Прогулка от ресторана до дискотеки заняла полчаса, и этого времени как раз хватило, чтобы съеденное не помешало получать удовольствие от танцев. Флер неплохо владела своим телом, и в этом не уступала ребятам из немецкой компании. Весь вечер ее не покидало чувство искрящейся радости. Она не пыталась искать своего принца среди новых знакомых, ведь с ним она должна была встретиться случайно, лицом к лицу. Ей казалось, что это вот-вот должно произойти, и счастье переполняло ее, придавая всему происходящему сияющий ореол, который был даже ярче солнечной короны.

Сестры возвращались в Париж в тот же день, что и она. Незадолго до отъезда Флер пришло в голову, что надо позвонить тете Кларе, благодаря которой она так замечательно провела время.

— Клара? Это Флер. Я звоню из Швейцарии.

— Здравствуй, дорогая, с днем рождения. Извини, что не позвонила вчера, — у нас был семинар на тему «Авторство инсталляции». Очень интересно. Я не выступала, но помогала все организовать, ты же знаешь, без меня у них все пошло бы кувырком.

— Спасибо за подарок.

— Правда? Тебе понравился мой Учелло? Это замечательно, наконец-то ты стала ценить старых мастеров!

— Учелло? Я говорю про поездку в Швейцарию…

— Ты меня благодаришь за то, что поехала в Швейцарию?

— Ну да! Разве не ты прислала мне билеты и подтверждение из гостиницы?

— Флер, девочка моя, я была бы счастлива сделать тебе такой подарок, хотя и не разделяю твоих восторгов по поводу лыж, но я, к сожалению, не могу себе этого позволить. Но мне все равно приятно, что ты обо мне так хорошо думаешь. Наверное, это Мари, она так тебя балует!

— Но она тоже ничего не знает о поездке… — Флер совсем растерялась.

Если это был чей-то злой умысел, она бы наверняка уже обо всем знала. Оставалась одна версия — «таинственный незнакомец». И Флер решила обязательно найти его по возвращении в Париж.

33

Десанж несся по улице. «Дед должен немедленно узнать обо всем! Если это то самое колье, то дело семнадцатилетней давности будет раскрыто! Ведь деда тогда обвиняли чуть ли не в том, что он прикарманил его. Хотя все обвинения и были сняты еще при жизни старой хозяйки ресторана. Но что это я так распсиховался? — Он начал наконец обращать внимание на окрики прохожих. — Ну, ничего — физическая нагрузка психам полезна!»

Он перешел на быстрый шаг, не доходя квартала до дома деда. Но у кафе на Дюкло вспомнил, что даже не предупредил того о своем визите. Уже достав трубку, Рене осознал, что мысли его несколько путаются, а появляться таким перед любимым дедом ему не хотелось…

И Десанж вошел в прохладу кафе, попросив официанта оставить за ним столик на улице, но не из центральных под зонтиками, а из тех, что стоят в стороне, отделенные друг от друга кадками с высокими ирисами, но прикрытые от солнечного пекла общим навесом крыши. Принимая заказ на минеральную воду в паре с горьким, без сахара, кофе, официант не преминул заметить, что именно оттуда вид затмения будет особенно хорош. Вежливо улыбнувшись в ответ, Десанж облегченно подумал, что его собственное помешательство, пожалуй, никому не бросится в глаза, — ведь даже официанты, одурев от наплыва посетителей, уже мелют всякую чушь.

«Да, будет лучше видно то, чего не видно — солнце-то скроется!» — Подумал инспектор, сворачивая к туалетным комнатам. Здесь он чуть не столкнулся с выходящим из туалета пожилым господином, но отработанная реакция полицейского привычно выручила его. «Тертый калач», — пронеслось в голове у инспектора, автоматически отметившего полную невозмутимость чудом не пострадавшего мужчины.

Вымыв лицо холодной водой и выходя на улицу, Рене увидел, что его несостоявшаяся «жертва» сидит за соседним столиком, но уже не в одиночестве, а с совершенно седым, крепким и поджарым стариком, в котором нетрудно было узнать Клода Десанжа, к которому и был устремлен столь стремительный бег его внука!

Немного понаблюдав из-за стеклянных дверей кафе, Рене Десанж понял, что оживленно беседующие старики примерно одного возраста и, скорее всего, господин напротив деда — его сослуживец. Рене был знаком с французским феноменом военного братства времен Второй мировой войны — не раз он наблюдал, как совершенно незнакомые между собой люди, случайно оказавшись рядом, моментально проникались глубокой взаимной симпатией и часами не могли наговориться, вспоминая и заново переживая свою героическую военную молодость.

Он уже собрался уйти незамеченным, чтобы не мешать старикам, но, увидев на своем столике запотевший стакан с минералкой, понял, что жажда сильнее вежливости. Тем более сейчас в нужную сторону направлялся официант, и, используя его спину как прикрытие, Рене быстро оказался на своем месте с вожделенным стаканом в руке. Густая стена по-вангоговски ярких ирисов надежно скрывала его от глаз соседей. «Кто знает, — подумал инспектор, — может быть, дед скоро освободится, а посоветоваться с ним необходимо, поэтому… Поэтому спешить некуда. Если, конечно, старики не проговорят неделю».

Десанж прислушался к их разговору. Речь действительно шла о военных годах — собеседник деда рассказывал, что он, шотландский американец по происхождению, будучи еще в молодости ярым поклонником французской культуры и истории, в годы Второй мировой приехал сюда сражаться в Сопротивлении, в знаменитой «Группе двадцати трех».

— Я отлично помню вашу группу, — оживленно сказал дед Рене. — Люди разных национальностей под руководством армянина Мисака Манушьяна.

— Макс Холл, мсье.

— Клод Десанж, очень приятно встретить почти сослуживца. Я тоже был в Сопротивлении. Сначала в Л ионе, потом в Париже.

— О, я знал Анну-Марию Десанж… — раздался взволнованный голос Макса Холла. Он заговорил быстро и громко, словно спешил узнать для себя что-то чрезвычайно важное… Но Десанж отвечал ему глухо и нехотя. Рене знал почему.

В рядах Сопротивления дед воевал вместе с бабушкой. Они были молоды, счастливы, влюблены друг в друга и в Республику. Дед рассказывал об этом Рене, и его слова подтверждали радостные лица на выцветших фотокарточках из семейного альбома… Даже в годы фашистской оккупации Десанжи увлеченно строили планы на послевоенное будущее, а в сорок четвертом был освобожден Париж, и казалось, что вот-вот войне наступит конец.

Но судьба распорядилась по-другому. Самые страшные испытания были еще впереди…

Двадцать пятого августа, когда в соборе Парижской Богоматери должно было состояться торжественное богослужение в честь освобождения Парижа, всю площадь перед собором неожиданно накрыл обстрел. Десанжи находились здесь же, на площади. Прикрыв собой случайно оказавшегося рядом с ней чужого ребенка, Анна-Мария была тяжело ранена и умерла на руках у мужа.

Жизнь тогда потеряла для Клода всякий смысл. Но в Лионе оставался их с Анной-Марией четырехлетний сын…

«Судьба была слишком жестока к деду, — с горечью думал Рене, прислушиваясь к разговору стариков. — Сначала она отняла у него любимую женщину, а потом — единственного сына…»

Рене Десанж-старший погиб в шестидесятом во время подавления вооруженных беспорядков в Алжире. Он прибыл в Париж в цинковом гробу и был похоронен с воинским салютом. «Но где же справедливость?! — в который раз мысленно вопрошал Рене Десанж-младший. — Во имя чего погиб отец? Ведь всего два года спустя Франция даровала колониям свободу!» Рене Десанж-старший, так и не увидев сына, оставил ему в наследство свое имя, полицейский значок и любовь к истории…

Между тем разговор за соседним столиком продолжался.

— Я храню «Юниверсите либр» от первого сентября сорок четвертого года с последней фотографией Анны-Марии. Она снята на площади за несколько минут до обстрела… Рядом с ней ее муж. Это вы?

— Да. — Голос Клода прозвучал совершенно глухо. — С тех пор прошло много лет, почему вы помните об этом?

«Как бы до скандала не дошло! Он что, любовник бабушки? — обалдело подумал Рене и стал вспоминать, как выглядел этот человек, когда они столкнулись в коридоре. — Ничего особенного, и ростом не вышел. Но, может, он в молодости был Апполоном?

Вряд ли, морда у него, наверное, и тогда была лисья». И с обидой за чистоту семейного предания он начал нервно постукивать пальцами по крышке пластикового столика.

— Поймите, я люблю ее всю жизнь, — услышал окончательно изумленный инспектор голос Макса Холла. — Нет, нет, это совсем не то, что вы подумали. Она, весь ее облик, эти локоны, эти полные жизни глаза — все это было и по сей день остается для меня символом Франции. Я видел, как она была ранена, потом узнал, что она погибла, но я не верил, не мог поверить… — В голосе Макса Холла звучало настоящее отчаяние. — Я даже пытался найти ее после войны. — Макс Холл усмехнулся. — А однажды, уже в восьмидесятых, я увидел девушку, как две капли воды похожую на Анну-Марию… Я, знаете ли, увлекаюсь человеческими судьбами, собираю что-то вроде коллекции. И я пытался принять участие в судьбе этой девушки, ее звали Мари, потому что считал, что она внучка Анны-Марии, дочка того мальчика на площади, вашего сына, которого она закрыла собой. Но потом я узнал, что мальчик тоже умер… Простите меня, но я столько лет надеялся на ошибку…

— Ваша Мари действительно ни при чем, господин Макс Холл. Но нашего сына Рене тогда на площади не было — на фото другой мальчик.

— Как?! И я могу увидеть вашего сына?

— Нет, он погиб совсем молодым во время войны в Алжире. Но его сын, Рене Десанж-младший, жив…

В это время на улице потемнело — начиналось затмение, и взволнованный разговором стариков инспектор стал вместе с остальными посетителями кафе наблюдать необыкновенное природное явление.

А через несколько минут, когда солнце уже стало освобождаться из лунного плена и его лучи, упрямо пробиваясь из-за черного диска, вдруг вспыхнули ослепительной короной вокруг провала кромешной тьмы, в памяти Рене неожиданно всплыли чьи-то дурацкие слова: «Золотая корона солнца замкнет все судьбы воедино», и его мысли приняли новое направление.