Обещанный конец света никак не был связан с ее жизнью. Трепетные ожидания развязки собственной судьбы Мари называла «шоколадно-малиновым ликером», который любили заказывать случайно заходившие в ресторан парочки пятидесятилетних женщин-туристок из Восточной Европы. Она отправила в рот последние янтарные дынные дольки, покоящиеся в абрикосовом пюре. Удерживая на языке миндальные крошки, допила кофе, взяла письма и уже без всяких размышлений отправилась наверх.

Администратор гостиницы, молодая женщина, похожая на Марлен Дитрих, читала «Биржевые новости».

— Сара, — Мари почему-то всегда обращалась к ней в какой-то иронично-деловой манере, — в связи с концом света составь список гостей и отошли факсом в полицию. Сколько их у нас?

— Восемь человек: пожилая чета из Германии в семейном номере, англичанка с другом, наш частый гость — профессор амстердамского университета, русский журналист и два корейских студента, — перечислила Сара.

— Мне кажется, все они люди не боязливые, вот если только корейские студенты… — Мари взяла со столика еще не распечатанный модный журнал.

— Студенты сегодня уезжают. Вы знаете, Мари, едва удалось заказать для них билеты. Мест нет. Профессор хотел улететь еще два дня назад, в воскресенье — но билеты есть только на поезд в пятницу.

— Сара, кто эта англичанка? — вспомнила Мари о посетительнице в желтой блузе.

— Мисс Гарднер, адвокат. — Сара была любопытна и внимательна, прирожденный администратор: информация, раз попавшая в поле ее зрения оставалась у нее в голове навечно.

— Когда она приехала?

— Сегодня. На три дня.

— Сара, завтра у нас ужин со специальным меню, в семь. Приглашения для гостей сделай, пожалуйста, как-нибудь неформально, ты это умеешь, и разнеси по комнатам. И попроси Жака окончательно согласовать со мной меню. Я буду вечером, — Мари покрутила журнал в руках и положила его обратно.

— Сегодня обещали чуть ли не сорок градусов, — предупредила Сара.

— Я не сумасшедшая ходить пешком в такую жару. Если появится Флер, пусть звонит мне по мобильному.

Что на бирже? — спросила Мари, уже стоя в дверях.

— По-моему, все просто с ума посходили! Дом Капри потерял уже пятнадцать миллионов! — Сара произнесла это так взволнованно, будто сама потеряла пару миллионов.

— У тебя что, их акции? — остановилась Мари.

— Нет, просто непонятно, что происходит. У меня к вам просьба: если будете заезжать на биржу, купите для меня две акции MN Lux.

Сара мало что понимала в биржевых играх. Она увлеклась ими, прочитав в Cosmopolitan об одном датском гонщике, сделавшем на этом приличное состояние, и теперь покупала акции вслепую, но осторожно, по нескольку штук, поставив перед собой задачу когда-нибудь разобраться во всех хитростях предприятия.

Мари вышла из гостиницы, села в свой белый «пежо» и включила приемник. Выезжая на бульвар де Клиши, она прослушала прогноз погоды, песенку Гинзбура, информацию о приезде русской балетной труппы и задумалась.

Туристы уезжают, акции падают… Но у нее, вообще говоря, все в порядке. Мари вдруг почувствовала какой-то удивительный подъем. Она посмотрелась в зеркало заднего вида, сощурила глаза, отметила уверенность, придаваемую лицу короткой стрижкой, подчеркивающей внутреннюю силу зеленых, тонко очерченных глаз. Белый «пежо» влился в поток машин, тянущихся к площади Европы, мимо вокзала Сен-Лазар.

Неожиданно для самой себя, она взяла трубку и набрала номер ресторана. К телефону подошел Поль.

— Поль, скажи мне, что взяла та дама, англичанка, в желтой блузе? Ставлю двадцать франков, что сыр, оливки… Что? Не может быть! Ну, ладно, я проиграла, Поль.

Мари бросила трубку на сиденье. В такую жару с утра заказать двойную порцию супа из телятины. До сих пор она знала только одного человека, способного на такое. Да и то, когда это было!

Припарковавшись у Галер и Лафайет, Мари поднялась на второй этаж, где с полчаса прогуливалась в прохладе бесшумных кондиционеров среди миниатюрных костюмчиков a la enfant, трогала модные полиэтиленовые футболки, не понимая, как это можно надеть, не порвав. Наконец, вдоволь насмотревшись модельного белья, затейливых купальных костюмов, шейных платочков, браслетов, прочей бижутерии, она решила, что купит Флер духи — самый возраст приучать дочь к хорошему парфюму. Она спустилась на первый этаж, миновав туристическое агентство, у входа в которое царило оживление — молодой человек в костюме астронавта предлагал лотерейные билеты.

На постере с условиями лотереи была изображена стоящая вверх ногами Эйфелева башня, которая служила подставкой для увесистой книги, обтянутой, вместо обложки, в вызывающий дамский чулок. Подпись гласила: «Будь с нами и создай свой „Декамерон“». Выбирая духи, Мари хорошо представляла запах, подходящий, по ее мнению, Флер: легкий, но не фруктовый, а чуть горьковатый. Продавец обслуживал тонкую, хорошо сложенную женщину с выразительным, но слишком нервным лицом.

Женщина спросила Cabotine Gres. Эти духи были Мари незнакомы. Дегустационный флакон стоял на прилавке, и пока продавец разбирался с кредитной картой покупательницы, Мари понюхала крышечку и остановила свой выбор. Запах как раз тот, что она себе представляла, а дизайн прост, но изящен: круглый флакон из толстого светло-зеленого стекла с такой же крышечкой в форме трех фигурных листочков.

Мари вышла на улицу, собираясь заехать в бассейн, а оттуда на биржу. У выхода молодой человек спросил ее, как добраться до станции метро «Трините». Мари повернула голову, показывая ему направление, и тут увидела, что ее машина отъезжает от тротуара.

4

Ну и пекло…

В ожидании Франсуа Рене сидел в баре. Здесь, в полумраке маленького зальчика, среди спокойной прохлады, казалось, что сейчас не конец жгучего лета, а середина мягкой весны. Шум вентилятора и ненавязчивая музыка из приемника у бармена за стойкой делали уличный гам далеким и нереальным. Рене любил бывать в этом баре. Публика, несмотря на демократичность меню и цен, здесь собиралась самая разная, но вполне приличная.

Шумные вечеринки бывали редко, а молодые искатели приключений заглядывали сюда и того реже. Это заведение, похоже, было для одиночек вроде Рене. Темные сосновые столы, крашенные под дуб, наполняли обстановку каким-то патриархальным уютом. Впечатление старинного охотничьего домика в стиле Людовика XIV усиливалось развешанными по стенам старыми литографиями на темы конной охоты и — в рамках фрагментами гобеленов времен правления заядлого охотника и сластолюбца. В полумраке невозможно было разглядеть, головы каких животных и птиц представляют чучела под потолком.

Рамки литографий и гобеленов, охотничьи трофеи и сами деревянные панели стен гак давно закоптились и потемнели, что порой Рене казалось: вот откроется дверь и войдут мушкетеры короля. Грохнут кружки о стойку бара, зазвенят пистоли, забряцают шпоры и шпаги, и все это потонет в гомоне бравых голосов. Веселые истории о подвигах и проделках будут сменяться рассказами о дуэлях во славу прекрасных дам, а пенное вино польется рекой…

Рене сам не заметил, как задремал. Бой, раздавшийся из массивной башни напольных старинных часов, выдернул его из забытья. За столиком напротив пристроилась блондинка в неприятном для глаз Десанжа облегающем деловом костюме. Этот костюм напомнил ему о крестинах первенца Франсуа, когда все дамы, пришедшие в церковь, были одинаково одеты по моде последнего сезона в такие же строгие, официальные, но одновременно будоражащие чувственность костюмы.

Ох, и напился же он тогда! Хорош крестный отец… Ему простили, списали все на страдания покинутого мужа. К тому же в церковь явилась его Элен, а всему участку в подробностях была известна драматическая — а на взгляд Рене, просто дурацкая — история их брака.

Сначала все завидовали молодому инспектору, каким-то чудом заманившему к алтарю эту пышногрудую, длинноногую красавицу со взглядом дьяволицы на лице святой. Теперь ему уже казалось невероятным, что их брак продлился целых семь лет: Элен начала крутить на стороне еще до свадьбы, и ее взбалмошный характер с годами здорово измотал его. Когда же наконец подвернулся этот недотепа-коммивояжер, Рене с легким сердцем дал ему увезти собственную жену, чуть ли не помогая своему преемнику…

К концу пытки семейной жизнью Десанж старался проводить на работе все свое время и зачастую оставался ночевать в кабинете. Он увлекся криминалистикой, и даже милая его сердцу история средних веков отошла на второй план. Именно тогда он понял, что это у них действительно семейное: дед утверждал, что все Десанжи — прирожденные полицейские.

Вспомнив деда, Рене улыбнулся. Была еще одна наследственная черта, кстати, вводившая в заблуждение многих: в роду Десанжей красота породы у мужчин проявляется лишь за порогом тридцатилетия. Зато к старости наступает расцвет. Не случайно дед в шестьдесят женился на двадцатилетней красотке Мишель, которая вскоре родила ему двойняшек, Жюли и Ребекку. Вот шуму-то было! Больше всего соседки кудахтали на тему: зачем молоденькой модели (правда, неизвестного журнала) выходить замуж за хоть и заслуженного, но пенсионера-полицейского. Эти дурацкие бабские пересуды и сейчас его веселили.

— Десанж, это вы мне так обрадовались? — раздался голос над его головой.

5

«Только без паники! Пока ничего страшного не случилось», — сказала себе Роберта. Сцепив пальцы на затылке, она сделала несколько плавных наклонов, глубоко дыша животом. В голове у нее все еще вертелась услышанная вчера в машине американская песенка:


You and me, baby, are nothing but animals,

So let’s do it like they do on the Discovery channel…[1]