Собака рычит в конце кровати, кусая уголок одеяла. Он еще не может подпрыгнуть. Вероятно, никогда не сможет этого сделать, учитывая повреждения, которые были нанесены его задним ногам, поэтому вот как он говорит мне, что хочет, чтобы я подняла его.

Я делаю ему одолжение, позволяя себе легкую улыбку, когда нахальный ублюдок пробегает вдоль кровати и начинает устраивать себе гнездо среди моих подушек. Я сворачиваюсь калачиком рядом с ним, позволяя ему уютно устроиться в углублении, созданном моим телом, и через некоторое время он засыпает.

Я никогда не думала, что собака может так громко храпеть.

Я смотрю на новые часы рядом с кроватью, не думая ни о чем. Отчаянно пытаюсь и не могу ничего не чувствовать…

— Сильвер?

Макс топчется у открытой двери моей спальни, глядя на свои носки. За последние три недели Макс навещал меня почти каждый день, но вел себя тихо и замкнуто. Я хотела провести с ним время, пообщаться и поговорить о школе, и о Джейми, и о любой видеоигре, в которую он играл, но возможностей было очень мало. В больнице всегда были врачи и медсестры, которые входили и выходили, как будто в моей комнате была вращающаяся дверь, проверяя меня, задавая вопросы, записывая мою статистику, проводя дополнительные тесты. Мои родители всегда были там, один из них всегда сидел у моей кровати, пытаясь заставить меня смеяться или чувствовать себя лучше, когда все, что я хотела сделать, это сжаться в позе эмбриона под моими простынями и плакать.

Это первый раз, когда мы остались одни с той ночи, когда я чуть не умерла.

Приподнявшись на локте, я закрываю один глаз и щурюсь на него.

— Привет, приятель. Что случилось?

Макс тяжело сглатывает, постепенно поднимая взгляд, чтобы посмотреть на меня.

— Ты злишься на меня? — шепчет он.

Это в мгновение ока заставляет меня сесть прямо.

— Боже, нет. С чего бы мне злиться на тебя, приятель? Давай. Иди сюда и садись.

Мой брат подходит и садится на край кровати, вяло поглаживая Ниппера, когда тот тычется носом в его руки, ища угощение.

— Ну, я был груб с тобой, — шепчет Макс. — Я назвал тебя плохим словом.

Сука. Он назвал меня сукой у Джейми, и из-за всего происходящего я совершенно забыла, что это вообще произошло.

— Чувак. Это не имеет значения. Мы все расстраиваемся и иногда срываемся. Это не имеет большого значения.

Он шмыгает носом.

— Мне было очень стыдно за это. Позже. В новом доме. А потом тебе сделали больно, и я подумал, что ты умрешь, и...

— Эй, эй, эй, все в порядке. Теперь я в порядке. И я люблю тебя, Макси. Это не имеет значения. Тяжело быть одиннадцатилеткой. Иногда кажется, что весь мир против тебя, и ты плохо реагируешь. Я знаю, что ты не это имел в виду.

— Знаешь?

— Конечно. — Он выглядит таким несчастным, но, когда я говорю ему это, искра жизни, кажется, возвращается в его темные глаза. Глаза, как у папы.

— Ладно. Что ж. Извини. Я больше никогда не буду называть тебя плохим словом. И я знаю, что ты не все портишь. Я просто злился, потому что мама переехала и забрала меня в новый дом, и мне это не нравилось, и я не хотел этого делать…

— Ш-ш-ш, все в порядке. Я знаю. — Я притягиваю его еще ближе на кровати и крепко обнимаю. Он шмыгает носом, пряча лицо в моих волосах. — Я знаю, что теперь, когда мама и папа больше не вместе, все изменилось, но на самом деле все не так уж сильно изменилось. Они оба все еще любят тебя. И я тоже. Теперь у тебя будет целых две спальни. И вдвое круче всякой всячины. Папа купил тебе новую приставку PlayStation, чтобы она была здесь, да?

— Нет. Xbox.

— О, ну, ты же знаешь папу. Он понятия не имеет. Мы можем отнести её обратно и обменять, если хочешь.

— Нет. — Макс откидывается назад, слегка улыбаясь. — Мне нравится иметь и то, и другое. Мне просто нужно купить несколько новых игр.

— Видишь. В два раза круче, чем обычно. Может быть, на следующей неделе я приеду за тобой, и мы пойдем в магазин или еще куда-нибудь.

Макс кивает. Он кажется гораздо счастливее теперь, когда знает, что я не презираю его за грубость.

— Мама не может перестать чихать. Она говорит, что у нее аллергия на собаку. Мы должны вернуться домой через минуту. С тобой все будет в порядке?

— Да, приятель. Так и есть, честное слово. Теперь все в порядке. — Ложь, ложь и еще раз ложь. Ради Макса я скажу все.

— Ты пойдешь сегодня к Алексу? — спрашивает он. — Он мне нравится. Я вовсе не собирался называть его глупым.

— Ухххх, я так не думаю. Не думаю, что мы с Алексом теперь будем проводить много времени вместе. — Боже, это просто чудо, что мне удалось произнести это заявление, не разрыдавшись. Я очень горжусь собой, мой голос почти не дрожал.

Хмурый взгляд Макса занимает половину его лица.

— Но почему? Ты его больше не любишь?

Боже. Это очень мучительно.

— Да. Я люблю его больше всего на свете.

— Значит... он тебя не любит?

Грудь сдавливает, острая боль пронзает сердце. Это всего лишь мои ребра, говорю я себе. Но это не так. Мои сломанные ребра никогда не болели так сильно, как от мысли о том, что Алекс больше не любит меня.

— Я... наверное, я не знаю. Но он, кажется, не хочет быть рядом со мной прямо сейчас, так что…

— Ты должна пойти к нему, — твердо говорит Макс. — Я думаю, тебе следует это выяснить. И если он скажет, что больше не любит тебя, тогда ты поймешь. И ты можешь сжечь его трейлер дотла.

— Черт, Макс. — Я смеюсь. — Я не собираюсь поджигать его трейлер. Это же безумие. — Но я уже думала об этом. Я уже чиркнула спичкой и бросила ее в облитый бензином трейлер больше раз, чем могу сосчитать за последние десять часов. Мне не следовало этого делать. В этом нет его вины. Это все из-за меня.

Я еще не писала Алексу. Мне казалось неправильным каким-то образом вступать в контакт, зная, что он там, свободный, как птица, и он не сделал ни одной попытки прийти и найти меня. Прошло уже три недели, черт возьми. Мы не виделись и не разговаривали друг с другом в течение трех долгих, ужасных, болезненных недель, и Алекс просто ушел из моей жизни, вероятно, направляясь домой, когда он знал, что я была в больнице? Протягивать руку к нему... мне показалось, что это неправильно.

— И все же... Если ты не пойдешь к нему, то никогда не узнаешь, что происходит, не так ли? — Говорит Макс. — А миссис Дженсен в школе говорит, что разговор очень важен. Она говорит, что разговор может решить все, что угодно, если вы приложите к этому свой ум.

Я сижу очень тихо, обдумывая эти слова. Мой одиннадцатилетний брат умнее своих лет. Мне нужно поговорить с Алексом, пока все это не затянулось еще больше. Занятия в школе возобновляются только после Нового года. Я просто позволю этому съедать меня все это время? Испортить праздники, не зная, что произойдет, когда я вернусь в школу Роли и увижу его там в первый раз с тех пор, как он ввалился в спортзал с огромным серебряным пистолетом в руке? Будет больно, если он подтвердит мои худшие опасения, но впадать в депрессию во время рождественских каникул нечестно по отношению к моей семье. Будет лучше встретить неизбежное сейчас, чем откладывать его.

Я усвоила свой урок. Окончательно. С этого момента я буду открыто смотреть в лицо своим проблемам. Больше никаких тайн, притворства или игнорирования. Если бы я с самого начала вела свои дела именно так, то мы, скорее всего, не попали бы в такую переделку.

Взъерошив волосы Макса, я целую его в щеку. Он пытается отодвинуться от меня, громко стеная о девичьих микробах, но я все равно обнимаю его.

— Спасибо, малыш. Мне нужны были эти мудрые слова. А теперь перестань быть умнее меня. Я должна быть умным ребенком. Ты должен быть милым.


Папа спрятал ключи от фургона. Он меня хорошо знает. Очевидно, он подозревал, что я попытаюсь выкинуть какой-нибудь трюк, чтобы добраться до Солтон-Эша, и подготовился. Он находит меня роющейся в ящиках в коридоре, как только мама и Макс уходят.

— Не беспокойтесь. Их там нет, — говорит он мне. — Доктор сказал, что тебе нельзя садиться за руль, пока ты принимаешь все эти лекарства. В ближайшее время ты не будешь управлять транспортным средством, малышка.

Я хмурюсь, задвигая ящик стола.

— Они говорят так только на тот случай, если ты заснешь за рулем или что-то в этом роде. Я чувствую себя прекрасно. Эти правила неприменимы.

— Применимы. Дело не только в лекарствах, умник. Они беспокоятся, что у тебя будет еще один припадок и ты съедешь с гребаного утеса.

— У меня уже две недели не было приступов.

Папа прислоняется к стене, скрестив руки на груди. У него такое выражение лица – «Я не сдвинусь с этого места».

— Шесть месяцев. Это испытательный срок, и ты получишь ключи. Ясно? А до тех пор я с радостью отвезу тебя туда, куда ты захочешь. В разумных пределах, — быстро добавляет он. — Я не поеду в Беллингем в два часа ночи, независимо от того, сколько тако ты мне купишь.