— Я думал, что знаю все, что нужно знать об Алессандро Моретти, но, похоже, ошибся. Оказывается, парень весь в этих чернилах и устраивает хорошее шоу, когда ему это нужно, но под бравадой и каменным фасадом, — Джейк опускает телефон, глядя мне прямо в глаза, — он просто гребаная киска.

Я ничего не отвечаю. Мне кажется, что моя челюсть разлетится вдребезги, если я попытаюсь открыть рот. Джейк тихонько напевает, возвращая свое внимание к телефону в руках. Моему сотовому телефону.

— Ты — самое важное, что когда-либо случалось со мной. Я был пустой оболочкой до того, как встретил тебя. Я не могу представить свою жизнь без тебя, Argento. Я мог бы потерять все и все еще чувствовать себя самым счастливым ублюдком на свете, если бы у меня все еще была... — он замолкает, закатывая глаза. — Я имею в виду, что этот парень-гребаный панк без члена. Что за неудачник говорит такие вещи? Я изо всех сил пытаюсь понять, какого черта ты в нем нашла. Он уже трахнул тебя. Это же очевидно. Так какого хрена он несет всю эту дурацкую чушь?

Я сглатываю, морщась от резкой боли, которая обжигает мое горло. Я кричала до хрипоты в доме; такое чувство, что я проглотила стекло.

— Моретти еще многому предстоит научиться. Девушки никогда не уважают парня, если носят их кровоточащие сердца в кармане.

Он медленно поднимается на ноги, кряхтя. Я заставляю себя двигаться, отталкиваясь от него, хотя каждая косточка и мускул в моем теле протестуют против этого усилия. В любом случае, все это напрасно. Моя спина упирается в стену позади меня. Мне больше некуда идти. Джейк злобно улыбается и делает шаг ко мне. Присев на корточки, он мурлычет себе под нос, убирая с моего лица липкую прядь волос.

— Ты... Ты ведь не большинство девушек, правда, Сильвер? Ты испорченный товар. Ты будешь цепляться даже за самого слабого человека, если думаешь, что он удержит тебя на плаву. Боже, — говорит он, качая головой. — Видела бы ты себя. Выглядишь хреново. Лицо все разбито. Повсюду кровь. Мне неприятно говорить тебе это, но сомневаюсь, что даже такой отчаянный парень, как Алекс Моретти, заинтересуется тобой к тому времени, когда я закончу с тобой. Надеюсь, ты немного отдохнула, Сильвер. Сегодня будет долгая ночь.

Шепот, который я выдавливаю из своих губ, звучит жалко.

— Ты можешь... причинять мне боль и... оставлять синяки сколько угодно, Джейк. Но ты... ты не сломаешь меня.

Ухмылка Джейка скисает. Он убирает руку с моего лица.

— Я уже сломал тебя. Сломал в той ванной, когда засунул в тебя свой член. Ты пыталась бороться с этим, но ты знала, что это была проигранная битва, не так ли? Я видел тебя в том подвале в баре. Наблюдал за тобой. Я видел, как тебе было больно, когда он трахал тебя. У вас был такой вид, будто вы пытаетесь разорвать друг друга на части. Правда в том, что, когда он внутри тебя, ты видишь, как я склоняюсь над тобой. Тебе нужна эта боль. Ты жаждешь унижения. Ты хочешь, чтобы тебя унижали, били, пинали и плевали на тебя. Это все, что ты теперь знаешь. Это разъедает тебя изнутри, как чума.

Я съеживаюсь от этих слов. Это неправда. По крайней мере, не все из этого. Когда я с Алексом, он — все, что я вижу. Но насилие, которое я пыталась спровоцировать, когда мы должны были источать только нежные прикосновения...

— Псих, — я не знаю, кого имею в виду — его или себя.

Его глаза ярко блестят в темноте, переполненные весельем.

— Возможно. Но ведь это не значит, что я ошибаюсь, да?

— Ты сам не знаешь, о чем говоришь.

— Конечно, знаю. В той ванной я показал тебе единственную настоящую любовь, которую ты когда-либо знала.

— Это была не любовь. Это была ненависть.

Джейк невозмутимо садится на пятки и пожимает плечами.

— Ненависть. Любовь. Они сводятся к одному и тому же. Они ведь построены на одном фундаменте, не так ли? И то и другое — семена, посеянные в наших сердцах. Ты можешь попытаться накормить только одного из них, но это не имеет никакого значения. Одно будет процветать рядом с другим. Не имеет значения, что ты приносишь к свету, а что прячешь в темноте.

— Ты ошибаешься, — хриплю я. — Никто никогда не любил тебя. Как... они могли это сделать? Невозможно любить что-то настолько извращенное и... отвратительное. Даже твоя собственная мать не могла заставить себя не игнорировать тебя.

Разговоры о его матери не принесут мне никакой пользы, но... месяцы назад, когда он прижимал меня и насиловал, я не думала, что он собирается убить меня. Обидеть и унизить — да. Он собирался навязаться мне и потом посмеяться над этим. Но в какой-то момент я поняла, что выйду живой из той ванной. Сегодня у него на уме совсем другое. Он планирует издеваться надо мной, а потом отнять у меня жизнь. Он так много рассказал мне в тех текстовых сообщениях. Это ясно видно по его глазам, здесь, в тени раздевалки мальчиков, куда он принес меня, когда я была без сознания. Я не выйду из этой холодной, сырой комнаты, пропахшей потом, так что, к черту все это. Я буду дразнить и противодействовать ему. Если это мои последние мгновения на этой земле, то я не буду тратить их впустую, съеживаясь, как испуганная, раненая маленькая птичка.

Джейк хочет попробовать мой страх на вкус. Я отказалась дать ему это, когда он грубо раздвинул мои ноги и вошел в меня на той вечеринке, и с тех пор он не может смириться с тем фактом, что я бросила ему вызов и отказала. Он думает, что сегодня вечером это будет исправлено. Он гораздо больше меня. Сильнее. Он думает, что сможет сдержать угрозу еще большей боли для меня, пока я не сломаюсь и не подам топливо, которого он жаждал уже несколько месяцев. Но он ошибается.

Боюсь ли я умереть? Да. Тысячу раз — да. Но более того, я сожалею, что не увижу, что будет дальше. Все те места, которые я еще не исследовала. Все те жизненные события, которые я не проживу. Я никогда не узнаю, каким человеком станет Макс. Никогда не узнаю, смогут ли мои родители снова обрести счастье. А Алекс... Алекс будет жить дальше без меня. Как только вся боль и гнев утихнут, и настанет день, когда мир вокруг него больше не будет чувствоваться разрушенным, когда он проснется, и боль будет чувствоваться немного меньше. Когда-нибудь появится какая-нибудь девушка, которая заставит его чувствовать то же, что и я, и это... Боже, мне больно, так сильно, что я не могу это вынести, но это хорошо. Он заслуживает того, чтобы быть счастливым, после всего того дерьма, через которое он прошел. Так что я могу это сделать. Я могу провести следующие несколько часов с Джейкобом Уивингом, и я могу быть уверена, что он никогда не получит от меня то, что хочет. Он будет гнить в тюрьме за то, что собирается сделать. Он проведет эти долгие дни и еще более долгие ночи за решеткой своей камеры, так и не одержав надо мной победы.

Пошел. Он.

Губы Джейка раздвигаются, обнажая идеальные зубы за двадцать тысяч долларов. Мой вызов проникает ему под кожу. Он сжимает мои волосы, поднимаясь на ноги, и у меня нет другого выбора, кроме как следовать за ним, сдерживая крик, когда я изо всех сил пытаюсь встать. Прежде чем лишить меня сознания, он бьет меня. Выворачивает руку назад и бьет, отдавая каждому удару все свои силы. Он сбивает меня с ног только для того, чтобы за волосы поднять обратно, чтобы снова сбить с ног, и когда наконец оставляет меня на земле, дезориентированную и истекающую кровью, он пинает меня ботинками по ребрам. Пинает до тех пор, пока мы оба не чувствуем, что мои кости раскалываются, а потом он ударяет меня еще раз. Я никогда раньше не испытывала такой адской боли.

Моя голова кружится, зрение искажается, темнота давит на меня, пытаясь заставить снова опуститься на землю. Боже, меня сейчас вырвет. Мой желудок сжимается, тошнота накатывает на меня волной, но я закрываю рот и делаю глубокий вдох через нос. Расширение ребер — это агония, но дополнительный кислород помогает мне сдержать рвоту. Мое зрение стабилизируется, но я так чертовски слаба.

— Я знаю, что ты сделала с надгробием Сэма. — Джейк наклоняется и злобно выплевывает эти слова мне в лицо. — Не следовало этого делать. Он был гребаным идиотом большую часть времени, но он был одним из моих лучших друзей. Теперь люди шепчутся за моей спиной, бросая на меня грязные взгляды. Они интересуются, а я не могу этого допустить. Это только вопрос времени, когда копы в этом гребаном городе подонков начнут задавать вопросы.

— Он сказал мне, что ты сделала все возможное, чтобы привести себя в порядок после того, как мы закончили с тобой той ночью. Он стоял за дверью ванной и слушал, как ты рыдала, как маленькая сучка в душе. Мне было почти грустно, что я не задержался, чтобы услышать это. Такие страдания завораживает меня. — Он наклоняется еще ближе, так близко, что его губы касаются моей щеки, когда он льет свой сарказм мне в ухо. — Ты была права. Мой член действительно становится твердым только тогда, когда другие люди страдают. Я знаю, что это испорчено. Я знаю, что это ненормально, но эй. Признание этого ведь может быть катарсисом, верно? Это может быть исцелением.

Господи, да он, бл*дь, шутит. Я перестаю пытаться высвободить голову, позволяя себе обмякнуть.

— Не играй в эти игры, Джейк. Тебе не нужно исцеление. Ты любишь себя таким, какой ты есть.

Его широкая ухмылка напоминает мне акулу, открывающую пасть, чтобы обнажить зубы перед тем, как укусить.

— Похоже, ты хорошо меня знаешь, Второе Место. Давай, пошли. Я решил, что мы пойдем и примем душ вместе. Как в старые добрые времена.


Я сражаюсь. Сопротивляюсь так, как никогда раньше не сопротивлялась. Я брыкаюсь и кричу, набрасываясь со всей яростью, на какую только способна, пока Джейк тащит меня через раздевалку к душевым. В конце концов, все эти толчки и крики бесполезны. Джейк знает, что я воспользуюсь случаем, чтобы ускользнуть от него и причинить ему какой-нибудь вред. Я научила его этому в коридоре, когда забралась на него сверху и набросилась на него с кулаками. Сейчас он не дает никаких шансов. Он прижимает меня к своему телу, прижимая к боку, что делает невозможным набрать инерцию, чтобы ударить или нанести правильный удар.