Торопливо простившись, они разошлись по своим номерам, ничего не сказав друг другу о планах на завтра, и Римма восприняла это как явный намек от мироздания: значит, точно нужно идти на встречу с итальянцем. На другое утро она встала пораньше и за завтраком написала Матвею коротенькое послание, что сегодня у нее свои дела.

Еще выходя из номера, Римма была уверена, что делает все правильно, но чем дальше она уходила от отеля, тем больше сомнений поселялось в душе, и, приближаясь, к Трастевере, она уже волновалась, как школьница перед первым в жизни свиданием с мальчиком из параллельного класса. А вдруг это розыгрыш? Или глупая шутка, и, подойдя к кафе, она окажется в дурацком положении? Но все сомнения рассеялись в тот же миг, как только она увидела «своего» официанта. Одетый явно не для работы, тот стоял в дверях кафе и, заметив ее, расцвел улыбкой, такой яркой и заразительной, что Римма тоже невольно разулыбалась в ответ.

– Как я счастлив, что ты пришла! Я ужасно боялся, что тот сердитый русский тебя не отпустит! – воскликнул он, и глаза его радостно заблестели. – Вот увидишь, ты не пожалеешь ни о единой потраченной минутке! Мы проведем вместе самый чудесный день! Будем гулять по Риму и разговаривать про все-все на свете. О чем только пожелаешь! Я покажу тебе, как прекрасен мой город.

Сначала Римма немного опешила от такого пыла. Но улыбка юноши выглядела столь искренней и дружелюбной, что не проникнуться его энтузиазмом было просто невозможно.

– Хорошо, я согласна, – просто сказала она.

– Тогда вперед, синьорина… – воскликнул он и тут же хлопнул себя по лбу ладонью. – Вот я разиня! До сих пор не спросил, как тебя зовут.

– Меня зовут Римма, – представилась она и объяснила: – По-русски ваш город называется Рим. Моя мама так хотела тут побывать, что даже назвала меня в честь города своей мечты.

– Быть не может! – юноша уставился на нее с неподдельным удивлением.

– Почему это? – озадаченно спросила она.

– Потому что я – Ромоло[1]!

– Ну и ну! Вот это да! – всплеснула руками Римма. – Выходит, нас зовут почти одинаково.

– Это знак судьбы! – серьезно заметил он. – Значит, наша встреча была не случайной.

– Я бы не стала так торопиться с выводами, – мягко улыбнулась Римма. – В тот день я просто гуляла и захотела присесть, чтобы выпить кофе.

– Не буду спорить сейчас. Ты сама увидишь, что я был прав, – убежденно продолжил Ромоло. – Скажи, откуда у тебя такое красивое имя? Оно ведь не русское, да? Я читал: русских женщин зовут Татьянами, Ольгами и Наташами.

– Не всегда, – усмехнулась она. – У нас очень много женских имен, и многие красивы.

– Как и русские женщины! – воскликнул Ромоло, глядя на нее с таким восхищением, что она даже смутилась.

– Ты обещал мне прогулку, – засмеявшись, напомнила она.

– Да-да, конечно, прости… – смешался Ромоло. – Давай пойдем вот сюда, по этой улице…

И они двинулись прочь от кафе, продолжая беседовать и не замолкая ни на минуту. Разговор с этим восторженным незнакомцем, то и дело улыбавшимся при взгляде на нее, получался спокойным и легким. Римма не испытывала ни капли неловкости и вскоре, сама удивляясь своей неожиданной откровенности, уже рассказывала Ромоло о маме и ее наивной любви к Италии, о том, как они жили без отца, сначала втроем с бабушкой, потом вдвоем с мамой, как она, Римма, росла, как упорно училась и к чему, в итоге, пришла. Ромоло слушал ее с огромным вниманием, задавал вопросы, качал головой над трудностями, радовался ее успехам.

Перебирая в памяти воспоминания детства и юности, Римма и сама воодушевилась: ей всего двадцать восемь, а проделанный путь оказался таким солидным! Она многого достигла: у нее отличное образование, есть квартира в Москве, ее уважают на работе, любят и ценят друзья, она уже побывала во многих странах… Жаль, что мама этого больше не видит.

Картинка получалась яркой, но какой-то незавершенной, и от этого неустойчивой. Словно ваза слишком уж прихотливой формы, над которой перемудрил дизайнер. Тронь ее – и повалится на бок, со всеми своими бесчисленными украшениями и изящными, любовно подобранными детальками…

Чтобы не заканчивать историю на минорной ноте, Римма попросила, чтобы Ромоло тоже рассказал о себе, и он охотно согласился. Оказалось, он тоже остался без отца, хотя и не так рано, как Римма. Тот умер несколько лет назад, и теперь Ромоло – старший мужчина в своей большой и шумной семье. Хотя ему всего двадцать семь – ну, какой из него глава семейства? У него есть три сестры – одна старшая и две младших. Сколько он себя помнил, мать всю жизнь хлопотала по дому или в кафе – это их семейная собственность. Отец мало ей помогал, говорил, что, раз это ее приданое, вот пусть она сама и возится с ним. На самом деле он, похоже, ревновал мать к семейному бизнесу: деловая хватка у нее была явно покрепче, чем у него. Когда отец умер, Ромоло пришлось отложить свои собственные планы и начать помогать матери. А ведь после школы он мечтал учиться дальше, чтобы стать художником.

Услышав, что он рисует, Римма чуть не захлопала в ладоши и сама удивилась такому, обычно совершенно ей не свойственному бурному проявлению чувств. Неужели заразилась от своего такого эмоционального собеседника?

– Удивительно! В детстве я тоже училась в художественной школе. Но потом отошла от живописи и увлеклась фотографией.

– А я нигде не учился, – смущённо признался Ромоло. – Я самоучка. Думал, выучусь, когда стану постарше. Но пока что не получается. Дорого, да и времени нет – нужно работать в кафе.

– А та девушка… Молодая женщина, что работает вместе с тобой… – неопределенно начала Римма, не зная, как бы ловчее задать самый простой вопрос: «Ты, случайно, не женат?»

– Это Джулия, – охотно пояснил Ромоло. – Моя младшая сестра. Она замужем, но пока что они с мужем живут в нашем доме. У них уже есть двое детей и сейчас на подходе третий.

– Ого! – удивилась Римма. – Какие они молодцы. Дети – это ведь здорово.

– Конечно, – засмеялся он. – Особенно, когда они весь день носятся вокруг тебя, дерутся, плюются, орут, ябедничают друг на друга и не дают матери толком работать.

Римма вежливо улыбнулась. Собственный опыт общения с детьми у нее был минимальный, разве что дочка Ульяны Вика – вот, пожалуй, и все. Ей трудно было представить, что в двадцать пять лет – столько было сейчас сестре Ромоло Джулии – можно иметь уже двоих и готовиться вот-вот обзавестись третьим.

– Хотела бы я взглянуть на твои рисунки. Ты в какой манере работаешь? – спросила Римма, возвращая разговор к интересной ей теме.

– Если «хотела бы» – тогда смотри, – неожиданно сказал он и достал из кармана блокнот.

Римма принялась переворачивать страницы, сначала с вежливым интересом, но постепенно увлекаясь по-настоящему. Профессионализм работ этого «самоучки» поразил. Блокнот был полон быстрых зарисовок карандашом. Здесь были лица, руки, оттопыренные локти, сплетенные ноги, обутые в живописнейшие полуразвалившиеся башмаки, – словом, все то, что в дальнейшем служит пищей любому художнику. На нескольких листах она узнала стойку кафе, старую глицинию у входа. Встречалась и римская уличная натура: статуи, фасады зданий, арки, колонны, фрагменты орнаментов. На последнем листе была изображена пара туристов, сидящих за столиком. Мужчина и женщина. Фигура мужчины, вальяжно откинувшегося на спинку стула, была едва намечена, а вот женщина…

– Подожди. Это же…

– Это еще не готово, – быстро пробормотал Ромоло и попытался забрать у нее блокнот.

– Это ведь я? И Матвей?

– Отдай. Не знаю я никакого Матвея, – стремительно заливаясь краской, он все тянул и тянул блокнот к себе. И вдруг выпустил, отвернулся, нервно взъерошил волосы. – Извини. Я не хотел тебя обижать.

– Обижать?! – удивилась она. – Ничего не понимаю. Что тут обидного?

Римма еще раз всмотрелась в рисунок. Художнику явно не хватило времени закончить набросок, но схвачено было точно: она сидит, поставив локти на стол и оперев подбородок на сплетенные пальцы. Поза сложная, да к тому же не слишком изящная: голова вышла втянутой в плечи, но она же не знала, что служит в этот момент моделью! Зато скулы, нос, форма губ – все было передано с очевидным портретным сходством.

– Отличный набросок. За те десять минут, что у тебя были, и Леонардо не смог бы лучше, – уверенно проговорила она и вернула блокнот.

– Семь.

– Что «семь»? – не поняла Римма.

– Семь минут. А потом пришла мама из кухни и погнала меня к клиентам за столик, – жалобно сказал он, пряча блокнот на место.

– Бедняга! – Римма от души расхохоталась. – Где уж тут оттачивать мастерство, в таких-то условиях!

– Ты правда не сердишься? – вновь спросил он.

– За что, объясни наконец? За что мне сердиться?

– Ну, некоторые люди ужасно не любят, когда их рисуют. Злятся, если заметят. Требуют отдать рисунок. Иногда даже грозят подать в суд за разглашение персональных данных.

– За что?! – округлила она глаза.

– У нас с этим теперь очень строго, – печально покачал головой Ромоло. – Нужно получить письменное согласие, а потом рисовать. Даже на палец или на локон. Даже на старый башмак, если он надет на чью-то ногу.

– Что за чушь! – возмутилась она. – Я со школы не рисовала с натуры, но не думаю, что у нас в России такие законы.

– А это даже и не законы. Во всяком случае – точно не новые. Просто некоторые люди очень хотят внимания, а скандал – самый простой способ его заполучить.

Они долго гуляли по городу, то и дело оглядываясь по сторонам и останавливаясь, чтобы что-то рассмотреть и сфотографировать. Римма ликовала – будь она одна, ей, конечно, и в голову не пришло бы заглянуть в такие места, а значит, не пришлось бы увидеть все то, что показывал ей местный житель. Было особенно приятно отметить чуть ли не полное совпадение их вкусов и взглядов – они обращали внимание на одни и те же моменты и детали, замечая и указывая друг другу то на балкон, то на выражение лица статуи, то на особо причудливую деталь скульптурной композиции фонтана.