прививок, а, скорее всего, какой-нибудь суперрасширенный, и неудивительно, что он чуть к праотцам не взлетел.

Им принесли очередную порцию пышущих жаром крохотных, румяных булочек и кофе. Перед соблазном все равны, поэтому дальнейшее обсуждение продолжалось с набитыми ртами.

— Старик, но взять и не поехать?!

— Он же не в полиции служит. Он ученый — двигатель прогресса. Наверняка ему грант утвердили полгода назад. Какое-нибудь «Наблюдение за гнездованием летающих ящеров в период линьки бегемотов». Так он мог опоздать хоть на неделю — за день линяют только змеи.

Франсуа внимал этим пассажам с нескрываемым интересом и уважением, но жевать не переставал, хотя сахарная пудра изрядно припорошила его темные брюки и рубашку… Рене уже лет пятнадцать как забросил историю, но Франсуа по-прежнему свято помнил, как, будучи студентом юридического факультета, его друг ездил на каникулах куда-то на юг Франции реставрировать средневековый монастырь.

«Может, сказать ему, что я шучу, а то ведь опять перескажет детям и завтра будет злой, как черт, после того, как они его на смех поднимут? — проснулась совесть у Рене, но вспомнив давешние замечания этой женатой, бодрой, ранней птахи о его утренней холостяцкой „бодрости“, Десанж мгновенно передумал щадить вопиющую серость друга. Чего ж его щадить, раз даже стыд перед детьми не заставит его заглянуть в книгу?» — заткнул он свою зануду совесть. С аппетитом дожевав седьмую булочку, Рене запил ее хорошим глотком грейпфрутового сока. Принимаясь за очередную чашку кофе и с наслаждением затягиваясь сигаретой, он подвел итог:

— Значит, так. Скорее всего, тут дело в страховке.

— Погоди, я забыл рассказать тебе. Выяснилась сумма страховки — целая тысяча франков!

— Да?! Но, судя по описанию колье, это раритет, и такая страховка для него — всего ничего. Очень странно. А когда колье должно было быть готово, ты узнал? — хитро прищурился Рене.

— Совершенно случайно узнал, — засмеялся Франсуа. — Этот орнитолог должен был получить его в день отлета. Кстати, застраховал колье не он, а еще его бабушка, и много лет назад. Этот же чудик решил подарить его своей невесте у трапа самолета — видно, чтобы дождалась его из Африки и не сбежала.

Так он говорит, что застежка сломалась только три дня назад и он скорее бросился к этому ювелиру за помощью. — Франсуа снова занялся булочками и кофе.

— Ну, давай же, хитрец! Что еще припрятано у тебя в рукаве? — Глаза Рене уже блестели от любопытства, и Франсуа мысленно потирал руки: отлично, этот блеск — верный признак того, что шестеренки в голове у друга закрутились, и развязка дела, наверное, близка.