— Я никогда раньше не держал в руках ничего такого крошечного, такого хрупкого. Когда я взглянул на ее маленькое личико, мое сердце бешено заколотилось в груди. Она открыла глаза. Она увидела меня, а я увидел ее, и мне показалось, что мир впервые в моей жизни сфокусировался. Действительно стал в фокусе, как будто я наконец-то увидел то, что было важно, и это была крошечная маленькая девочка, смотрящая на меня, как будто я повесил чертову луну. Она тут же перестала плакать, и мы долго смотрели друг на друга, гадая, кто же, черт возьми, этот другой человек. Одна из акушерок взглянула на нее, закутанную в одеяла, и сказала: «Она просто нуждалась в своем папочке». И это... это чертовски убило меня. Этот ребенок, этот беспомощный младенец, которого я уже обожал и боготворил больше, чем саму жизнь? Я почти ушел от нее, а она нуждалась во мне. Я тут же дал себе клятву, что никогда не покину ее. Что никогда не перестану быть там, если она будет нуждаться во мне в будущем. Я всегда буду защищать ее и заботиться о ней, и мне кажется, что я чертовски хорошо справлялся с этим, Алекс. До этого года я был для нее всем, чем поклялся быть. Ее защитником. Ее рыцарем. Ее кормильцем. Единственным человеком, к которому она может обратиться, когда ей больно или грустно. Но что-то случилось, и теперь все серьезно, по-королевски испорчено, а я не позаботился о своей дочери, когда она нуждалась во мне, Алекс. Я даже не могу сказать тебе, что это делает с мужчиной, когда он это осознает. Так что, пожалуйста, знай, что я уничтожу тебя на хрен, если ты не скажешь мне, кто причинил боль моей дочери, и я сделаю это с радостью, с улыбкой на лице, потому что мне надоело не быть рядом с Сильвер, когда она нуждается во мне.

Святое гребаное дерьмо. Кэмерон потерял свой вечно любящий разум. Он угрожает мне, чтобы получить то, что он хочет, что, как правило, не очень хороший план. Обычно я восстаю против угроз только из принципа, но Кэм…

— Папа? С кем это ты разговариваешь?

Я чуть не выпрыгиваю из своей кожи, когда слышу голос Сильвер в коридоре. Кэм откидывается назад, приклеивая на лицо улыбку, которой еще минуту назад точно не было. Когда Сильвер входит в кухню, со слегка взъерошенными волосами и покрасневшей щекой от подушки, ее отец выглядит так, словно ему на все наплевать в этом гребаном мире. Глаза Сильвер вспыхивают, когда она видит меня, и острый, болезненный узел сжимается в моей груди. Я никогда не привыкну к тому, что другие люди смотрят на меня вот так. Как будто я заслуживаю всей любви и обожания в мире. Я не стою и трех секунд времени этой девушки, и все же каким-то образом она позволила мне влюбиться в нее по уши, и это просто... чертовски невероятно.

— У нас закончились те маленькие оливки с перцем, которые ты любишь, — говорит Кэм, целуя дочь в макушку. — Я сейчас сбегаю в магазин и куплю. Если вы, ребята, вспомните что-нибудь еще, напишите мне и дайте знать. Я не задержусь надолго.

Он берет связку ключей с тарелки у входа и выходит, не сказав больше ни слова.

— Так тактично, — говорит Сильвер с изрядной долей сарказма. — Он сбегает, чтобы мы могли поговорить.

Я верчу в руках полупустую бутылку пива, сверля взглядом ее лицо. Под её кожей уже появляются новые синяки, оставляя пурпурно-черные тени, которых не было раньше, когда я видел ее возле офиса Дархауэра. Мой гнев — стальная перчатка, сжимающая меня все сильнее. Живое, дышащее существо, прямо под поверхностью моей кожи, которое хочет, чтобы я потерял хладнокровие и в бешенстве начал разбивать вещи. Но я не могу этого сделать. Мне нужно... мне нужно оставаться чертовски спокойным, или это будет катастрофа.

— Это было очень мило с его стороны, — говорю я. — Нам действительно нужно поговорить. — Я беру время, чтобы выровнять дыхание. Только когда я думаю, что мое дерьмо заперто, я позволяю себе снова открыть рот. — Ты хоть представляешь, как трудно прожить целый день и половину вечера, не зная, что случилось с тем, кто тебе дорог? Видеть их обиженными и явно расстроенными, и не иметь ни малейшего представления, почему, что случилось и кто это сделал?

Она смотрит вниз, на кухонный островок, волосы образуют занавес вокруг ее лица, скрывая раскаяние.

— Мне очень жаль, Алекс. Если бы я рассказала тебе о случившемся в смс или звонке, ты бы пошел и сделал какую-нибудь глупость, а я не могу этого допустить. Если ты кого-то побьешь или сломаешь что-то, последствия будут гораздо более ужасными для тебя, чем для кого-либо еще.

— Потому что я — трейлерный отброс?

Она смотрит на меня печальными, спокойными глазами.

— Потому что ты уже попадал в беду раньше, и некоторые люди в этом городе хотели бы только одного — чтобы тебя отослали подальше, где ты больше не будешь для них занозой в боку.

Я откидываю голову назад, подавляя рычание.

— Давай перестанем притворяться, Сильвер. Мы оба знаем, кто сделал это с тобой, не так ли? Очевидно, что это был Джейкоб Уивинг. Пожалуйста, просто скажи мне, что случилось. Скажи, что с тобой все в порядке. Я просто схожу с ума.

— Окей. Но ты должен пообещать мне…

— Нет. Больше никаких долбаных обещаний! — Я уже принял решение об этом до того, как покинул Роли сегодня днем. Очень тяжело было найти способ привлечь Уивинга к ответственности с ограничениями, установленными Сильвер, блокирующими меня на каждом шагу. Я больше не собираюсь запутываться в каких-либо ограничениях. Время для этого давно прошло.

— Тогда я не могу тебе сказать, — неохотно говорит Сильвер. — Я сама разберусь с этой ситуацией. Я…

— Нет! — Боль хлещет вокруг моего запястья, стреляя вверх по моей руке, когда я ударяю в мраморную столешницу. Я не хочу на нее кричать. Не хочу быть тем парнем, который злится, когда не получает того, что он хочет, но это уже слишком. Сильвер распахивает глаза, удивление и шок отражаются на ее лице. — Ты больше не одна! Это больше не секретная история насилия, которую ты должна носить в себе, как яд в своем сердце, притворяясь, что это не убивает тебя изнутри. Это дерьмо чертовски ядовито. Я здесь, с тобой, черт возьми. Я люблю тебя. Я обещал, что тебе никогда не придется иметь дело с этим дерьмом в одиночку, и ты делаешь невозможным для меня сдержать это обещание. В чем дело, Сильвер? Ты чувствуешь, что должна быть в состоянии вынести весь этот груз самостоятельно? Думаешь, что ты будешь выглядеть слабой, если кто-то другой возьмет оружие и поможет тебе сражаться в этих битвах? Потому что теперь это уже не так работает.

Сильвер выглядит так, словно идет по тонкой грани между страданием и яростью. Она дрожит, ее глаза наполняются слезами.

— Больше не так? Что изменилось, Алекс? Ничего. Эти ублюдки в Роли всегда так делают…

— Ты изменилась! Я изменился! Все чертовски изменилось! Когда кто-то причиняет тебе боль, мне тоже приходится это терпеть, потому что я люблю тебя больше, чем когда-либо любил что-либо за всю свою несчастную гребаную жизнь. Ты мое сердце и моя душа, и я буду защищать эти две вещи своей собственной жизнью. Я не вынесу, если с тобой что-нибудь случится. Я не могу видеть твою боль и не чувствовать ее. Я не могу видеть, как ты страдаешь, и не чувствовать, как что-то увядает и умирает внутри меня. Я не могу видеть, как ты ранена, и не чувствовать, что я тебя подвожу. Если ты просишь меня не реагировать на это, то ты просишь меня больше не заботиться о тебе. Ты просишь меня перерезать чертовы провода к моему сердцу, а я не могу... не хочу этого делать.

Она даже не дышит. Сильвер застыла на месте, дрожа, ее глаза наполняются слезами, когда она смотрит в центр моей груди, как будто ее взгляд может проникнуть сквозь ткань моей рубашки, через кожу, кости и мышцы, пока она не увидит тот самый орган, о котором я только что упомянул. Я надеюсь, она его заметит. Надеюсь, что она сможет увидеть, как оно сломано и изношено, что оно держится вместе с веревкой и гребаной клейкой лентой. Надеюсь, что она сможет увидеть, как мне чертовски больно прямо сейчас.

— Трудно признаться, что мне нужна помощь, — шепчет она себе под нос. — Мне никогда раньше не приходилось этого делать. Может быть, я слишком гордая. Но как я могу говорить тебе такие трудные вещи, когда у меня нет никаких гарантий, что ты не сделаешь чего-то такого, что неизбежно приведет к тому, что тебя заберут у меня?

— Ты должна мне доверять. Вот как это работает. Я только что нашел тебя, Argento. Я вспыльчивый и реактивный, но ещё я чертовски умный. Я никогда не буду подвергать нас опасности. Для меня нет ничего важнее.

Одинокая слеза стекает по ее щеке, и боль пронзает мою грудь словно ножом. Я просто не могу видеть, как она плачет. Это мучительно.

— Ты совершенно прав. Ты знаешь, кто это сделал, — говорит она, указывая на синяки на шее и щеке. Она выглядит такой подавленной. — Я не собираюсь произносить его имя вслух.

Я выдыхаю воздух через нос. Может быть, снаружи и холодно, но прямо сейчас в моей голове завывает пустынный ветер, становясь все горячее и горячее с каждой секундой, сжигая все на своем пути в пепел и прах.

— Он был один? – цежу я сквозь зубы. — Или с ним кто-то был?

— Один, — бормочет Сильвер. — Мы были одни.

Мой желудок бунтует, тошнота поднимается к горлу.

— Зачем он это сделал?

— Ну, не знаю. Я разозлила его. Почему Джейк вообще что-то делает? Он попытался поцеловать меня. Он продолжал бить меня затылком о стену…

Ох. Бл*дь. Нет. Он. Не. Сделал. Это.

— ...а потом он попытался затащить меня в раздевалку для мальчиков, и я... я просто сорвалась. Я ударила его кулаком и продолжала бить, пока он не отпустил меня. Следующее, что я помню, это то, что он лежит на земле, а я сижу на нем, и мои руки кровоточат. Я не могла перестать бить его. Кажется, я сломала ему нос.

Я обрушиваюсь сквозь кухонный пол, мысленно посылая якоря вниз, в подвал, через фундамент дома, глубоко в мерзлую землю под нами. Я застываю на месте так, что едва могу пошевелить хоть одним мускулом, и это отнимает у меня каждую унцию силы.