— …Полтонны глины, не меньше! Точно тебе говорю! И у нас не было тачки, так что все до последней крошки мне пришлось перетаскать в ведрах. Господи, что-то будет с моей спиной завтра!..

«А ведь он не жалуется — он хвастается. Сам-то на седьмом небе. Как же — наработался досыта… Нынешним мужчинам редко выпадает возможность физически потрудиться. Почему, интересно, я не захотела перекопать сад?» — сердито размышляла Розамунда. Какая несправедливость — Линди снова, в который раз, оказалась в выигрыше, и только потому, что Розамунде их сад нравится таким как есть: лужайка, заросли вечнозеленых растений, яркие многолетники и одно-единственное, но роскошное, цветущее чуть ли не все лето дерево.

— Что она там планирует устроить? — спросила Розамунда, с надеждой вспомнив о тюльпанах. Вот бы Линди задумала что-нибудь по-настоящему безобразное, что-нибудь такое, над чем Розамунда и Джефри смогли бы из лета в лето, долго и счастливо издеваться, высунувшись из окна.

— Она собирается замостить небольшую площадку посередке, на солнышке, а вокруг насадить пропасть тюльпанов. Как тебе? По-моему, здорово.

— Здорово-то здорово. Но — тюльпаны! — со смехом проговорила Розамунда, вложив в это слово все веселые предубеждения, которые разделяла с Джефри многие годы. В этом месте ему следовало тут же понимающе расхохотаться в ответ.

— А что тут плохого? — спросил он неуверенно. — То есть если все получится, как она хочет? Она думает собрать в кучу самые разные сорта, всевозможных цветов. Алые, желтые, огненные и такие, знаешь, крупные, темно-лиловые, почти черные.

Кто это говорит? Джефри? Нет, Джефри такого не скажет. С воображением у него туговато, да и не в его духе цветистые описания. Это слова Линди. Она вбила ему в голову сей затейливый красочный перечень. Из-за нее Джефри предал их общую ненависть к тюльпанам.

Одна половина Розамунды отлично понимала: все это мелко и смешно. Тюльпаны! Есть о чем беспокоиться! Но вторая половина в это же самое время размышляла о черной измене.

— Звучит шикарно, — услышала Розамунда свой бодрый голос. — У Линди полным-полно замечательных идей. Давай пригласим ее сегодня на ужин?

Боже правый, что она такое говорит? Зачем? А затем, что до смерти боится, что именно это хочет предложить сам Джефри. Она его опередила и, худо-бедно, уберегла от поругания чувство собственного достоинства. И теперь все равно — собирался он предлагать, не собирался. Можно спокойненько выкинуть это из головы и думать, например, что на сегодня Джефри сыт по горло общением с Линди и вовсе не жаждет ее видеть.

Слова Розамунды обрадовали и тронули его.

— Прекрасная мысль! Какая ты у меня умница. — Джефри благодарно поцеловал жену.

Розамунда восприняла этот поцелуй как знак. Знак благодарности за то, что не устроила сцену ревности; за то, что добра к Другой женщине; за то, что она не такая, как прочие жены. Лестный по-своему знак, но он толкает ее на путь, с которого уже не свернуть.

А я возьму и приглашу еще кого-нибудь, утешила себя Розамунда. Лучше всего какую-нибудь супружескую пару. Само присутствие другой жены придаст ей сил; к тому же — ах, какая восхитительная мысль! — другая жена, если правильно ее настроить, может повести себя по отношению к Линди именно так, как об этом мечтает сама Розамунда. «Рано или поздно кто-то должен ей нахамить, но если хорошенько все рассчитать, это окажусь не я».

Придя в ужас от коварства собственных замыслов, — до чего она дошла! — Розамунда поспешила к телефону и позвонила первой подходящей паре, что пришла в голову.

Пурсеры примчались тут же, практически сразу вслед за Линди. Супруги выглядели так, словно только что сбежали из заключения. Подобное выражение лица — радость вперемешку с чувством вины — появляется у некоторых молодых родителей на первых порах и прилипает навечно. Вильям Пурсер, солидный, лысеющий, с самого начала выработал привычку относиться к собственному сыну с чувством глубокого разочарования. Его жену Нору тоже нельзя было назвать легкомысленной, но свою серьезность она старательно прятала за неизменной улыбкой, которая освещала ее озабоченное, увядающее личико. Сын не оправдал и ее надежд, но в отличие от мужа Нора вознамерилась не падать духом, и это весьма утомительное напряжение дурно сказывалось на ее нервах. Вильям, впав в уныние раз и навсегда, хотя бы мог позволить себе расслабиться.

— Ну, как Питер? — первым делом поинтересовалась Нора, когда все уселись за стол и Розамунда поставила перед каждым по тарелке лукового супа. — По-прежнему хорошо учится?

— Неплохо, — ответила Розамунда, сожалея, что большим похвалиться не может: в образовательной гонке Питер демонстрировал неизменно ровные, но крайне посредственные достижения. Если вообще уместно говорить о какой-либо гонке. Во всяком случае, у всех одноклассников Питера оставалась масса свободного времени, чтобы по выходным торчать у школьных ворот, опершись на собственные велосипеды, и с утра до вечера трепаться бог весть о чем. — По правде говоря, нам кажется, что в последнее время он здорово лодырничает, — милосердно добавила Розамунда. Ясно ведь, что Нора полюбопытствовала «Как Питер?» исключительно в надежде услышать, что Питер становится такой же занозой, как ее Нед. Тогда Нора сможет убедить себя — и своего хмурого мужа, — что рано или поздно через это проходят все мальчики, что это временное явление…

И точно — дежурная улыбочка на лице Норы сменилась лучом искренней надежды:

— Да? Правда? В этом возрасте они все такие. (Она исподтишка бросила взгляд на своего упорно молчащего супруга.) Нам стало трудно управляться с Недом, когда ему было примерно столько же. А до этого у него были потрясающие успехи, просто потрясающие… Я иногда думаю, может, этим способным мальчишкам именно так и надо — поболтаться какое-то время без дела, как следует встать на ноги…

Ее муж поднял сердитые глаза от тарелки с супом:

— Ты называешь это «встать на ноги»? Торчит дома, нигде не работает, полдня валяется в кровати…

— Но, Вильям, ты несправедлив! Нед не работает какую-то пару недель. Мальчик…

— Пять недель, — безжалостно поправил отец Неда. — А до этого — в апреле. А упаковкой подарков к Рождеству он занимался только полдня. Если после школы парень проработал в общей сложности всего десять недель, то я…

Горячие дебаты по поводу фактов и дат не прекращались. Розамунда наблюдала за Линди — та с наслаждением смаковала пререкания, как добавочную порцию наваристого супа. И дураку понятно — размышляет на любимую тему: жены и их неизменные промашки. В прилизанной темноволосой головке, должно быть, зреет суровое порицание того, как они сами портят отношения своих мужей с собственными сыновьями. Розамунда вознамерилась прервать этот мыслительный процесс.

— В нашем деле главное — вовремя выставить детей из дома, — бодрым голосом вклинилась она в спор супругов. — Вот Питер, например, отправился сегодня с другом в путешествие на велосипедах. Разве это не счастье? На все выходные, аж до Кентербери, практически без гроша в кармане и без еды. Но им, похоже, и горя мало!

С некоторым раздражением Розамунда услышала горделивые нотки в своем голосе. Она не одобряла мамаш, которые вечно хвастаются физическими успехами сыновей, трудностями, которые те преодолели, и уж тем более не собиралась хвастаться сама. Но это оказалось выше ее сил. Легче было уйти от обсуждения достижений сына в учебе. Нора, очевидно, полагала так же, поскольку незамедлительно ухватилась за эту тему:

— Совершенно верно! В прошлом году Нед провел шесть недель во Франции буквально совсем без денег! Спал под мостами, мыл посуду за кормежку…

— И через две недели воротился домой, — вмешался Вильям, — задолжав почти семьдесят фунтов какой-то американской семье, из жалости оплатившей ему дорогу. И не нуждался он вовсе. Ты, Нора, чушь несешь. У него было сто фунтов в дорожных чеках и…

— Но ведь ему едва исполнилось девятнадцать, — защищалась Нора. — Большинство мальчиков…

— А их Питеру всего шестнадцать! — перебил жену Вильям и бросил на Розамунду подчеркнуто одобрительный взгляд. — Вот тебе настоящий парень с мозгами! Отправиться на велике за сотню миль исключительно из любви к искусству! Эх, если б Нед сотворил что-нибудь такое, хоть раз в жизни…

Розамунда, естественно, бормотала что-то в знак протеста, но ей было приятно. Хотя она прекрасно понимала: добродетели Питера в данном случае сослужили службу очередного камешка в огород злосчастного Неда, а одобрительный взгляд, которым удостоили ее, а не Джефри, даром что тот имеет равные права на одобрение, призван подчеркнуть несостоятельность Норы как матери в сравнении с ней, Розамундой. К тому же, если похвалить Джефри, люди, чего доброго, начнут думать, что отцы тоже имеют какое-то отношение к неудачам сыновей.

— Уж коли парню повезет заполучить мать, у которой с головой все в порядке, — продолжал зудеть Вильям на случай, если до кого-то еще не дошло, — мать, у которой хватит соображения не баловать парня, не потакать любым его прихотям, что ж, тогда он и вырастет смелым и предприимчивым, с охотой к подобным приключениям…

Стук и грохот в прихожей… хлопает входная дверь… с треском распахивается дверь в столовую… и перед ними предстает Питер — соломенный чуб почти завесил глаза, рот от ужаса при виде гостей раскрыт, как у деревенского мальчишки.

— Да просто накушались по горло, — объяснил Питер в ответ на встревоженные расспросы матери. — Устали чертовски еще до того, как добрались до Грейвсенда. И вообще — скукотища…

Розамунда постаралась не выказать охватившего ее глубочайшего уныния. Репутация матери предприимчивого сына, пусть и добытая сомнительным способом, полетела к черту. Мало того, все выходные, долгожданные выходные без Питера, разбиты вдребезги, вокруг одни осколки, словно грохнули полный поднос фарфора, — стоишь в шоке и в первый момент не можешь даже сообразить, что делать. А Питер все торчит в дверях как приклеенный и не спускает глаз со стола, уставленного аппетитной едой, но окруженного страшными гостями. Таким немигающим, опасливым взглядом смотрит на свою миску собака, если суп слишком горячий.